Затворник. Почти реальная история - Кузнецов Сергей Борисович. Страница 30

Глава 9

Оттого ли, что за прошедшие полгода он совершенно измотал себя в борьбе с собой же и с окружающим миром, выбрал все внутренние ресурсы, все силы; или простыл под холодным августовским дождем, когда однажды пошел в магазин без зонта... Так или иначе, в конце августа, через несколько дней после отъезда Санчо Костя заболел.

Девять дней держалась температура под сорок и почти не спадала; девять дней он не мог есть и разговаривать, поскольку чудовищно опухли лимфатические узлы, к тому же заложило нос, и каждый вдох давался ему с трудом; все девять дней он метался в бреду, огненный, и перед его внутренним взором проносились живые картины из первой книги романа, которая была почти завершена: герои говорили с ним, он оказывался в пейзажах тех мест, купался в море... Но все представало в искаженном виде, это был некий сюр, вполне уместный и логичный для больного воображения.

Если бы не мама, которая, узнав, что Костик заболел, спешно примчалась с дачи и выхаживала Костю три недели, не отходила от него, спала помалу и урывками первые, самые сложные девять дней, – он бы, наверное, умер. Она поила его по глотку с ложки куриным бульоном и сладким чаем с лимоном, меняла компрессы, капала капли в нос, делала полоскания, готовила свежевыжатые соки из фруктов, просто сидела рядом и держала за руку.

Несколько раз он был на грани. Когда это началось впервые, он заплакал от жалости к себе и только повторял еле слышно, на выдохе, сухими губами: «Все... Все... Все...» – то ли успокаивая себя, то ли озвучивая свой уход. Мать внутренне до смерти перепугалась, но этот страх перед вероятной кончиной сына вот так, у нее на глазах, вдруг придал ей невероятной силы, побудил к действию. Она влила в него три ложки бульона, потом растолкла в порошок, для лучшей усваиваемости, таблетку анальгина с хинином и две таблетки парацетамола и, залив апельсиновым соком в столовой ложке, осторожно, чтобы ничего не пропало, влила следом. Его глаза закатились, он почти не дышал. Сердце билось тяжело и медленно, словно извещая с каждым ударом, что приближается к остановке. Мать быстро измерила сыну давление: шестьдесят на тридцать. «Еще час... нет, два, – решила она, – и я звоню в ‘‘Скорую’’». В «скорую» она очень не хотела звонить: боялась, что приедут врачи и обязательно заберут Костю в таком состоянии. А отдавать было нельзя. «Я не отдам, – решила она. – Сама выхожу».

Оксана уехала в командировку на второй день, как у Кости поднялась температура и он слег. Наплела, что ехать необходимо, ситуация на работе и без того не из простых; кто будет их кормить, если ей придется уйти из фирмы (последние несколько месяцев в их семье это была главная «страшилка»)? На самом деле, она вполне могла не ехать; когда заболел муж, вызвалась сама. Она бросила его, и отлично это понимала. Все было кончено с того дня, как она напросилась к Сашке посоветоваться и переспала с ним. Все было кончено – и пути назад нет. Она ошиблась в Косте. Он не справился. Она рассчитывала на него, а он ее... кинул. Кто теперь посмеет обвинить ее в бегстве от тяжело больного мужа?

Командировка продлилась шесть дней, но, рассчитав с вещами и вернувшись из Кемерово в Москву, она еще двенадцать дней жила у подруги, ни разу за все это время не позвонив домой и не справившись о Костином здоровье.

Когда она уезжала, ей показалось, что свекровь все поняла. Елена Петровна на деле вообще была гораздо умнее, чем хотела казаться. Ни та, ни другая не подали виду, хотя, сидя в такси по дороге в аэропорт, Оксана с удивлением думала: «Неужели старуха знает про меня и Сашку? Не может быть... Ни одна живая душа... Да нет, быть не может!»

Конечно, она не думала, что Костя умрет, и не хотела этого. Но и выхаживать его она не желала. Просто решила: все кончено.

...Через два кошмарных часа, каждую минуту которых Елена Петровна запомнила навсегда, Косте стало чуть легче. Давление поднялось до семидесяти на сорок, он слабо, но задышал. Она чуть не упала в обморок, когда спало ее внутреннее напряжение; удержало лишь понимание, что она не может позволить себе такую роскошь. Ведь она – единственная надежда ее сына.

Костя во сне-бреду видел прямоугольник чистого, слепящего глаза света в конце длинного коридора, и будто бы там кто-то стоял... но кто именно, было не разобрать. Потом снова начались видения, связанные с романом: на фоне свинцово-черного неба или с чудовищами, появляющимися из моря и атакующими яхту. Было страшно; он метался, кричал, пытался предупредить... Его никто не слышал.

На другой день болезнь немного отступила, и мама смогла немного поспать. Сутки спустя все повторилось. На этот раз он точно знал, что умирает, и крепко вцепился в мамину руку, молча прося не отпускать, удержать его, ибо только так можно было попытаться приостановить его уход.

«Странное дело, – думала Елена Петровна, – антибиотики, которые я ему даю, не помогают. И пиков у болезни не один, как бывает обычно, а целых два (в тот момент она еще не знала, что будет и третий). Странная болезнь; все вместе: ангина, насморк, симптомы гриппа... Может, это какой-то новый вирус?»

– Не волнуйся, – сказала она Косте спокойно и негромко, держа его за руку, – мы справимся. Вот увидишь...

Она вспомнила, как тяжело, с высокой температурой Костик заболел в четыре года – подцепил какую-то заразу в детском саду. Елена Петровна в тот день не смогла быстро отпроситься с работы и примчалась домой, когда вокруг постели с мечущимся разгоряченным мальчиком собралась маленькая растерянная, напуганная толпа: Гена, Гриша с женой, две соседки, которые пришли помочь, еще какие-то люди. Женщины плакали: Костик был плох. Соседки предлагали вызвать «неотложку». Елена Петровна одна не растерялась. Выставив всех вон из комнаты, она энергично принялась за дело: обтерла сына, напоила чаем с лимоном и малиной, заставила выпить по полтаблетки аспирина и анальгина, укутала Костика и села дежурить. Наутро мальчику стало лучше. И ничего особенного не понадобилось, только то, что под рукой.

– Справились тогда, – пробормотала она, – справимся и сейчас...

Мелькнула мысль об Оксане, ее бегстве, но Елена Петровна тут же одернула себя, решив, что не имеет права ее судить. «Все выяснится, лишь бы поправился Костя...»

– ...И не суетись, – сказала Вика, когда Оксана поведала ей, что собирается уходить от Кости. – Кто гонит? Куда спешишь? А если он через месяц выйдет на работу, станет получать нормальные бабки...

– Никуда он не выйдет, – с досадой сказала Оксана, доставая из Викиной пачки сигарету и закуривая. – Единственная его работа – дурацкая книга, которую он пишет.

– Почему ты так уверена? Он ездит на собеседования? Резюме рассылает?

– Ездит. Рассылает. И все без толку уже полгода. Хотел бы работать – давно бы вышел. Было много неплохих предложений, от которых он отказался, посчитав непрестижными и малооплачиваемыми, и несколько отличных, после которых уже отказывали ему...

– Почему?

– Ведет себя слишком независимо. Надо уметь... ну... – Она щелкнула пальцами, подбирая слово.

– Поняла, – кивнула Вика. – Надо. Но он пока не сказал тебе, что будет заниматься только писательством... Кстати, ты читала то, что он сочиняет?

Оксана кивнула.

– И как?

Оксана состроила презрительную гримасу и пожала плечами.

– Ну, то, что книга не нравится тебе, вовсе не означает, что это действительно чушь несусветная. – Поймав удивленный взгляд подруги, пояснила: – Я просто стараюсь быть объективной! Что, если это новый Головачев, или, я не знаю... Улицкая?

Оксана рассмеялась.

– Немного зная Костю, – сказала Вика, – в том числе по твоим рассказам, сомневаюсь, что он стал бы тратить столько времени на нечто заведомо провальное. Блажить. Он неглупый, твердо стоящий на земле обеими ногами мужик. Я уверена – он разберется, что нужнее. И не надо на меня так смотреть! Сказала же: стараюсь быть объективной! Но я твоя подруга, а не его!