Белый Дозор - фон Готт Алекс. Страница 8

В институте его недолюбливали некоторые профессора из тех, что звание свое буквально вырвали, подсидев более умных, но не имевших навыков активной обороны коллег. Раньше, при совдепах, такое частенько случалось, и если был выбор, кому дать ученую степень: партийному или беспартийному, то выбор этот был очевиден. И не важно было, что беспартийный умнее, что голова у него светлей в тысячу раз: давали не за ум, а за принадлежность к партии, за преданность системе. Вот за такие вот «принадлежности» Алексея и не любили. Посредственность всегда страшится гениальности, а он, конечно же, если и не был, подобно Моцарту, гениален с детства, то, совершенно точно, уже в свои двадцать юных лет был на прямом пути к почетному, хоть и неофициальному званию – «гениальный ученый».

Гениальности свойственна одержимость и простота. Поэтому вовсе не случайно Спиваков и Китано так легко, так запросто вдруг разговорились и быстро нашли точку единого мнения. Алексей, с возраста, который принято считать «сознательным детством», то есть лет с двенадцати, всерьез увлекся эзотерикой, благо домашняя библиотека к этому располагала, и труды многих известнейших мистиков, изданных в России еще в конце XIX века, с буквами, «лишними» теперь в русском, упрощенном совдепами алфавите, были проглочены им не один раз. Это увлечение было для него частью огромного желания познать устройство мира, его духовную составляющую. Для гения не только категорически недостаточно, но и неприемлемо стучать лбом в пол и бубнить псалмы – это, как считал Алексей, вера, в которой нет жизни, а значит, нет и Бога. Только пытливый ум, подобно гению Канта, самостоятельно пришедший к выводу о существовании Высшей силы, в состоянии сделать своего обладателя или по-настоящему верующим, или подлинным безбожником. По-настоящему верующий преклонит колена перед могуществом ума нечеловеческого, а гений, обуреваемый гордыней, никогда не смирится с существованием более совершенного разума. Поэтому среди ученых так мало верующих, так много атеистов-скептиков, но те, кто искренне верит, всегда добиваются большего. Лёша верил с тех пор, как впервые услышал о частице Бога. Он поверил после того, как самостоятельно доказал неизбежность ее существования в природе.

На Земле сменилась не одна эпоха, мы не первые люди на этой планете. Но всякий раз, из эпохи в эпоху, словно перебрасывался невидимый мостик, передавалась жизнь. Возрождаясь после космических бомбардировок, потопов и ледникового периода, всё живое несло на себе отпечаток своего Создателя. Но если так, если в каждом деревце, во всякой былинке есть след Бога, то в чем-то этот след может быть особенно мощно проявлен! Вот какой теории придерживался Спиваков. Вот почему он совершенно не удивился, а наоборот, искренне обрадовался, встретив единомышленника с острова Дракона. И надо было знать Спиваковский характер: ни на секунду он не оказался уязвлен завистью от того, что есть, оказывается, кто-то еще, нарушивший монополию на мысли, которые считались только его, Лёшиными, личными мыслями. А вот Саи был тщеславен. В конце концов именно тщеславие его и сгубило. Желание найти первым, доказать первым, стать первым сыграло с японцем злейшую шутку. Предположив существование пресловутого мха на Камчатке, Саи не поставил Алексея в известность. Более того, он солгал, что мох им обнаружен в Японии! Да, быть может, он поделился бы с новообретенным союзником своим открытием, сделав это, как старший коллега делает одолжение младшему, беря его в соавторы. Только так. Но Саи погиб, и это, увы, теперь невозможно проверить.

Позвонив со склона сопки Водопадная, не подозревая, что жить ему оставалось несколько минут, Саи думал о славе, о признании в научном мире. И он, конечно, не знал и не мог знать о том, что босс Урикэ, которому идея о создании лекарства от всех болезней никогда не пришлась бы по душе, имеет в России серьезную поддержку в лице такого же, как он сам, лекарственного магната. Не знал Саи и о том, что прибудь он куда угодно, конец его был бы точно таким же. Лекарства производят во многих странах, и те, чей бизнес зависит от болезней человечества, давно уже объединены в своеобразный клуб по интересам. И основной интерес тут один – прибыль! А если кто-то встал на пути, то ради того, чтобы убрать это «препятствие», не зазорно уничтожить направленным взрывом целый заповедник. Чёрт с ним, с заповедником. Главное, что их бизнесу больше не угрожают опасные идеи «любимчика» Китано.

На всяком научном мероприятии, тем более международном, полно людей, проявляющих к содержанию ученых докладов повышенный интерес. Это шпионы, притом представляющие самые разнообразные организации. Разговор между Алексеем и Саи был подслушан агентами босса Урикэ, записан и преподнесен ему с надлежащими комментариями. И хотя босс Урикэ весьма прохладно относился ко всякого рода фантастическим теориям, считая их порождениями больных умов, такого рода информацию он игнорировать не стал. Внешне ничуть не изменив отношение к «перспективному» сотруднику, Урикэ распорядился окружить Саи плотным и невидимым кольцом постоянного наблюдения. Все разговоры молодого ученого прослушивались, все его передвижения отслеживались, а корреспонденция, поступающая по любым каналам, тщательно просматривалась и анализировалась. Саи, что называется, оказался под колпаком, и стоило ему получить сведения о возможном произрастании мха в Кроноцком заповеднике на Камчатке, как босс Урикэ совместно со своим русским партнером спланировал операцию по уничтожению «предателя».

Русского фармацевтического магната звали Михаилом Петровичем Глинкиным, и был он, признаться, занимательнейшей личностью. В семнадцать лет совершил ограбление хозяйственного магазина. В одиночку. И не попался! Причем орудовал ночью, вскрыл замки, сумел отключить сигнализацию, набил отцовский «жигуленок» краденым дефицитом и вскорости сбыл всё это, разъезжая по сельской местности на манер коробейника. Приобрел семьсот тридцать рублей капиталу – для семидесятых годов прошлого века деньги очень даже немалые. Вложил всю полученную таким образом прибыль в женские импортные колготки, купив целую партию у какого-то подозрительного типа, который сам их, конечно же, где-то стибрил. Впрочем, личность этого типа вовсе не осталась темной. Из него впоследствии получился крупный бизнесмен с известнейшей в России фамилией, а кто именно – не так уж и важно, ведь его путь – это путь многих крупных бизнесменов.

Таким образом юный Миша Глинкин вполне подтвердил мудрые слова, оброненные однажды Бальзаком: «За каждым большим состоянием кроется преступление». Можно было бы и поспорить со знаменитым французом, но в случае с Глинкиным это правило проявилось в полной мере. Семьсот тридцать рублей обратились в колготки – невероятный дефицит во времена совдепа, когда вообще всё было дефицитом. Эти самые колготки Миша распихал по рынкам, где их реализацией занялись граждане южного темперамента. Операция принесла Мише уже две с половиной тысячи. Имея такие деньги, Миша стал цеховиком, хозяином подпольной швейной мастерской. Не важно, где стояли двадцать швейных машинок, и не важно, кто шил на этих машинках одежду «под фирмý». Разлеталась такая одежда на ура, и через два года Миша заработал, страшно сказать, миллион! Тут его, конечно, арестовали, но почему-то ничего не конфисковали. Видимо, Миша смог привести своему следователю какие-то веские доводы, и в результате хоть в тюрьму его и посадили, но он оттуда довольно скоро вышел. К тому времени помер «дорогой Леонид Ильич Брежнев», двинул коней Андропов, склеил ласты Черненко и началась перестройка, при которой Глинкин так стремительно рванул вверх, словно за спиной у него был ранец с реактивным двигателем. С отменой государственной монополии на водку Миша немедленно занялся ее производством.

Вот странная какая получается штука: тех, кто производит и продает наркотики ловят, судят и сажают. А те, кто производит водку, заседают в Госдуме и тому подобных местах. Почему? Вопрос риторический. Отвечать на него честно и справедливо как-то и вовсе грустно.