Бесконечный тупик - Галковский Дмитрий Евгеньевич. Страница 109

С этой фразы все начинается, на ней же всё и заканчивается. Либо вы эту фразу проглотили и тогда «от простого к сложному» примете и всё остальное целиком, без оговорок. Либо вы швыряете серый том об стену. (307) Оба варианта одинаково подлинны. Поэтому собственно КРИТИКА гегельянства совершенно невозможна, даже невероятна. Так что предисловие к третьему изданию всё той же «Энциклопедии» может быть прочитано лишь чисто извне или столь же чисто изнутри:

«Со времени выхода в свет второго издания появилось много отзывов о моих философских работах, которые большей частью обнаружили, что их авторы имеют мало призвания к этому делу. Такие легкомысленные возражения на произведения, которые продумывались в продолжение многих лет и были обработаны со всей серьёзностью, приличествующей предмету и удовлетворяющей научным требованиям, являют собой отнюдь не утешительное зрелище дурных страстей: самонадеянности, заносчивости, зависти, оскорбительного неуважения и т. д., и уж нечего говорить, что в них нет ничего поучительного».

Это классический идеологический текст. Максимальная конкретность характеристик при максимальной абстрактности их адресования. Либо вы внутри этого текста, и тогда все, кто не с вами, тот против вас. Либо вы Гегелю не верите, и тогда гегелевские филиппики становятся обоюдоострыми. Подчёркиваю, что первый вариант восприятия так же правомерен, как и второй, так как текст предисловий это не обычный идеологический текст, это идеологический текст Гегеля. А Гегель великий философ. Вы можете ввериться Гегелю. Можно так же «ввериться» примитивному шарлатану. Но оба говорят «верьте мне». Поэтому от них легко отделаться. Принять или не принять. И всё.

Не то Бердяев. От него так просто не отделаешься. Он цепляется за вас, вворачивает в круговорот мысли, изламывает ваше "я", ставит перед вашим собственным затылком. Ощущение от его книг – «дурак». А всё думается о нём, думается. О Гегеле совсем не думается. Бердяев бездарность. Но эта бездарность своя, настолько своя, настолько наша, что это даже гениально. В результате и получается: добротный талант. Можно не читать. Но читать тоже можно.

259

Примечание к №238

«не так уж ненормальна была Яшина страсть»

(В.Набоков)

Яша был потомком еврея, крещённого отцом Чернышевского. Выкрест по обычаю взял фамилию крестившего. То есть полное имя персонажа – Яков Чернышевский. (375)

Розанов писал в «Людях лунного света»:

«Значение Чернышевского в нашей культуре, конечно, огромно. Он был 1/2 урнинг (т. е. педераст. – О.), 1/4 урнинг, 1/10 урнинг».

260

Примечание к №248

И всегда противные оговорки. (В «Вехах»)

У всех авторов сборника фразы о «тёмных силах царской деспотии». Иногда явно искусственные, «для порядка», чаще – совершенно искренние. Конечно, великий русский философ Семён Людвигович Франк вполне искренен, когда пишет в своей статье «Этика нигилизма», что бессмысленно обвинять правительство в поражении революции 1905 года, так как»

это приблизительно равносильно обвинению японцев в печальном исходе русско-японской войны".

Интересно, что Зеньковский в «Истории русской философии» именно Франку отводит роль завершителя «системосозидающего периода русской религиозной философии» (т. е. Соловьёв начал, а Франк закончил). В этой связи уместно вспомнить историю обращения Семёна Людвиговича, изложенную А.В.Карташёвым в статье «Идеологический и церковный путь Франка»:

«После манифеста 17 апреля 1904 г. о свободе совести и октябрьской конституции 17 октября 1905 г. пали одно за другими моральные препятствия для еврея принимать православие. Никто уже не мог впредь упрекнуть крестившегося, что это делается для карьеры: для права на государственную, судебную и профессорскую службу».

Аргумент веский, свидетельствующий о глубоком понимании Франком православия. Действительно, до 1905 люди могли подумать, что он это специально. Ну как тут быть христианином, да ещё христианином-философом!

Впрочем, обвинять Франка в непонимании азов православия, психологический настрой коего ясен и ребенку, бессмысленно. С равным успехом в этом можно было бы обвинять японского самурая.

261

Примечание к №240

«Хочу быть Буддой и Шопенгауэром» (В.Розанов о Толстом)

Мережковский писал об отлучении:

«Определение Синода о Л.Толстом имеет … огромное и едва ли … сейчас вполне оценимое значение: это ведь в сущности первое, уже не созерцательное, а действенное и сколь глубокое, историческое соприкосновение русской церкви с русскою литературою пред лицом всего народа, всего мира». Толстой после Гоголя единственный русский писатель, взявшийся за разработку богословских проблем. Но у Гоголя всё же осталась христианская точка зрения – в этом его трагедия. У Толстого – сплющенное, невежественное, архаичное язычество. Однако он искренен.

Толстой вывернул на всеобщее обозрение изнанку русского писателя и русского писательства. (264) Подоплёку. Я уверен, что если бы Набоков вместо энтомологии увлёкся богословием, он написал бы что-то аналогичное.

262

Примечание к №77

Бог знает обо мне, видит.

В том-то и дело, что не видит и не знает. Отсюда униженное, нелепое шныряние по коридорам (275), навязывание всем своих рукописей. «Русский с орденом» – сниженный вариант этого феномена – «русский с рукописью». Это орден, но необычный, неизвестный (что-то вроде «Льва и Солнца»), и его надо всем назойливо объяснять: «Это тебе не хухры-мухры, это, батюшка, орден».

Я некрасивый, нищий и меня продали в ничтожества. Но я необыкновенный, гениальный. И могу за счёт этого всё прекрасно изменить. Однако моя необыкновенность не продаётся. Она хороша для наследных принцев, миллиардеров. Её нельзя реализовать. Это как волшебник, который ничего для себя лично сделать не может, хотя бы чего-нибудь косвененькое. Он сам околдован своим колдовством (276) и не в состоянии даже просто убедить окружающих в том, что он это он – волшебник. Ему никто не верит. Так уж лучше помалкивать.

263

Примечание к №258

Талантливое ничто. Это антииудаизм. Тоже вид духовного паразитизма.

Русским нужен активный донор, которого можно доводить. Интересны не сокровища сами по себе, а их обладатель. И русский раскрывается перед донором, очаровывает его. Очаровывает как самоцель, а не для чего-то. В логическом конце это приводит к САМОПАРАЗИТИЗМУ. Русский паразитирует на себе, на собственных мыслях. Набоков начал с комментариев к «Евгению Онегину», но не смог остановиться и написал «Бледный огонь». (270) В примечаниях к поэме Джона Шейда комментатор приводит высказывание в свой адрес вдовы поэта:

«Позднее мне говорили, что, упоминая меня на людях, она называла меня „слоновый клещ“, „королевских размеров овод“, „глист“, „чудовищный паразит гения“. Я прощаю её – её и всех».

Действительно, почему бы не простить «всех», если «все» это я, Набоков. «Бледный огонь» состоит из поэмы, то есть «дебюта», комментария к этой поэме, который одновременно является самостоятельным произведением, не имеющим с первой частью ничего общего, – «миттельшпилем», и, наконец, из «эндшпиля» – именного указателя к комментарию – серии щелчков по носу прилежного читателя. Хотя «Бледный огонь» англоязычное произведение, но ирония национального рока сделала саму структуру этой вещи гротескно русской. Интересно, что «миттельшпиль», формально наименее творческая часть романа, фактически на порядок выше «дебюта» по мощи фантазии. Собственно ничто, «комментарии», превращаются во всё. Сотворение «Зембли» (вымышленная страна Набокова). Вымысливается целая страна. С природой, историей, своим языком, своими страшными масонами и тупыми коммунистами. (А в «Аде» почти планета.) И всё как безумный комментарий к поэме. В такой системе отсчёта и русская история может обернуться фантасмагорическим «комментарием» к «Онегину».