Бесконечный тупик - Галковский Дмитрий Евгеньевич. Страница 4

В это время Розанов находился почти в полной изоляции. Его произведения быстро раскупались, он был известен всей России, но у него не было учеников и единомышленников. В сущности, Розанов был духовно одинок и чужд тогдашней России. И лишь в «глубокой эмиграции», в 30-40-е годы естественное развитие свободной русской мысли привело к признанию исторической правоты Розанова. Что получилось само собой, «объективно», не смотря на неоднократные и непрекращающиеся попытки «вычеркнуть» Розанова, «исключить» (как историки русской философии такие попытки предпринимали Зеньковский и (особенно) Лосский.) В связи с этим можно сказать, что развитие философии в России шло вне Розанова, было мало связано с его творчеством. Косвенно он оказывал очень большое влияние, но оставался при этом как бы иностранным, нерусским писателем. Или точнее, если посмотреть с точки зрения исторической перспективы, русская философия не была собственно русской, илишь постепенно, через мучительное самоосознание, через многолетние поиски выхода из тупиков, она приобретала национальную сущность. Это и обусловило возникшую сейчас возможность интеграции Розанова в общее русло русской культуры. Отечественная философия развивалась не из Розанова, и не параллельно Розанову, а по направлению к нему.

Таким образом, Розанов, несмотря на то, что был старше других философов, резко обогнал их в своем духовном развитии. Причину этого следует искать не в интеллектуальном превосходстве Розанова, а в его гениальном чутье, в музыкальности его души. Он говорил о том, что «живет в непрерывной поэзии», что «каждый день замечает в жизни что-нибудь поэтическое». Чуткость Розанова, его удивительная отзывчивость позволяли ему быть предсказателем, провидцем.

Но в этом было и бессилие Розанова. Он видел ту страшную дыру, в которую проваливалась его Россия, и он мог и умел кричать об этом. Умел он и убеждать. Но он не мог доказывать. А ведь его оппонентам были нужны не предсказания и прорицания, а «научные прогнозы». Розанов писал в октябре 1914 года:

Почему же растратили? Где? Когда? Дайте цифры, выкладки. Известный леволиберальный публицист Иванов-Разумник тогда писал:

Прошло энное количество лет и Разумник захлебывался кровью в чекистском подвале (ему выбили на допросе все зубы). Больше произведений Разумника в России никогда не печатали. Оказалось, что «не это нужно нашему народу, потому что это нашему народу не нужно».

И один Розанов. А поскольку Катков, например, был журналистом, а Леонтьев культурологом, да и жили они в другую эпоху, то Розанов вообще один, один единственный русский философ, который был абсолютно прав (по крайней мере на том уровне, где еще возможна абсолютная правота). И поскольку он шел дальше простых предсказаний и намечал пути выхода из кризиса, причем выхода не в сиюминутно-утилитарном, а в высшем, духовном плане, то Розанова можно назвать не только гениальным поэтом, но и гениальным политиком, гениальным идеологом, гениальным Учителем. И в этом, думается мне, шестое принципиалное отличие Розанова от прочих русских философов. Среди них были гениальные мыслители, но не было Политиков и Идеологов. Разве можно сравнить философию Булгакова с его жалкой политической деятельностью в качестве члена Государственной Думы? Бердяев был витией, пророком, но лишь в философских и литературных спорах. Пускай его философия прекрасна. Но жить «по Бердяеву» смешно. Чтение его работ возвышает, облагораживает человека, но в них нельзя черпать силы для создания жесткой иерархической структуры своего «я» (а только это может дать основу для противостояния нашему иерархически структурированному обществу).

Мережковский в своей политической деятельности был много умнее и хитрее. Но он смешно запутался в собственных подлостях, в своем пресловутом масонстве, и его в известный момент просто смахнули с доски в ящик стола. Он мнил себя крупной фигурой, а оказался боковой пешкой. Розанов писал:

Это еще одно маленькое пророчество Розанова.

С другой стороны, русским политическим лидерам никак не удавалось осмыслить ситуацию на философском уровне или дать приемлемую идеологическую интерпретацию той или иной философской системы. Кадеты и эсеры много работали над этим, но у них ничего не вышло. В эмиграции они прежде всего сами отказались от собственных построений. С наибольшей выпуклостью этот процесс виден в биографии Струве, начавшего с составления первой программы РСДРП, перешедшего на либеральные, потом на умеренно-националистические позиции и закончившего жизнь правоверным монархистом. В сущности, это страшная, но для русского интеллигента типичная судьба: так наплевать на свою жизнь. На каждом конкретном повороте биография Струве вполне осмысленна и понятна. Это господство рационального и конструктивного анализа. Но в целом она описывает какую-то чудовищную, инфернальную кривую.

У Струве не было чутья, он спорил не с людьми, а с жизнью, с природой. Этого делать не рекомендуется. Ведь природа, как сказал Шестов

Правоту Розанова доказала дубина русского Апокалипсиса. И тут спорить нечего и не о чем. Как легкомыслен Бердяев во время своей полемики с Розановым накануне революции! И каким скучным и дешевым выглядит наивное глубокомыслие «Вех» по сравнению с газетными фельетонами Розанова!

Но дело в том, что розановская философия опрокидывается не только в прошлое, но и в будущее. Не все предсказания Розанова еще сбылись. Он еще не выработан до конца, не понят. Родник розановской мысли не высох. Он жив. Вот Мережковский, например, совершенно мертв. Он кончился. Когда же читаешь Розанова, то нет ощущения его смерти. Он очень современен и актуален. Его мысли прямо приложимы к действительности. Может быть, это самый современный русский философ. И он остался в России. Его закопали в нашу советскую Россию и он умер советским философом.

Розанова очень легко опровергать. Пожалуй ни один философ не дает такой обильной пищи для поверхностной критики. В чем его только не обвиняли: в антисемитизме, в порнографии, в «издевательстве над русской интеллигенцией», в «двурушничестве», в «литературном хулиганстве». И нельзя сказать, что эти обвинения были беспочвенными. Наоборот, все они, как правило, подкреплялись соответствующими цитатами из розановских произведений, и в этом отношении были абсолютно верны. Но, странная вещь, оценки Розанова, будучи абсолютно верными по отношению к его творчеству, в то же время находятся в разительном противоречии друг с другом. Это настораживает.

В самом деле, можно, например, легко доказать, что Розанов полнейший атеист. Вот он с наслаждением объясняет «почему его жена не любит попов»: