Милость Келсона - Куртц Кэтрин Ирен. Страница 46

Риченда, само собой, будет стоять твердо, как скала, — именно так, как он учил и тренировал ее; это безупречное растение в саду простых трав, обычных человеческих существ. Такова же и Росана. Арилан, пожалуй, становится по-настоящему зрелым и глубоким мастером, хотя иной раз и несерьезен и слишком суетлив. И Нигель… да, конечно, он пока что непонятен в том, что касается вложенного в него потенциала Халдейнов, однако он по крайней мере человек очень умный, осторожный и уравновешенный. Вместе они должны без труда уравновесить силу Мораг, если она будет единственной Дерини, с которой им придется иметь дело.

Конечно, он не должен полностью сбрасывать со счетов Джехану — хотя ее сила Дерини была под еще большим вопросом, нежели сила Халдейнов в Нигеле, по правде говоря, — но Азим, несмотря на то, что только что позволил себе удовольствие заглянуть в ум ее молодого личного капеллана, сомневался, что Джехана могла сильно измениться за последние годы, проведенные в уединении. Однако теперь, направляя кобылу на тропинку, тянущуюся вдоль берега реки, Азим обнаружил, что его мысли вернулись к давним годам, и он сожалеет, что не проводил тогда, в молодости, побольше времени в Бремагне. Ведь если бы в те времена он почаще встречался с Джеханой и заставил бы ее увидеть, кто она есть на самом деле, и научил бы ее управлять собственной силой, — сейчас это избавило бы их от многих проблем.

Однако он вовсе не намеревался предаваться игре в «а что было бы, если…» Такая игра для представителей его расы была одновременно и соблазнительной, и бессмысленной, ведь она не могла принести плодов. Поэтому он стал думать о новой головоломке, которой его главный наставник раздразнил умы во время их последней встречи в Джелларе. Рокайль сказал, что это любимая задачка Сулиена, адепта Р'Кассана, однако Азим был совершенно убежден в том, что Рокайль сам ее придумал… такая головоломка отнюдь не превышала способности и возможности Рокайля. Однако головоломка и в самом деле была блестящей…

И Азим с удовольствием предался лингвистическим упражнениям, негромко насвистывая при этом, к немалому удовольствию его кобылы и топочущего следом мула.

В это самое время один из объектов его недавних размышлений — но только один, — стоял, преклонив колена и спрятав лицо в ладонях, в боковой часовне базилики крепости Ремут.

Джехана после потрясшей ее встречи с Ричендой не в состоянии была встретиться с сестрой Сесиль, а потому и не стала ее искать. Сейчас вокруг королевы несколько из недавно прибывших в Ремут сестер монастыря святой Бригитты также опустились на колени на низенькие скамейки, установленные ровными рядами в маленькой часовне; но для сестер это была первая сегодняшняя месса, а для королевы Джеханы — вторая. Отец Амброз, в алых ризах в честь дня великомученицы, стоя перед алтарем, читал входную.

— Scio cui credidi, et certus sum, quia potens est depositum meam servare in ilium diem, justus judez… Я знаю, в кого я верую, и я уверен, что Он способен укрепить то, что возложено на меня в этот день, и будет справедливым судьей…

Входная была из поминовения святого апостола Павла — не из самых любимых Джеханой; и, поскольку сегодня королева ее уже слышала, она не стала сопротивляться ходу своих мыслей и позволила себе подумать о недавней стычке с Ричендой.

Как вообще она могла не заметить, что эта рыжеволосая Дерини сидела там, в гостиной? И как вообще может быть такое, что явно религиозная Росана тоже оказалась Дерини, — как она могла посвятить себя служению богу, ведь тем самым она налагала на себя проклятие, потому что отлично знала — ее род несет в себе зло, и зло живет в ней самой…

Дочитав Славу и Господи помилуй, отец Амброз уже открывал свой апостол, чтобы начать читать первый текст; он немного замешкался, переворачивая жесткие негнущиеся страницы.

— Dominus vobiscum.

— Et cum spiritu tuo, — машинально откликнулась Джехана вместе со всеми остальными.

— Sequentia sancti Evangelii. In dies illis: Saulus ad huс spirans minarum, et caedis in discipulos Domini… Савл же, еще дыша угрозами и убийством на учеников Господа, пришел к первосвященнику; и выпросил у него письма в Дамаск к синагогам, чтобы, кого найдет последующих этому учению, и мужчин и женщин, связав, приводить в Иерусалим…

Джехана, совершенно машинально переводя латынь, на которой звучал текст, внезапно осознала, что это не тот отрывок, который читался утром; это вообще было не «Послание к Галатам», а глава из «Деяний апостолов».

— Et cum iter faceret, contiget, ut appropinquaret damasco: et subito citcumfulsit eum lux de caelo… Когда же он шел и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня?

Джехана в ужасе зажала уши ладонями. Что такое говорит отец Амброз?! То, что он читал, относилось к обращению святого Павла, а вовсе не к сегодняшнему поминовению! Как он мог совершить такую чудовищную ошибку?!

Но часть ее ума уже рассматривала возможность высшего вмешательства в то, что делал священник, и, возможно, почему это произошло… пусть даже остается непонятным, как это могло быть. И пока королева тщетно пыталась избавиться от невыносимых слов, пока она, не желая ни слышать отца Амброза, ни видеть его, встряхивала головой, крепко зажмурив глаза, ее память вместо отца Амброза в алых ризах рисовала другую фигуру, в серой сутане с капюшоном… эта сутана скрывала под собой красную одежду мученика иного рода…

«Нет! Этого не может быть!»

Она приложила все силы, она вообще не желала слышать о давно опозоренном святом, который поставил своей целью поддерживать благосостояние проклятой расы Дерини, — его расы… но откуда-то Джехана знала, что это именно он… он, казалось, протягивал к ней руки, он взывал к ней в видении, возникшем против воли королевы в ее измученном уме.

— Савл, Савл, что ты гонишь Меня?

Запертая в клетке своего ума, Джехана ощущала, что не к Савлу обращено обвинение, а к ней самой… и не Христос взывает с небес, а ужасный, пугающий еретик Дерини, святой Камбер! И она не в силах была ни отвернуться, ни отогнать его, она могла только слушать, а он, казалось, протянул руку и коснулся ее лба…

— Джехана… почему ты гонишь меня?..

И голос отца Амброза, продолжавшего невозмутимо читать то, что относилось к ней и только к ней, плыл в воздухе над Джеханой, все усиливая и усиливая ее страх…

— Et tremens, ас stupens, dixit: Domine, quid me vis facere?.. И он в трепете и ужасе сказал: Господи! что повелишь мне делать?

И Господь сказал ему: Встань и иди в город, и сказано будет тебе, что тебе надобно делать…

Глава XII

Ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня. [13]

— О, извини, я немного опоздал, — сказал Конал, когда он и его оруженосец выехали на небольшую лесную поляну, не слишком далеко от городской стены. — Ты получил ту записку, что я послал вчера? Да, конечно, получил. Похоже, мы весьма своевременно предугадали намерения твоего отца.

Тирцель Кларонский с беспечным видом подошел поближе и небрежно погладил по гриве коня оруженосца, глядя при этом прямо в глаза юноши.

— Давай-ка, сходи с лошадки, юный Джован, да отдохни немного, — приказал он, и тут же опытной рукой подхватил юношу под локоть, поскольку тот едва не вывалился из седла, уже почти заснув.

Конал тоже спешился и занялся обеими лошадьми, пустив их пастись в поросли молодого орешника, уже вставшие на другой стороне недавно расчищенной поляны. Тирцель отвел едва перебирающего ногами Джована в тень, к огромной старой березе, и уложил его там на траву, — впрочем, не столько уложил, сколько не дал свалиться со всего маху. К тому моменту, когда Конал вернулся с другой стороны поляны, молодой оруженосец уже безмятежно посапывал. Тирцель с довольным видом потер руки и удовлетворенно вздохнул, поднимаясь навстречу Коналу и внимательно глядя на него.