Баллада: Осенние пляски фей - Стивотер Мэгги. Страница 3

В классе нас было немного, даже по местным стандартам – всего восемь человек. Никто не поднял руки.

– Вы – дикари! – радостно провозгласил Салливан. – Впрочем, пожалуй, так даже лучше. Ну хоть название вам знакомо?

Класс отозвался утвердительным бормотанием. Сам я «Гамлета» не читал, хотя к Шекспиру отношусь неплохо с тех самых пор, как услышал: «Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры» [1]. Не то чтобы я фанат или член тайного общества, ничего такого, однако непременно поздоровался бы с ним при встрече в коридоре.

Салливан продолжил:

– Что ж, с этого и начнем. О чем вы думаете, когда слышите название «Гамлет»? Нет, Пол, руку поднимать не нужно. Просто говорите по очереди.

– О еде, – выпалил Эрик. Формально, он не студент. По-моему, он кто-то вроде помощника преподавателя, но я еще ни разу не видел, чтобы он помогал Салливану. – Ну знаете, омлет по-деревенски или как-то так.

Ответ был такой глупый, что остальные моментально расслабились. Планка установлена очень низко, можно говорить почти все что угодно.

– О привидениях, – сказала вокалистка по имени Меган. Вокалисты меня раздражают; очень трудно отнести их к какой-нибудь группе инструментов оркестра.

– Быть или не быть! – проорал Уэсли. Его тоже зовут Пол, но он согласился отзываться на фамилию, чтобы не было путаницы. Очень мило с его стороны – у Пола, который мой сосед по комнате, фамилия Шляйермахер, я ее и пишу-то с трудом, а уж выговорить и подавно не могу.

– Все умерли, – добавил Пол.

Почему-то при его словах я опять подумал о фигуре в холмах за школой.

– Самоубийство, – сказал я. – И еще Мел Гибсон.

– Мел Гибсон? – спросил у меня из-за спины Эрик.

Салливан ткнул пальцем в мою сторону:

– Нужно было все-таки поднять руку, мистер Морган. Оказывается, вы знакомы с «Гамлетом».

– Вы не об этом спрашивали, – сказал я. – Вы спросили, кто из нас его читал. Я видел кусок фильма по телевизору. По-моему, Мел Гибсон лучше играет в килте.

– Очень кстати сказано – про фильм, а не про килт. Прежде чем читать пьесу, посмотрим фильм. Правда, без Мела Гибсона – ты уж прости, Джеймс. Собственно, потому я и притащил вот это… – Салливан указал на телевизор за спиной. – Вот только…

Он окинул взглядом комнату, сдвинутые в круг столы, нас, готовых внимать потокам изрекаемой им мудрости.

– Вот только я опасаюсь, что, пока мы будем смотреть, вы себе все на свете отсидите на этих стульях. Нужно притащить что-нибудь получше. Кто у нас сильный?

И мы притащили два дивана из общего холла на втором этаже. По четыре человека, мы пронесли их по коридору в свой класс мимо закрытых дверей других аудиторий. Салливан помог нам придвинуть их к стене и закрыть шторы, чтобы экран не отсвечивал. В комнате стало темно, хотя за окном было утро.

Мы расселись на диванах, а Салливан развернул стул спинкой вперед и устроился рядом с нами. Мы смотрели начало истории Гамлета (который воспринимал себя слишком всерьез), и впервые с момента приезда я чувствовал себя почти на своем месте.

от: ди 

кому: джеймсу

текст сообщения:

когда я увидела фей я подумала что м. б. увижу люка тоже, но мне показалось, здесь так странно, как будто хотела в рай, а попала в Кливленд,

отправить сообщение? да/нет

нет

сообщение не отправлено,

сохранить сообщение? да/нет

да

сообщение будет храниться 30 дней.

Джеймс

Еще один невыносимо прекрасный день: деревья в долине еще зеленые, но на северных склонах окружающих холмов и гор листья уже загораются красным и оранжевым. Вид неестественный, как пейзаж вокруг игрушечной железной дороги. Проигрыватель был включен в режиме «громко до омерзения», и, наверное, поэтому я не слышал телефон. Только уловив краем глаза свечение экрана, я понял, что мне звонят.

Может быть, наконец позвонила Ди?

Схватив телефон с пассажирского сиденья, я взглянул на номер. Мама. Ну что ж. Я включил громкую связь и пристроил аппарат на приборную доску:

– Слушаю.

– Джеймс?

– Да.

– Кто это?

– Твой любимый сын. Плод твоего чрева, порожденный папиными чреслами, в бог знает сколько мгновений ока…

– Ты будто в аэродинамической трубе, – перебила мама.

– Я за рулем.

– В аэродинамической трубе?

Я потянулся и придвинул телефон ближе:

– Я говорю по громкой связи. Так лучше?

– Ненамного. Куда ты едешь? У тебя же сейчас занятия.

Я сунул телефон за солнцезащитный козырек. Наверное, все равно шумно, но лучше уже не будет.

– Раз ты знаешь, что у меня занятия, зачем звонишь?

– Огрызаешься?

Прищурившись, я всмотрелся в дорожные указатели и увидел маленький знак с надписью: «Исторический центр города Гэллон, штат Вирджиния» – и стрелкой влево. (По-моему, писать «Вирджиния» не стоило – любой турист, доехавший до этого указателя, не может не знать, в каком штате он находится.)

– Нет, мам, огрызаются только безработные неудачники, обреченные загреметь в тюрьму.

Мама запнулась, узнав собственные слова, тем более что я нарочно произнес их тонким голосом, добавив ее легчайший шотландский акцент.

– Верно, – согласилась она. – Так что ты делаешь?

Разглядывая живописную, но не слишком процветающую главную улицу Гэллона, я ответил:

– Еду на занятие. Сразу отвечаю: занятие у меня по волынке. На следующий вопрос тоже отвечаю сразу: нет, в Торнкинг-Эш нет собственного преподавателя-волынщика. Ну и под занавес, с учетом ответа на твой незаданный вопрос номер два, я понятия не имею, зачем мне дали стипендию.

– Кто будет с тобой заниматься? Преподаватель хороший? – с сомнением в голосе спросила мама.

– Мам, я не хочу об этом думать. От таких мыслей одна тоска, а ты знаешь, что я предпочитаю обращать к миру исключительно радостную сторону своей личности.

– Напомни, зачем ты сюда пошел, если не ради игры на волынке?

Она, конечно, отлично знала зачем, но хотела, чтобы я сам это озвучил. Ха. Два раза «ха». Так я и признался.

– Пусть тебе подскажет материнская интуиция… Слушай, я приехал. Мне пора.

– Позвони, – ответила мама. – Потом, когда будешь настроен серьезнее.

Я припарковался перед магазином музыкальных инструментов Эванса-Брауна. У них тут что, все названия двойные?

– Хорошо, тогда я перезвоню, когда мне исполнится лет тридцать, да?

– Молчи уже, – ласково сказала мама, и на мгновение меня захлестнула ужасная детская тоска по дому. – Мы по тебе очень скучаем. Будь осторожен. И позвони – раньше, чем тебе исполнится тридцать.

Я ответил утвердительно, положил трубку, взял футляр с волынкой с заднего сиденья и направился к дому. За фасадом противного зеленого цвета скрывался теплый уютный интерьер: темно-коричневый ковер, золотисто-коричневая обшивка на стенах, вдоль которых рядами стояли гитары. За стойкой, уткнувшись в журнал «Роллинг Стоун», сидел пожилой тип, как будто вышедший из шестидесятых.

Когда он поднял голову, я заметил, что его седые волосы убраны в маленькую косичку на затылке.

– Я пришел на урок, – сказал я.

Пока он смотрел куда-то на стойку, я разглядывал татуировки на его руках; самая крупная оказалась цитатой из радикальной песни Джона Леннона.

– На какое время вам назначено?

Я указал на собственную руку. Он щурился, пока не увидел нужную запись.

– На три? Вы точны.

Я взглянул на настенные часы за его спиной, окруженные густо налепленными буклетами и открытками. Без двух минут три. Я немного разозлился, что мой ранний приход округлили до ближайшего часа, но промолчал.

– Вам наверх. – Старый хиппи указал в глубину магазина. – Кроме Билла, там больше никого нет.

– Спасибо, товарищ, – произнес я, и старый хиппи улыбнулся в ответ.

Я поднялся по покрытой ковром скрипучей лестнице в адскую жару пропахшего потом и переживаниями второго этажа. В темный узкий коридор выходило три двери, Билл оказался за второй. Я открыл ее пошире, осматривая звукопоглощающее покрытие на стенах, старые деревянные стулья, о которые, похоже, точили когти маленькие тигры, и седоватого мужчину.