Инферно. Последние дни - Вестерфельд Скотт. Страница 31

Пока мы ждали начала выступления первой группы, я оглядывалась по сторонам в поисках Астора Михаэлса. Меня от него иногда пробирала дрожь, хотя он, казалось, симпатизировал мне и всегда интересовался моим мнением насчет музыки. Еще он расспрашивал о моих видениях, и, похоже, они не расстраивали его так, как Минерву. Конечно, я вообще никогда не видела Астора Михаэлса расстроенным. Он не обращал внимания на то, что его улыбка заставляет людей нервничать, и лишь смеялся, когда я говорила, что он движется точно насекомое.

Выяснилось, что мне легче разговаривать с ним, чем с большинством людей, просто не нужно смотреть на него.

— Жаль, что Мос не смог пойти, — сказала Перл. — Что, он сказал, у него сегодня вечером?

— Он ничего не говорил, — ответила я, хотя догадывалась, в чем дело.

Мос теперь стал другим. В прошлом месяце он начал перенимать у нас разные черточки — у Астора Михаэлса улыбку, у меня подергивания, у Минервы темные очки — как будто хотел начать жизнь заново.

Они с Минервой перешептывались, когда Перл не видела, и во время нашей игры посылали сигналы друг другу. Когда мои видения бывали особенно отчетливы, я видела их связь: светящиеся волокна, тянущиеся от песни Минервы к трепещущим мелодиям Моса и притягивающие обоих к бурлящим, вздымающимся и опадающим фигурам под полом.

Я старалась не смотреть. Мос все еще платит мне и говорит, что будет платить до тех пор, пока мы не станем получать от «Красных крыс» реальные деньги. Он никогда не нарушал данного мне обещания, поэтому я не сказала Перл о своих догадках.

И мне не хотелось, чтобы она грустила сегодня вечером, потому что это было очень мило с ее стороны — пригласить меня посмотреть ее любимую группу.

Вначале играли те, кого совсем недавно записал Астор Михаэле, — типа как мы, только без нашего «почти». Они уже имели название. На их усилителях было по трафарету написано «Токсоплазма».

— Что это слово означает? — спросила я Перл.

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Не совсем понимаю.

Как и я, но я также не понимаю, почему Захлера всегда называют только по фамилии, или почему Мос начал говорить Мин вместо Минерва, или почему никто никогда не называет Астора Михаэлса иначе, чем Астор Михаэле. Имена (и названия) бывают коварны.

После того как Астор Михаэле тогда подшутил над нами, он заявил, что это не имеет значения, как мы называемся, что наши настоящие зрители будут находить нас по запаху, но мне что-то мало в это верится. Очень надеюсь, что вскоре мы договоримся о своем названии. Не хочу, чтобы что-то просто прилипло к нам: типа, Джонс — ко мне.

— Каким образом «Армия Морганы» получила свое название? — спросила я. — Может, его дал им Астор Михаэле?

— Нет. Они названы так в честь кого-то по имени Моргана.

— Их певица?

Она покачала головой.

— Нет. Ее зовут Эйбрил Джонсон. Ходит много слухов о том, кто такая Моргана, но никто точно не знает.

Я вздохнула. Может, Захлер был прав и группы должны просто иметь номера.

«Токсоплазма» состояла из четырех покрытых татуировками братьев. Мне понравился голос певца — бархатный, ленивый, сглаживающий слова подобно руке, расправляющей постельное покрывало. Но остальные трое работали зверски эффективно, типа, люди, стряпающие на ТВ, которые быстро-быстро крошат зелень и прочее на части. Они были в черных очках и тоже кромсали музыку на мелкие куски. Меня удивляло, как один брат может так сильно отличаться от остальных.

Когда закончилась их первая песня, я почувствовала дрожь — за нашими спинами в толпе возник Астор Михаэле. Заметив, что я оглянулась на него, Перл повернулась и улыбнулась. Он вручил ей бокал шампанского.

Это было незаконно, но я не встревожилась. Здесь, под этим пульсирующим светом, закон казался менее реальным.

— Ну и как вам «Токсоплазма»? — спросил он.

— Слишком сильно гремят, на мой вкус, — ответила Перл.

Я кивнула.

— Думаю, трое насекомых — слишком много для одной группы.

Астор Михаэле засмеялся и коснулся моего плеча.

— А может, слишком мало.

Я слегка отодвинулась, когда зазвучала вторая песня, — не люблю, когда люди прикасаются ко мне. Из-за этого иногда мне трудно ходить в клубы, но, с другой стороны, всегда важно видеть, какую новую музыку создают другие.

— Только представьте себе, — сказал он. — Через неделю вы будете играть перед такой же большой толпой, как эта. Даже больше.

Перл расплылась в улыбке, и я могла сказать, что с этой минуты наш контракт стал для нее окончательно реальным. Я оглядела зрителей. Здесь было совсем не так, как когда я играла на Таймс-сквер, где люди приходят и уходят, когда им вздумается, некоторые внимательно смотрят и слушают, другие бросают деньги, третьи просто проходят мимо. Здесь все сосредоточились на группе, оценивали их, ждали и желали сильных впечатлений, подпитки энергией. Это вам не компания туристов с широко распахнутыми глазами уже от одного того, что они оказались в Нью-Йорке.

«Токсоплазма» производила впечатление. Ручейки людей устремились вперед, пробиваясь к сцене, пританцовывая с тем же рубящим пылом, что и три брата-насекомых. До сих пор они мало чем отличались от остальной толпы, но внезапно начали двигаться, словно бритоголовые, от их тел исходило ощущение жесткой силы.

Они тоже были насекомыми, и мое сердце заколотилось быстрее, пальцы начали барабанить. Я никогда не видела так много их прежде.

Я уже понимала, что существуют разные виды насекомых — в конце концов, Астор Михаэле был совсем не то, что Минерва, и, играя в подземке, я видела много других видов. Однако эти, перед сценой, заставляли меня нервничать совсем по-новому.

Они казались опасными, как будто вот-вот взорвутся. Перед глазами все замерцало, чего почти никогда не бывает с музыкой, которая мне не нравится. Однако пространство вокруг «Токсоплазмы» пошло рябью, словно горячий воздух, зимой поднимающийся из решетки подземки. Эти, перед сценой, начали агрессивно толкать и пихать друг друга; вот почему я всегда держусь подальше от сцены. Казалось, ударные волны от их сталкивающихся тел распространяются назад, в толпу, а их подергивания, словно лихорадка, охватывают весь клуб.

— Ммм… Ну и запашок, — сказал Астор Михаэле, откинув назад голову с закрытыми глазами. — Нужно было этих парней назвать «Паникой».

Он усмехнулся, по-видимому вспоминая, как подшутил над нами.

Я вздрогнула и трижды моргнула.

— Мне не нравится эта группа. Они против нормального, не рядом с ним.

— Долго они не продержатся, — сказал он. — Может, пару недель. Но они добиваются своей цели.

— Которая есть что? — спросила Перл.

Он широко улыбнулся, продемонстрировав острые, как у Минервы, зубы.

— Разжигают толпу.

Я понимала, что он имеет в виду. Сотрясения, распространявшиеся от этих насекомых, изменяли атмосферу в клубе, взвинчивали всех. Похоже на то, как, когда я играла на Таймс-сквер, прокатывался слух о каком-нибудь новом странном нападении и все головы одновременно поворачивались к строчкам, ползущим по огромным новостным экранам. Большинству зрителей «Токсоплазма» нравилась не больше, чем Перл и мне, но она вздрючивала их нервную систему. Это можно было видеть в их глазах и быстром, беспокойном движении голов.

И я поняла, что Астор Михаэле хорош в манипулировании толпами. Может, именно это заставляло его чувствовать себя более реальным.

— Зрители ожидают, что сейчас произойдет что-то значительное, — сказала я.

— «Армия Морганы», — ответил Астор Михаэле, снова сверкнув зубами.

Так оно и получилось: «Армия Морганы» еще больше встряхнула всех.

Эйбрил Джонсон двумя руками вцепилась в старомодный микрофон — как это делали певицы много лет назад. Ее серебристое вечернее платье мерцало в свете трех прожекторов, которые следовали за ней, отбрасывая на стены и потолок вращающиеся точки. И когда группа заиграла первую песню, она не издала ни звука. Ждала на протяжении целой минуты, почти не двигаясь, словно богомол, медленно подползающий все ближе, прежде чем напасть. Бас рокотал, заставляя пол дрожать. Висящие над стойкой бокалы начали ударяться друг о друга — и в глазах у меня замерцало, звук выглядел как снег в воздухе.