Сердце волка - Хольбайн Вольфганг. Страница 123

Это ему не удалось, но он обрадовался уже тому, что волк взвыл от боли. Штефан еще сильнее надавил коленом. Теперь уже и его правый глаз почти ничего не видел: кровь, хлеставшая из щеки, залила ему все лицо. Однако Штефан продолжал держать волка железной хваткой, понимая, что, если ослабит ее хоть на секунду, ему конец. Зверь по-прежнему отчаянно пытался вырваться, и если бы ему это удалось, то схватка закончилась бы очень быстро: волк действительно был намного сильнее Штефана.

Изловчившись, хищник снова умудрился укусить Штефана, на этот раз уже за шею. Укус был не особенно болезненным, но Штефан почувствовал по стекающей по его плечу и груди теплой струе, что кровотечение усилилось. Ему оставалось только надеяться, что волк не перекусил ему артерию. Хотя его раны заживали очень быстро, даже эта фантастическая способность к регенерации могла оказаться бесполезной, если бы из него вытекло слишком много крови. Да и волк вряд ли стал бы дожидаться, когда затянутся раны его противника. А потому Штефану нужно было завершить схватку как можно быстрее.

Зверь снова попытался изогнуться и укусить Штефана. Внезапно руки Штефана, не выдержав напряжения, расцепились и выпустили волка. Понимая, что уже через секунду ему может прийти конец, Штефан в порыве отчаяния молниеносно схватился обеими руками за голову волка и с силой ударил ей о край раковины умывальника.

Зубы хищника громко клацнули. Волк пронзительно взвизгнул и, перестав отчаянно дергаться из стороны в сторону, на секунду затих, только беспомощно подрагивая всем телом. Затем он вскинул задние лапы и саданул ими Штефана в живот с силой прямого боксерского удара. Однако Штефан, не обратив на это ни малейшего внимания, еще раз ударил волка затылком о раковину, и еще раз, и еще до тех пор, пока зверь не обмяк и не перестал сопротивляться. Штефана охватила неистовая жажда крови, которой могли бы позавидовать даже самые свирепые хищники и которую можно было подавить, лишь утолив ее. И даже когда лапы волка перестали дергаться, а его жалобный визг затих, Штефан еще несколько раз грохнул своего противника затылком о раковину. И тут его бешеный гнев исчез так же быстро, как и возник, а вместе с ним исчезла и неистовая сила, только что наполнявшая мышцы Штефана.

Штефан почувствовал полное изнеможение. Он был теперь так слаб, что не смог даже отшвырнуть от себя зверя, и тот, сползая вниз, увлек Штефана за собой. Падая на пол, Штефан ударился лбом о тот самый край раковины, о который только что размозжил череп своего противника.

Он хотя и не потерял сознание, но был уже на грани этого. Очень долгое время он находился в полузабытьи, мысленно путешествуя по наполненному страхом сумеречному миру, в котором, казалось, вот-вот должно было полностью раствориться все то, что еще оставалось в нем от человеческой сущности. На самом деле это длилось, наверное, всего лишь несколько минут, однако это парение в черном пространстве, полном физических и душевных мучений, показалось Штефану бесконечно долгим. Штефан даже и не пытался этому сопротивляться. Внезапно он почувствовал облегчение. Возможно, это был самый удобный и самый безболезненный способ умереть: погрузиться в серые сумерки и ждать, когда душа высохнет, как роса под лучами утреннего солнца. Все равно он уже обречен. Существо с другой стороны вращающейся двери вырвалось на свободу, и оно непременно одолеет Штефана, если он попытается ему сопротивляться. Быть может, лучше было бы просто прекратить какое-либо сопротивление и подождать, когда все закончится — быстро и, наверное, безболезненно.

Затем ему показалось, что он услышал шорох. Это был не шум все еще бушевавшего на первом этаже боя, а тихий шорох, раздавшийся где-то рядом. Вероятно, это зашевелился волк, постепенно оправлявшийся от своих ран. А может, этот звук исходил вовсе не от белого чудовища, а от Ребекки, которая на самом деле не умерла и теперь постепенно начала приходить в себя. Каким бы невероятным и безумным не казалось это предположение, продиктованное лишь охватившим Штефана отчаянием, оно дало ему силы вырваться из полусознательного состояния. Он медленно приподнялся, опираясь на тело неподвижно лежавшего под ним волка, и посмотрел перед собой. Перед глазами Штефана все расплывалось, он чувствовал необычайную слабость. Рана на его шее уже начала затягиваться, однако жизненные силы по-прежнему вытекали из него вместе с маленькой теплой струйкой крови. Он знал: ему нужно быть рядом с Ребеккой. Если она еще жива — если она ожила — ей нужна его помощь.

Сделав над собой невероятное усилие, он сумел подняться на четвереньки, вытер кровь со своего еще видящего правого глаза и пополз в сторону Ребекки.

Минуты через три или четыре на второй этаж прибежал Уайт. Штефан услышал звук его громких шагов тогда, когда американец был еще на середине лестницы, но он не стал поворачивать голову в сторону двери: он и так знал, кто через несколько секунд в нее войдет. Он осознавал, что это будет Уайт, так же отчетливо, как если бы это было написано в его сознании большими светящимися буквами. С такой же легкостью он распознал бы издалека и любого другого человека.

Уайт, войдя в комнату Ребекки, на секунду остановился и с удивлением осмотрел помещение. Штефан почувствовал, что американца охватил страх, когда он увидел лежавшую на кровати Еву, и как этот страх постепенно перерос в настоящий ужас. Уайт, похоже, всего лишь изображал из себя сильного духом человека. Он выбрал для себя подобную роль и играл ее так искусно и так давно, что уже сам начал верить в то, что ничего не боится. На самом же деле он испытывал страх не меньше, чем Роберт или Дорн, а может даже и больше, потому что он знал намного лучше их, какие ужасные вещи может приготовить человеку судьба.

Штефан почувствовал все это и еще многое другое, для описания чего в человеческом языке не хватило бы слов, едва только Уайт вошел в комнату. Он знал о приближении американца не благодаря своим глазам или ушам. Человеческие органы чувств так мало могут воспринять! Даже если бы Штефан ослеп и оглох, он все равно получал бы теперь в сотни раз больше информации об окружающем мире, чем еще день тому назад. Он даже не потрудился повернуться в сторону Уайта, но чувствовал каждый его шаг, каждое его движение и даже знал, какое у него сейчас выражение лица.

Уайт вошел в ванную, неуклюже зацепившись плечом за дверной косяк, и закричал:

— Штефан! Бегом отсюда! Дом… горит.

Первые слова он прокричал, а последние — хрипло испуганно прошептал, как будто у него вдруг пропал голос. Штефан повернулся к нему.

Уайт стоял в дверном проеме и весь дрожал. Он растерянно переводил взгляд с Ребекки на мертвого волка и обратно, и что-то в его взгляде напомнило Штефану недавнее выражение глаз Роберта, когда тот едва не тронулся рассудком. Уайт, конечно, возьмет себя в руки, однако уже сама мысль о том, что сейчас происходило в душе американца, почему-то подействовала на Штефана успокаивающе. Он подумал, что Уайт в отличие от него самый обычный человек.

— О Господи! — прошептал Уайт. — Что…

Он подошел ближе, для чего ему пришлось перешагнуть через убитого волка. Он сделал это, слишком широко шагнув, как будто боялся, что запачкается в крови или что на него падет жуткое проклятие, даже если он только прикоснется к этому мертвому зверю. Затем он с недоумением стал переводить взгляд с волка на Штефана и обратно.

— Это… сделали вы? — прошептал он.

Штефан кивнул.

— Голыми руками?

Уайт, казалось, был поражен до глубины души. Он присел на корточки возле Штефана и посмотрел на Ребекку. На его лице появилось выражение сожаления.

— Мне очень жаль. — Он продолжал говорить шепотом. — Мне так не хотелось, чтобы это случилось! Пожалуйста, поверьте мне!

Он шумно вздохнул и посмотрел на Штефана, словно ожидая от него ответа. Но Штефан молчал. Через несколько секунд он оторвал взгляд от лица Уайта и посмотрел на Ребекку. Еще до того, как Уайт вошел сюда, Штефан закрыл ей глаза и слегка повернул ее в сторону. Он не хотел, чтобы Уайт увидел ее горло.