Гибель Гражданина - Гамильтон Дональд. Страница 8

Ошеломленный, я поспешил удостовериться. Очертания были несомненны, хотя подобную штуку мне довелось видеть лишь однажды. Я даже не потрудился стянуть с Барбары одежду, ибо уже знал, что увижу плоские маленькие ножны с маленьким плоским ножом. Симметричное вытянутое лезвие и грубая ручка, склепанная из двух фанерных полосок. Острие и кромки отточены, однако не слишком: никто не делает метательные ножи из хорошо закаленной стали, если, конечно, не желает расколотить их при попадании.

Не ахти какое оружие - ловкий человек успеет увернуться, толстое пальто остановит подобный нож, и все же он окажется кстати, когда на вас нацелят дуло и прикажут поднять руки, а еще лучше - сомкнуть их на затылке. Скользните пальцами под эти длинные, удобные волосы, под воротник - и вы опять вооружены. Бывают положения, при которых даже пять дюймов не слишком острой стали могут сверкнуть в воздухе и спасти вам жизнь.

На сей раз не получилось. Я медленно разогнулся и отправился мыть руки. Мое мнение о Барбаре Эррере претерпевало значительные изменения.

- Приношу извинения, девочка, - сказал я, оборачиваясь. - Выходит, ты не пустая фишка?

Вытирая руки, я задумчиво глядел на нее. Затем обыскал досконально. Кроме ножа, у Барбары имелась маленькая кобура, пристегнутая над коленом, - вот почему девушка облачилась в пышное индейское платье!

Кобура была пуста. Я смотрел на мертвое хорошенькое лицо.

- Прости, детка. Ты бы спросила, я объяснил бы тебе, что из этого получится. Ты не с теми связалась. Ты умница и красавица, но с первого взгляда любому ясно, что тигриной закваски тебе не хватало. И все же ты надула меня, признаю.

В дверь студии чуть слышно постучали. Я взял дробовик и пошел открывать.

Глава 9

Она стояла на пороге- тонкая, похожая на флейту, благодаря узкому, длинному черному платью, сшитому по последней моде. Быстро вошла и, протянув руку в черной перчатке, осторожно прикрыла дверь. Наряд был тот же, что и на вечеринке, - норка и все прочее. Я шагнул назад, оставив между нами стратегическое пространство.

Тина посмотрела на мое лицо, потом на руки, державшие дробовик. Я не целился в нее - когда в человека целишься, нужно спускать курок, однако дуло глядело вперед. Тина медленно сняла норковую пелерину, свернула пополам, перебросила через руку - ту самую, в которой была маленькая черная сумка на золотой цепочке.

- Почему ты не выключил свои дурацкие прожекторы?

- Чтобы вам не было слишком удобно. Она медленно улыбнулась.

- Хорошо встречаешь старого друга. Мы же друзья, - правда, cheri [3]?

У Даррелов Тина говорила без акцента, да и француженкой в действительности она не была. Я не знал ее национальности. В те времена об этих вещах не спрашивали.

- Сомневаюсь. Мы перебывали кем угодно за очень короткое время, но друзьями, кажется, не числились.

Она снова улыбнулась, изящно повела плечами, взглянула на дробовик и замерла, ожидая моего очередного хода. Ходить надлежало с умом. Угрожать ружьем и не стрелять можно лишь известное время: затем положение становится смешным; и положение, и ты сам.

Нельзя было становиться смешным. Нельзя было признавать себя старой верховой лошадью, которую чуть ли не из милости забирают с пастбища на короткую прогулку рысью - перед последней прогулкой на бойню Я еще годился не только на собачьи консервы. Так я надеялся. Во время войны я сам командовал парадами - чуть ли не с первого дня. Даже той операцией, где повстречался с Тиной: сам разрабатывал планы, сам отдавал приказы.

Мак или не Мак, но если меня втягивали в новое дело, - а мертвая девушка в ванной большого выбора не оставляла, - я намеревался командовать. Однако, глядя на Тину, я понимал, что потребуются усилия. Она здорово изменилась за годы, прошедшие после того дождливого дня, когда мы впервые встретились в баре, пабе, бирштубе или бистро - выбирайте сообразно своей национальности, - в Кронгейме, крохотном городке, французском, невзирая на звучное тевтонское название.

Тогда она выглядела одной из множества потасканных девиц, отъедавшихся на немецких офицерских харчах, покуда их соотечественники подыхали с голоду. Я вспомнил тонкое тельце в облегающем сатиновом платье, тонкие прямые ноги в черных шелковых чулках и несуразно высокие каблуки. Вспомнил большой красный рот, бледную кожу, тонкие крепкие скулы; живее всего вспоминались огромные фиолетовые глаза, такие же мертвые и пустые, как те, которыми Барбара Эррера смотрела на хромированные краны. Вспомнил, как эти казавшиеся безжизненными глаза дико и яростно сверкнули, заметив мой сигнал в темной, прокуренной комнате, сотрясавшейся от немецких голосов, немецкого хохота - громкого, наглого хохота победителей.

Пятнадцать лет назад... Мы были парой диких, коварных юнцов, я - лишь немногим старше. Теперь, на фоне грубо оштукатуренной стены, в моей студии вырисовывался элегантный силуэт взрослой женщины. Она оформилась, у нее появился прекрасный цвет лица. Она стала старше, здоровее, привлекательнее, а вместе с тем гораздо опытнее и опаснее.

Тина глядела на дробовик.

- Ну, Эрик?

Беспомощно махнув рукой, я прислонил ружье к стене. Первая стадия окончилась. Интересно, что вышло бы, окажись я безоружным.

Она улыбнулась.

- Эрик, liebchen [4], я так рада тебя видеть. - Ласковые словечки зазвучали теперь по-немецки.

- Не могу сказать того же.

Она шагнула вперед, взяла мое лицо в ладони, обтянутые перчатками, и поцеловала прямо в губы. От нее пахло куда лучше, нежели в Кронгейме и даже в Лондоне, когда мыло и горячая вода были дорогостоящей редкостью. Что намечалось после поцелуя, не знаю, ибо Тина отступила, а я поймал ее кисть и мгновение спустя добрым старомодным приемом вывернул правую руку к лопаткам. И при этом не церемонился.

- Отлично, - сказал я. - Пелеринку на пол, querida [5]. - Языками владела не она одна. - Бросай сумочку, малышка. Nerunten mit der Nerz! [6]

Тина лягнула каблуком-шпилькой, но я ожидал этого, а новейший покрой вечернего платья особо лягаться не позволяет. Я взял руку в замок, Тина застонала сквозь зубы, согнувшись от боли. Позиция вышла великолепная. Сотрясая все дамские позвонки, я сильно двинул коленом по затянутому в шелк заду.

- Сломаю руку, милочка, - предупредил я. - И вобью задницу в темя. Это Эрик, моя голубка, и Эрику не нравится выуживать из ванны мертвых девушек. Впрочем, идея недурная, а ванна - довольно просторная. Брось меха!

Тина безмолвствовала, но пелеринка шлепнулась на пол - и не с мягким шорохом, а с отчетливым, хотя и приглушенным, ударом. В этом скорняжном шедевре, видимо, таился кармашек, который не пустовал. Удивляться не стоило.

- Теперь сумочку, дорогая. Тихонько, тихонько. Кости срастаются так долго, а гипс так уродлив.

Черная сумочка упала на пелеринку, и даже меховая подушка едва смягчила удар.

- Это два, - сказал я. - Надо полагать, Эрреры и мой. Теперь покажи старому товарищу собственную пушку. - Тина быстро помотала головой. - Неужто не носишь? Ни очаровательного бельгийского браунинга, ни чудной маленькой "беретты"? Ее так рекламируют! - Тина снова помотала головой. Я схватил пальцами левой руки высокий воротник платья и скрутил - как раз настолько, чтобы слегка придушить. Где-то лопнул шов.

- Меня не смущают обнаженные женщины, chiquita [7]. Не вынуждай себя раздевать.

- Ладно, будь ты проклят, - прохрипела Тина. - Не сжимай горло!

Я отпустил платье, однако не кисть. На платье спереди был кокетливый разрез - показывать соблазнительную полоску белой кожи. Тина засунула туда свободную руку, вынула крохотный автоматический пистолет и швырнула его на пол, поверх всего остального. Я оттолкнул ее от оружейного склада и разжал пальцы. Она яростно повернулась, массируя запястье, потом обеими руками растерла пострадавший зад - и внезапно рассмеялась.