Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич. Страница 49

Но и сам не уберегся. Страшно вскрикнула Милица, пытаясь предупредить, – Любомир, вскочив на стол, обрушил секиру сверху. Голова витязя треснула вместе с кудрями, и он повалился мешком.

Милица попятилась, не в силах совладать с обуявшим ее ужасом.

Связанный Рукосил, мотаясь спиной, крикнул:

– Держите ее! Что же вы!

Юлий стоял, в руках его оказался кинжал – прежде острое лезвие торчало в груди девушки, а ныне там осталась неправдоподобно узкая щель, которая наполнилась черной кровью… Еще мгновение – княжич бросился к выходу. На пороге он столкнулся с Ананьей, который стремился в зал с другой стороны, они едва разминулись. За спиной слышалось «держите!» Юлий выскочил на мраморную лестницу, где челядь и латники тоже валили к выходу, крики раздавались уже во дворе.

Возбуждение распространялось по закоулкам усадьбы, народ во дворе бежал или озирался, куда бежать, проскакал всадник. Обнаженный по пояс Юлий – где-то он остался без рубашки, – измазанный кровью и с кинжалом в руке, никого не удивлял. Княжич лихорадочно шагал по тропинкам. Иногда он судорожно и глубоко вздыхал, как человек, готовый разрыдаться, но не плакал, в глазах застыл сухой блеск. Всякий раз, когда раздавался гам беспорядочной погони, он сворачивал в сторону, шагая без всякого направления, и так наткнулся на ограду, довольно высокую каменную стену. Тогда он взял вбок.

И тут в зарослях зашуршало, прямо на него вылетела, запинаясь от изнеможения, Милица. Измученная настолько, что остановилась, судорожно разевая рот в жарком, поверхностном дыхании, и несколько мгновений, остолбенев, не находила в себе силы ринуться вспять. Она шарахнулась на кусты шиповника. Широко развевающееся платье, слишком длинное и свободное в подоле, зацепилось, затрещало, напруженно удержало Милицу, – женщина упала, окончательно запутавшись. Она пробовала освободиться, не вставая, рванулась – не тут-то было! Зеленый шелк перекрутился в колючих ветвях. Охотник с обнаженным клинком уже стоял над попавшей в силки дичью.

Милица произнесла несколько быстрых, задушенных слов. Юлий нагнулся, пытаясь разобрать эти заклинания, и тут она в крайнем испуге схватилась за лезвие. Бессознательно он рванул кинжал на себя – разрезанная ладонь женщины окрасилась алым. Однако она не вскрикнула, а зыркнула в сторону, где слышался топот и перекрикивались голоса. И снова вскинула на Юлия огромные, еще расширившиеся от предсмертного ужаса глаза.

Глаза он понимал, умоляющее значение неотступного взгляда было для него ясно.

Юлий опустился на колени и, не обращая внимания на жалкий, льстивый и умоляющий шепот, хватил кинжалом кусок подола, отчего Милица смолкла. Почувствовав свободу, она вскочила, сверкнула оцарапанными ногами, которые обнажились почти до бедер, и рванула без лишних слов в сумрак орешника.

Юлий пошел в другую сторону и скоро наткнулся на ватагу вооруженных и невооруженных людей. Они залопотали все сразу, перебивая друг друга. И когда княжич попытался их остановить, когда обратился к ним – они растерянно смолкли, переглядываясь. Они не понимали Юлия. Так же, как он не понимал их.

Вдруг юноша понял, что они говорят на разных языках.

Ничего удивительного, что эти люди не владели высоким тарабарским слогом. Удивительно было то, что Юлий ни слова не понимал по-словански! Никакого человеческого смысла не мог он открыть в диком наборе звуков, который издавали эти люди, размахивая дубинами, секирами и копьями. Он пожал плечами и оставил их. И некоторое время спустя услышал, как они взвыли, обнаружив на кустах зеленые клочья Милициного платья. В зарослях замелькали и пешие, и конные. Пробегая мимо, люди пытались его спрашивать.

– Я не понимаю вашего языка, – говорил он с выражением сожаления и вины, а больше какого-то горького недоумения.

Но им всем, кто торопился на крики, некогда было вникать в особенности тарабарских чувств.

Безоговорочно пострадал только Кудай. Его остригли налысо и посадили в мало кому известное подземелье городской тюрьмы, которое знающие люди свойски называли «под плитой». Иначе обошлись с волшебниками. Миха Лунь и Анюта были оставлены в домашнем заключении. Миха у себя, при всех своих слугах и служанках, Анюту городской голова поместил под стражу в своем собственном доме, освободив нарочно для узницы три лучших помещения.

Вечером того же дня, когда свершилось нечистоплотное волшебство Михи Луня, запылали дома курников. На третьи сутки продолжавшихся по разным околоткам города погромов верхушка законников обнародовала «заповедные списки», где назвала сорок виднейших курницких родов, приговоренных к изгнанию. Попавшие под запрет должны были покинуть город в недельный срок, и в течение следующих пятнадцати лет возвращаться к родным пепелищам им запрещалось под страхом смертной казни.

Жестокости погромов были отмечены гибелью человека – сапожника Балаксу убило цветочным горшком, в то время как он безуспешно обламывал свой топор о двери «Чубарого дома», где заперлось со всеми своими домочадцами курницкое семейство Лягвиных. Что же касается раненых, покалеченных и обожженных, то они насчитывались с обеих сторон десятками.

Три дня на улицах и площадях Колобжега развевались цеховые знамена законников. На четвертый их свернули и наступил мир. Заметной поправкой к этому успокоению служили обгорелые стены, развалины и пожарища, черневшие на улицах, как гнилые зубы в челюсти. На четвертый день в земстве появился городской голова Репех и своей властью утвердил решения и постановления законников.

Все это время непривычно тихо было вокруг «Трех рюмок», праздно и скучно. Золотинка все порывалась куда-то ехать, кому-то что-то доказывать: то Анюте, а то и Кудаю. И только к Михе Луню не было у нее вопросов, не испытывала она потребности вступать с ним в какие бы то ни было объяснения.

Между тем понемногу, словно с похмелья, пришла в движение подель. По всему корабельному двору завизжали пилы и застучали топоры. Собираясь после недельного перерыва в Колобжег, обитатели «Рюмок» с беспокойством представляли себе развалины. Город поразил их обыденностью, будничными разговорами на улицах, беспечно играющими детьми.

К Анюте Золотинку не допустили. В переулке перед особняком Репеха толкались почитатели и сторонники вновь объявившейся волшебницы. Говорили, что не было доступа и к Михе Луню. События последних дней не подорвали веру в его могущество, наоборот, обратили к опозоренному чародею новые толпы приверженцев (хотя, справедливости ради сказать, и лишили его некоторой части старых).

– Ведь люди ищут в волшебнике не честность, а силу, – толковал Поплева. – А когда они прилепятся к силе, то найдут оправдания для любых ее преступлений, если уж их невозможно не замечать.

Наступившее повсюду успокоение казалось незыблемым. Поплева, Тучка и Золотинка вернулись домой, убежденные, что судьба не пойдет по второму кругу и не сведет их вновь с Михой Лунем. И у волшебника в его теперешних обстоятельствах едва ли явится потребность в своих «тутошних товарищах».

Однажды, возвращаясь после ночного лова на тяжело груженной рыбнице, сразу за Лисьим Носом они встретили узкую боевую ладью под государевым знаменем. На свободном от гребцов носу за приподнятыми бортами блестели шлемами ратники. Лодку окликнули и велели спустить парус. Впрочем, старшина ратников удовлетворил любопытство в несколько окриков: кто, откуда, куда? Неровный ряд весел снова вошел в воду, и ладья рванулась, взбивая острой грудью волну.

Рыбаки с тревогой всматривались в изломанные гряды домов.

– Стяги, – промолвила остроглазая Золотинка.

На шпилях известных особняков, иные из которых нетрудно было опознать уже с расстояния в полторы версты, и на церквах развевались разноцветные цеховые знамена. Над городом свободно и невозбранно, расправившись на ветру, реяли знамена курницких цехов. При полном бездействии скопившегося на набережных народа.

Подробности узнали уже на берегу, когда рыбница ткнулась носом в отмель, рядом с другими лодками. Из разрозненных объяснений торговок, знавших, как обычно, всего понемногу, можно было уразуметь, что со вчерашнего дня начали прибывать в город отряды владетельского ополчения. А нынче спозаранку стража под предводительством владетеля Вьялицы захватила прямо в постелях большинство законницких заводил. Пять человек повешены. Епископ Кур Тутман возвращен в город в обозе ополчения. Простоволосая в разодранном платье Купава выставлена к позорному столбу. Ублюдок ее выставлен к отдельному столбу же. Миха Лунь освобожден из заключения. Неизвестно кем предупрежденная, Анюта бежала ночью, и где она ныне, шут ее ведает. И говорят, что еще третьего дня человек Милицы, некто Измай (происхождения самого темного, чуть ли не конюх), привез государев указ решить дело в пользу курников. Они, оказывается, заблаговременно, месяц или два назад, отправили к государеву двору челобитчиков, чтобы решить дело. И решили. Только Колчу не видать, знать, о ней в суматохе забыли.