Меч ликтора - Вулф Джин Родман. Страница 58

— Это всего лишь натрий, — ответил он, оборачиваясь ко мне, и его огромная голова поднялась на фоне темного неба. — Ты ничего не понимаешь. Натрий — элементарное вещество, способное в воде расщепляться до бесконечности. Неужели ты думаешь, я дал бы его рыбакам, не будь он обыкновенной игрушкой? Нет, мое истинное великое изобретение — это я сам. И единственное великое изобретение!

— Оглянись вокруг, — прошептал доктор Талос, — неужели не видишь? Он ведь правду говорит!

— Что вы хотите этим сказать? — прошептал я в ответ.

— А замок? А чудовище? А ученый муж? Я только сейчас об этом подумал. Ты не можешь не знать, что, подобно тому как случайные события прошлого бросают тени на последующие века, так и сейчас, когда солнце меркнет, наши собственные тени устремляются в прошлое, чтобы блуждать в сновидениях человечества.

— Ты безумец, — сказал я. — Или ты шутишь.

— Безумец? — прогрохотал Балдандерс. — Это ты безумец. Ты с твоими фантазиями о магии и волшебстве. Как они, должно быть, потешаются над нами! Считают нас варварами… И меня, который три жизненных срока провел в тяжких трудах.

Он вытянул руку и разжал кулак. Теперь Коготь светил для него. Я хотел было взять камень, но Балдандерс неожиданным резким движением выбросил его. Как он просверкал в пронизанной ливнем темноте! Словно сама ясная Скальд упала с ночного неба.

В тот же миг я услыхал крики озерных людей, ожидавших за крепостной стеной. Я не подавал им никакого сигнала; и все же сигнал был дан, ибо свершилось то единственное деяние, которое могло повлечь его, — кроме, пожалуй, нападения на меня самого. Ветер еще не успел развеять их крик, а «Терминус Эст» уже покинул ножны. Я занес его для удара, но прежде чем я успел сойтись с великаном в схватке, между нами возник доктор Талос. Я было решил, что он парирует мой удар тростью; если бы мое сердце не разрывалось от потери Когтя, я бы посмеялся, разрубая ее. Но мой клинок лязгнул о сталь, и, хотя его натиск отбросил доктора назад, тому все же удалось меня сдержать. Не успел я опомниться, как Балдандерс пронесся мимо и ударом отшвырнул меня к парапету.

Доктор сделал выпад, от которого я не смог увернуться, но черный плащ обманул его, и, скользнув острием по моим ребрам, его оружие чиркнуло о камень. Я ударил его рукоятью меча, и он покатился в сторону.

Балдандерса нигде не было видно. Я быстро сообразил, что скорее всего он рванулся к находившейся позади меня двери, а ударил меня машинально — так человек, погруженный в размышления, гасит свечу, когда выходит из комнаты.

Доктор лежал распростертый на каменном полу, служившем крышей башне; при солнечном свете камни, наверное, были обычными, серыми, но сейчас, омытые дождем, казались черными. Я разглядел его рыжие волосы и бороду: он лежал на животе, голова была свернута набок. Я и не предполагал, что ударил его так сильно, хотя я, может быть, и впрямь сильнее, чем сам о себе думаю, — по крайней мере, так мне порой говорят. Видимо, несмотря на свое бахвальство, доктор Талос был не так крепок, как считали все мы, за исключением Балдандерса. Теперь я мог бы с легкостью его прикончить, взмахнув «Терминус Эст» таким образом, чтобы лезвие погрузилось в его черепушку как в масло.

Вместо этого я поднял оружие доктора — узкий серебристый клинок, выпавший из его руки. Это был отточенный с одного края нож, не шире моего указательного пальца, — таким мог бы пользоваться хирург. Осмотрев рукоятку, я понял, что она служила набалдашником его трости, которую я так часто при нем видел. Он прятал в ней свое оружие, как Водалус — свой меч, обнаженный им однажды в нашем некрополе; и, стоя под дождем, я улыбнулся при мысли о том, сколько же лиг пути доктор пронес его вот так, а я ничего и не подозревал об этом и нес свой меч закинутым за спину. Острие было сломано при ударе о камни, когда доктор бросился на меня; я швырнул нож за парапет, как Балдандерс — Коготь, и направился в башню на смертельную схватку.

Когда мы с Фамулимусом поднимались по лестнице, я был слишком поглощен беседой, чтобы обращать внимание на комнаты, которые мы миновали. Самую верхнюю я запомнил лишь потому, что вся она была задрапирована алым материалом. Теперь я смотрел на красные шары — лампы, горевшие без огня, как те серебряные цветы, что распускались на потолке большой комнаты, где я повстречал троих существ, которых больше не мог называть какогенами. Шары покоились на стойках из слоновой кости, тонких и легких, словно выраставших из пола, который был и не полом вовсе, но морем тканей различной текстуры и самых разнообразных оттенков красного. Через комнату был протянут полог, поддерживаемый атлантами. На его алую основу были нашиты тысячи серебряных пластин, столь гладко отшлифованных, что казались они зеркалами; нечто подобное я наблюдал, глядя на доспехи преторианцев Автарха.

Спустившись еще на полпролета, я вдруг понял, что видел спальню великана и опущенную до уровня пола саму кровать, в пять раз больше обычной, выстланную багровым ковром, поверх которого были в беспорядке разбросаны вишневые и карминно-красные покрывала. Внезапно меж этих смятых простыней мелькнуло лицо. Я поднял меч, и лицо исчезло, но я взлетел обратно по лестнице и сорвал одно из этих мягких покрывал. Мальчик-любовник (если это действительно был любовник) встал и взглянул мне в лицо с наивным бесстрашием, как иногда смотрят маленькие дети. Он действительно был мал, хоть ростом почти равнялся со мной, — нагой мальчик, и такой пухлый, что его отвисший живот закрывал крошечные гениталии. Руки походили на розовые подушки, увитые золотыми шнурками; золотые кольцеобразные серьги с маленькими колокольчиками оттягивали уши. Волосы тоже отливали золотом, и из-под вьющихся прядей на меня смотрели огромные голубые глаза ребенка.

Несмотря на размеры мальчика, я и сейчас не верю, что Балдандерс был педерастом в обычном смысле этого слова, хотя не исключено, что он надеялся сойтись с ребенком, когда тот подрастет еще. Скорее всего, сдерживая свой собственный рост и позволяя себе расти лишь настолько, насколько это было необходимо, чтобы уберечь такое громадное тело от разрушительного воздействия лет, он как мог ускорял рост этого несчастного мальчика ради накопления антропософских знаний. Я потому берусь это утверждать, что, когда мы с Доркас путешествовали вместе с великаном и доктором Талосом, мальчика при нем еще не было, и появился он, вероятно, лишь спустя некоторое время после того, как наши пути разошлись.

(Я оставил мальчика там, где нашел, и по сей день не знаю, что с ним сталось. Не исключено, что он погиб, но возможно также, что озерные люди либо старейшина и его племя сохранили ему жизнь и выкормили его.)

Не успел я спуститься еще на этаж, как начисто забыл о мальчике. Комната была заполнена густыми клубами тумана (а я точно помнил, что, когда проходил через нее раньше, никакого тумана в ней не было), как предыдущая — красными тканями. Клубы колыхались, словно живые, и бурлили, будто логос, исходящий из уст Панкреатора, каким я его представлял. Пока я стоял и смотрел, передо мною, угрожающе размахивая острым копьем, возник туманный человек, белый, как могильный червь. Прежде чем я осознал, что это просто призрак, мой меч прошел сквозь его запястье, как сквозь дымовой столб. Он сразу осел, словно сгусток тумана, и теперь едва доставал мне до пояса.

Я двинулся вперед и, пройдя несколько шагов, очутился среди холодной мутной белизны. Вдруг над ее поверхностью Показалось мерзкое чудовище, также из тумана, и скачками понеслось ко мне. Мне приходилось видеть гномов: у них голова и туловище обычных размеров или даже крупнее, конечности же, сколь ни сильны, напоминают детские. У этого все было наоборот: из скрюченного хилого тела росли руки и ноги куда больше моих.

Этот антигном размахивал короткой шпагой и, разинув в немом вопле рот, метнул ее в туманного человека, не обращая ни малейшего внимания на копье, уже торчащее в его собственной груди.

Раздался хохот, и я сразу узнал голос, хоть редко видел этого человека в веселом расположении духа.