Камень, брошенный богом - Федорцов Игорь Владимирович. Страница 29

Сволочь, что и говорить, — подивился я нахальству соседа, но поскольку речь шла вроде как о родимой земле, вслух выразил недовольство.

— Ты не находишь бездарным своего Хедерлейна?

— Лех, прошу тебя! — взмолилась Бона, призывая, сосредоточится не на отдельных личностях, а на общем положении дел.

— О чем? — с издевкой спросил я, почувствовав — попал в точку.

— Прекрати намеки!

— Причем тут намеки? — продолжал я валять "ваньку". — Факты! Проиграл Кревкеру, обделался с бароном. Теперь имя Гонзаго в списке неудачников навечно. Из-за кого? Из-за дуболома ничего не смыслящего в войне, но исправно получавшего от меня деньги, и евшего с моего стола.

Ирония прошла мимо ушей Боны.

— Солдаты не хотят воевать, — заступилась она за Хедерлейна. — Им не плачено за десять декад. — И подавшись чуть вперед, раздраженно спросила. — Ты думаешь, рейтары, что скачут следом твои? Как бы ни так! Мне их одолжил граф Цаусхау! Я их лишь переодела в твои цвета!

— Наймем новых, — ответил я равно уверенно и безалаберно, как истый аристократ и герой своего времени.

— Если возобновятся выплаты, — резонно заметила мне Бона.

Мы переглянулись. Я изобразил истинную заинтересованность в дальнейшем вливании в мою казну отцовских средств. Она желала того же. Как не прискорбно сознавать, но выходило хозяйство Гонзаго-младшего в значительной мере держалось за счет золоторунного барашка из отчих овчарен.

— Когда ты думаешь отписать в епископат о возобновлении бракоразводного процесса?

Воздав войне и миру, Бона обратилась к личной неустроенности. Как раз по адресу! Личные неустроенности противоположного пола и есть смысл моей пропащей жизни. Меня хлебом не корми, дай пособить невостребованным Золушкам и не обретенным Белоснежкам. В одно хорошее время, в общаге на проспекте Мира, таких насчитывалось семь штук.

— Как только разберусь с Бергом и бароном, — пообещал я Боне.

Мое обещание ее не устроило.

— Нет! Напиши сразу, по приезду в Эль Гураб, — в приказном порядке настаивала она. — Пока будешь разгребать последствия своих глупостей, епископ расторгнет твой брак с Валери.

— Сразу, я выгоню Хедерлейна, — увильнул я от прямого ответа.

— Ты собрался самолично сесть в седло и под фамильным стягом повести атаку? — удивилась она, но тут же повторила с настоятельным нажимом на каждом слоге. — Сначала напиши епископу в Кирк! Я хочу…

Хорошо когда женщина хочет.

— А я как хочу, — мечтательно вздохнув, перебил я Бону, памятуя о благоухающем декольте.

Результат не оправдал ожидания.

— Сколько угодно!!! — вознегодовала Бона и вызывающе задрала платье, выставив на обозрение чудесные круглые коленки в белых чулках. — Нравится? Могу только посоветовать пересмотреть брачный контракт!

К её бы речи раскаты грома, всполохи молний и завывание ветра. Вылитая "панночка". И для целостности ощущений — пальчиком в меня тык!!!.. Приведите Вия!!!

Рассмеяться разыгравшемуся воображению, не позволило внезапное неутешительное озарение. Гонзаго сидел на крючке у Боны, что конченый наркоман на игле — насмерть. За примерное поведение, несчастному графу полагались свободы и поощрения, а за самовольство диета и пост. Возможно, Бона переборщила с кнутом и недодала пряников, а может в Гонзаго взыграло ретивое, но в один прекрасный день граф тихой сапой сбежал. Премудрая Эберж осталась у самого синего моря… у самого разбитого корыта. Грандиозные планы на брак пошли псу под хвост! Что было делать? Сеньора трубит общий сбор и, не теряя времени, в любой момент ее могли попросить с приспанного места, объявляет большой розыск пропавшего. Хоть из-под земли, но беглец должен быть доставлен под её властную руку. Становится понятным, чего при виде меня, так разволновался мужик на втором этаже лектуровской гостиницы, почему карета Боны на всех парах неслась мне на встречу и почему накостыляли альгвасилу, требовавшего выдачи моей персоны правосудию… Добро пожаловать домой, граф! Теперь мой инстинкт самосохранения не пищал, а пророчествовал! Даже если откроется мое самозванство, меня заставят быть Гонзаго… До того момента когда девица Эберж превратится в безутешную вдову Гонзаго… И никаких перспектив на коленки!

Отыгрался хер на скрипке? — поинтересовался я у себя, ощущая огромное желание выскочить из кареты. — Любитель экзотических фруктов, мать твою!

Я вновь выглянул в окошко. Пес, не отставший от кареты не на дюйм, обгавкал меня не стесняясь в чувствах. Ненависть до скончания мира! Хорошо, что столько не живут.

В задумчивости я потеребил ус — дурацкая привычка, заимствованная у Маршалси. Где выход? Выход — выждать момента и удалиться, по-английски не прощаясь. А по ту светлую дивную пору… Играй музыкант, я буду верить, то, что лучшие дни впереди.*

— Я пишу в епископат немедленно, — сладенько улыбаясь, что медведь у пчелиного улья, начал я примирительное заигрывание с Боной. Сидеть пай-мальчиком, уставившись в пол, опаснее, чем домогаться прекрасной дамы. Конспирация конспирацией, но граф то был живым человеком. Как впрочем и я. Не зря же мой "гренадер" реагировал на эту сучку, что стрелка компаса на северный полюс.

На предложенную мировую я получил презрительный взгляд. Акции Гонзаго не высоко котировались на рынке Боны Эберж. Я не отчаялся. Все-таки я не всамделешний Гонзаго.

9

Дорога петляла, не хуже пьяного в стельку моряка. Давно показались крыши домов и шпиль магистрата, а мы все не могли въехать в город, толкаясь по предместьям. Ожидание остановки усугублялось нарастающим хотением размяться пешечком, пропустить рюмашку и набить брюхо сырокопченой колбасой. Заполучить перечисленное, по самоличному распоряжению Эберж, светило не раньше прибытия в подобающее званию графа заведение. Само заведение, разумеется, пряталось под одной из множества черепичных крыш подпиравших горизонт.

Переехали мост, узкий желоб в гирляндах каменных цветов и картушей. За ним второй, ещё уже, но не столь нарядный. Обогнули живописные руины не то замка, не то монастыря, где над полуразрушенной башней на пике торчал жестяной скелет. Миновали огромный сад, чье созревающее изобилие стерегли конные объездчики. Проехались берегом озера, зарастающего камышом, и где плескалась голожопая ребятня. По виадуку, не внушающему доверия своей воздушной хлипкостью, перебрались через овраг. На шпиле, служившего путеводным маяком, стал различим городской герб — перевернутая подкова и золотой гвоздь. Финишная прямая, обставленная свечками кипарисов и тополей, выглядела многообещающе короткой. Я облегченно потянулся, предвкушая окончание затянувшегося приезда.

За окошком поплыли фасады бюргерских кирпичных домов, кованые решетки садовых и парковых оград, вывески лавок, магазинов, аптек, кабаков…

…Двое сопляков метелили нищего. По-детски зло — яростно сыпля ругательствами, и по-взрослому подло — лежачего ногами и целя в голову. Всемогущие алебардисты капитанского караула забавлялись, дразня собаку-поводыря перепуганного слепого. Развеселая и пьянющая вдрызг шлюха пританцовывала по тротуару, мотая подолом драного платья…Мутная энергия города дотронулась до меня через дерево каркаса и ткань обивки, поманив сладостью соблазнов, терпкостью грехов и милыми радостями пороков.

Карета вползла в распахнутые ворота гостиничного двора и втиснулась между хозяйственной пристройкой и конюшней. Слуга, толстозадый холуй в ливреи, с вышивными золотыми вензелями, открыл дверь экипажа и согнулся в почтительном поклоне, приглашая воспользоваться гостеприимством крова и изобилием стола. Насколько я успел прочесть, гостиница именовалась "Розы и шпоры" и представляла собой добротную каменную двухэтажку, в излишествах декоративной алебастровой лепнины, розового мрамора и стекла.

Первым из кареты вышел я и галантно помог сойти Боне. Сеньора, не успев ступить ножкой на твердую землю подворья, повела себя как заскучавший от безделья полководец. Посыпались приказы, распоряжения, отрядили гонца… Не смотря на занятость Бона, не забыла и мою скромную персону нацелившуюся своевольничать. Душегуб и Людоед замерли у моих ног грозными стражами, готовые по команде вцепиться в мои худосочные ляжки. Пришлось взглядом отыскать среди скучившихся всадников Маршалси и Амадеуса и в знак ободрения, махнуть им рукой. Юный бард ответил любезностью на любезность. Идальго, сердитый и проницательный, был сдержанней в проявлении эмоций.