К черту! Но если ты сделала все эти глупости… (СИ) - Ручей Наталья. Страница 19

— Скажи как есть.

— Ладно, если ты умрешь, я думаю, тоже ничего, Дону нужна подружка.

Вилла похолодела. Дону нужна подружка… Мертвая? Как и он, — услужливо напомнил внутренний голос. Почему она всегда забывала эту деталь, будто память блокировалась? И тут же отмахнулась: какое ей дело до оболочки, если он рядом, душа его рядом.

— В общем, этого дома как бы не существует для смертных. Ну, даже если они его и увидят, то не войдут.

Вилла обвела взглядом столовую, ожидая, что та сейчас рассыплется на кусочки или превратится в тень, как сегодняшние гости, но комната не дрогнула, ни один унылый инвентарь не изменился.

— Существует.

— А, — махнул пушистик, — долго объяснять, сама разберешься. Спать ты не хочешь, значит, времени у тебя уйма. К тому же, я не добрая фея.

— Нет? — улыбнулась Вилла.

Чуп не ответил на улыбку. Наоборот, стал серьезен, нахмурился, а потом посмотрел в глаза и голосом с оттенками нескольких тембров, сказал:

— Мне понравился образ, который ты для меня придумала.

На долю секунды показался оскал, три языка и щупальца вместо лап, но стоило моргнуть — чудовище растаяло. Игра воображения. Как и привлекательный незнакомец во время поцелуя с Адэром.

К черту! Она не будет думать об этом рогато-копытном! Больше нет. Потому что чем больше думалось, тем больше жаждалось мести, а это значило бы вернуться в Наб.

Но вопреки собственным доводам, она смотрела на мертвый город через окно, которому теперь не мешали осколки, наблюдала за ворохом изодранных ромашек и прикидывала мысль, что оторвет у Адэра первым при встрече. А в том, что они встретятся, Вилла не сомневалась, даже если к тому времени она будет мертва.

Сильный ветер ударил в лицо, разметав волосы, зажглись фонари, истошно вскрикнув, по округе разнесся плачь бестелесных, закачался подвесной мост, скрипнула половица за спиной. Десятки синих ромашек усыпали ее руки.

Дон.

Подавив вспышку страха, Вилла обернулась, и… На нее смотрели глаза того, прежнего Дона, и сам он был не мужчиной, а юношей, как до смерти.

— Дон?

— Я давно выгляжу не так, — сказал с озорной улыбкой. — Если не готова увидеть меня настоящего, верни прежний образ. Я могу сделать это сам, но он будет не таким четким.

Вилла зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела повзрослевшего Дона, только улыбка осталась мальчишеской.

— Трусиха, — пожурил ласково. — Хочешь что-то спросить?

Она кивнула, и тут же покачала головой. Снова кивнула в растерянности, послушно позволила снять себя с подоконника, уткнулась в плечо.

Дон обнял ее, и Вилла вдруг отчетливо поняла: дыхания нет, он не дышит, и руки у него холодные. Она всхлипнула и разрыдалась, как маленькая девочка, и как в детстве загадала, чтобы Дон был с ней. Любой. Настоящий.

— Я не могу тебя отпустить, — сказал Дон голосом, полным грусти.

— Я не хочу никуда уходить, — сказала Вилла, и поняла, что действительно не хочет, и даже не представляла, куда бы это она собиралась? Ее дом здесь, рядом с Доном. Смутные образы вертелись в голове, но чем дольше она была в объятиях Дона, тем призрачней они становились. Среди прочих крутилось лицо какого-то незнакомца с рогами, но она не знала его имени.

Или знала?

— Я — твое настоящее.

— Конечно, — согласилась, не раздумывая, и выбросила из головы чужие образы.

Глава № 8

На беду овощей, Чуп заперся в кладовой. Домовитый зверек, добрый, ласковый, но поразительно ворчливый. Даже когда молчит — хмурится и смотрит исподлобья, подначивая: спроси, поинтересуйся, мол, что беспокоит, и если поведешься, привет, головомойка, причем по поводу и без.

Вилла, к примеру, по наивности уже прослушала жалобы чувствительного к аллергии существа, которому невмоготу дурно становится, если пыль лишают насиженного места. Он не привык к переменам, он — консерватор, если угодно! А если и это не убеждает, то вот, вот прям сейчас случится с ним обморок. Он уже чувствует легкое недомогание, и оно становится все тяжелее и тяжелее…

Чих!

И в сырости бактерии размножаются, и наседают на его чувствительность, и влажная уборка — пытка, от которой у него подкашиваются ноги и он пушистым, измученным тельцем развалится на пороге, но в свою комнату не пустит!

И кухню на растерзание не отдаст, пока жив. Пока — здесь слово ключевое, потому что от чиханий голова разболелась и, кажется, настигла депрессия, а клиник в городе нет, и аптек нет. Что спасет? Да уже ничего, поздно спохватилась, вот только погладить может его на прощанье. Пусть это будет последнее, что он запомнит перед тем, как окунется в царство теней.

Эх, а он бы мог пригодиться, он бы мог такое блюдо из картошечки для нее приготовить — пальчики оближешь, и даже о салфетках не вспомнишь, не до манер. Но теперь уж голод стучит к ним в двери, потому что он видит, видит, что за ним кто-то пришел…

— Что с ним?

Чуп приоткрыл один глаз, присмотрелся к вошедшему и закрыл глаз, пока никто не заметил, что ему полегчало.

— Расстроился, когда я начала уборку в доме, — пояснила Вилла, поглаживая зверька по пушистой щеке. Дыхание его выровнялось — может, так вошел в роль, что уснул?

— Понятно. Брось его, я хочу показать тебе город.

— Бросить?

А если ему, действительно, плохо? Если не роль — усомнилась вдруг; и зверек жалобно застонал, подтверждая предположения.

— Именно, — Дон помог Вилле подняться, и пушистик сразу тревожно заворочался у порога. — Собираешься встать? Нет? Возможно, ты не такой изнеженный, как я думал, и если забрать с твоей кровати один из матрацев…

— Черта с два! — подскочил Чуп и скрестил на груди лапки. — И ни одной подушки не отдам! Вы — два сапога пара, оба бесчувственные, жестокие и…

— Пожарь картошку, пока мы вернемся.

— Я тебе кто?! — насупился Чуп, надвигаясь на Дона, опасно поблескивая глазами. — Я тебе домохозяйка?! Забыл, с кем говоришь?! Да если я обернусь настоящей сутью…

— А если я обернусь настоящей сутью? — обманчиво мягко спросил Дон, и запал зверька стих. — Мы вернемся примерно через час.

Дон взял Виллу за руку, заглянул обеспокоено в глаза.

— Скучала? — поправил выбившуюся из хвоста прядь. — Прости, что меня так долго не было, я давно обещал прогулку по городу, но дела отвлекли.

— Не понимаю…

— Что именно?

— Когда ты знакомил меня с демонами, сказал, что делаешь это, чтобы ничего в городе мне не угрожало. Но что может мне угрожать, если без тебя я не могу выйти из дома?

— Ты расстроена, я знаю, Чупарислиодиусса невозможно вынести дольше одного дня, а я оставил тебя на неделю, но я искуплю вину. Вот увидишь, тебе понравится прогулка, никто не знает этот город лучше, чем я.

Вилла не могла объяснить почему, но ей так и хотелось сказать, что есть некто, кто знает Город Забытых Желаний не хуже, вот только… она не могла вспомнить, кто.

— Чуп здесь ни при чем. Я хочу свободно передвигаться по городу, я задыхаюсь, когда меня ограничивают.

— Я разрешаю сделать уборку во всех комнатах, если это тебя отвлечет, но в город ты без меня не выйдешь, это опасно.

— Почему?

— Потому что в нем нет такой сущности, которая бы не мечтала тобой поужинать.

И хотя Вилла знала, что не стоит задавать глупых вопросов, не удержалась:

— И ты?

Дон посмотрел в глаза, прищурился, и ответил с придыханием:

— Я съедаю тебя на завтрак, обед и ужин, Вилла. И разве не видишь сейчас, как я изголодался?

На всякий случай Вилла осмотрела себя: все пальцы на месте, руки, ноги — в комплекте. Это было интимное признание?

— Ты нагрубил Чупу, — она высвободилась из объятий Дона.

— И что?

— Перед тем как мы уйдем, я его утешу. — Дон нахмурился, и она придумала объяснение проще: — Не хочу, чтобы он пересолил слезами картошку.

Вилла постучала в дверь кладовой.

— Занято, — буркнул зверек.

Еще раз постучала.

— Займите очередь!