Без души (СИ) - Болдырева Ольга Михайловна. Страница 51

— Ты не мог бить не так сильно? Кажется, я не просил себя калечить.

Девеан только развел руками.

— Извини, не удержался — соблазн был велик.

— Дать мне пощечину, как истерящей девчонке?

— Истерящей тряпке, — поправил меня надзиратель, — которую ты очень успешно себя изобразил. Только зачем? Нет, мне понравилось, я даже не прочь повторить "на бис". Но объясни, к чему этот цирк?

— Захотелось, — огрызнулся я, ежась от ледяного ветра.

— Лжец, — усмехнулся мужчина и опять протянул мне меч. Кажется, температура, стремящаяся к нулю, его ничуть не трогала, и чувствовал себя Девеан комфортно. — Бери, сказал "а", придётся и "б" говорить. Всё равно, раз ты решил поиграть в спасителя — они возьмутся за твою подготовку.

Я покачал головой, разглядывая тусклое лезвие грубой работы, провел по нему ладонью, несколько раз крутанул его, проверяя баланс. Кивнул.

— Им нужно сделать выбор: идти дальше, слепо доверяя старой паучихе, или же попытаться самим разобраться в происходящем. В любом случае игра в спасителя продлиться только несколько дней. Каждому по делам его, от того, что они выберут, зависит, как умрут. А сомнения… — они разъедают кровь и разум. Было необходимо, чтобы вера в спасителя пошатнулась.

— Мне не зачем учиться драться, — добавил я.

Надзиратель выглядел, откровенно говоря, удивлённым, он сощурил глаза и неожиданно атаковал.

Я мог увернуться, чтобы не портить его меч или применить пустоту, но иногда слова стоит подкреплять действием. Возможно даже эффектным действием, в чём‑то театральным. Я напряг плохо натренированное тело до предела, попытавшись почувствовать оружие: для этого не нужно иметь душу, даже наоборот. В несколько секунд меч Девеана осыпался к ногам мужчины ровными обломками. Я стоял за спиной надзирателя, приставив острие к его левой лопатке.

— Недооценил я тебя. Не обольщайся, больше такого не повториться.

Конечно, в следующий раз я воспользуюсь пустотой. И конечно, не стану объяснять, откуда у меня это умение. Я ведь никогда не мог обращаться с оружием. Даже сейчас не умею. Но вот Эрик всегда был превосходным мечником. Здесь, в моей груди, его часть. Вот и все секреты. Его знания — это мои знания. Абсурд, но сейчас во мне находятся те воспоминания и умения мастера, которые он ещё нескоро получит, если конечно, успеет получить. Как же всё‑таки интересны парадоксы времени.

Вспомнив об одном вопросе, я обратился к надзирателю.

— У творцов есть целая академия, которая изучает временные парадоксы. Не так ли?

Не удивившись смене темы, Девеан послушно ответил.

— Отдельной академии нет. Она одна — по изучению, систематизации, созданию миров и налаживанию между ними контактов. А в ней, кроме всего прочего, есть два отдела — один создаёт временные парадоксы, а другой их изучает. Для этого выделен целый ареал в междумирье, где можно проводить эксперименты. Он наглухо запечатан и, чтобы получить к нему доступ, нужно приложить нечеловеческие усилия. Перед каждым целенаправленным вмешательством во время и пространство отдельного мира изменения моделируют и анализируют в этих отделах. Малейший промах в расчётах, и грани захлопнутся. Наступит конец. Есть такой закон… во множественной вселенной их предостаточно, но этот один из самых интересных. Парадокс не может возникнуть просто так, только создаться извне. Но по теории вероятностей, если произошёл один парадокс, возможность того, что именно здесь и сейчас случится второй — никем не санкционированный — появляется.

— Но тогда почему меня так просто отправили в прошлое? Изменили столько всего и так необдуманно — из‑за капризного ребёнка. Что, если я сделаю что‑то неправильно?

Девеан грустно улыбнулся, явно раздумывая, что мне ответить: соврать или же просто не сказать всей правды.

— Сергей, это сложно. Возможно, потом, когда ты узнаешь творцов, поймёшь, что все они разные. Каждый олицетворяет индивидуальную силу. Ты не найдёшь среди них даже похожих. А Пресветлая мать другая… она не относится к поколению творцов, единственная в своём роде. После неё творцы нужного уровня перестали появляться. Последняя и самая могущественная, в ней одной соединяются индивидуальности всех — кто‑то называет это эффект тени. Тени подстраиваются под своих обладателей, могут менять формы. Кто‑то называет принципом отражения, будто она может лишь копировать то, что видит, а потом в своём сознании увиденное и запечатленное преломлять и изменять. Её сила не поддаётся классификации. Она распространяется даже на время. Нет, Алевтина не управляет им: глупец или самоубийца тот, кто решит, что может заставить эту силу считаться с собой. Алив умеет говорить с ним, и оно слушает. Как тогда, когда ты случайно повернул год. Ошибки ведь всегда случаются, даже запрограммированная машина может допустить минимальный, но просчёт. Сколько раз вселенная уже стояла на грани. Алив останавливала подобное не единожды. Она Великая — не станет её, не станет никого. Она может позволить себе все что угодно, пока время готово слушать. Повезло, что именно она нашла тебя. Или не повезло — это с какой стороны посмотреть.

— А с какой стороны не посмотри, всё равно получается криво. Всесилие на то и всесилие, чтобы не быть односторонним или иметь одно лицо и обозначение. Так что либо творцы не всесильны, либо ты не умеешь красиво врать. Пойдём обратно, скоро проснутся остальные и мне хочется избежать вопросов.

— Как скажешь…

Когда‑то:

— Как ты думаешь, есть жизнь после смерти?

Даже не вопрос, скорее размышление вслух. Ирэн сидела на деревянном подоконнике и смотрела куда‑то в ночь, позволяя скупым лучам ночной звезды, освещать её лицо потусторонним светом. Это короткое время, когда две другие сестры уже скрылись, и редкого света третьей хватало только на то, чтобы укрывать мир мертвенно — бледным одеялом. Ажурным узором лучи падали на стекающие огнём кудри, очерчивали резкую линию плеч, фигуру в потрёпанной рубашке, обрисовавшийся живот.

Оторвавшись от того, что в будущем должно было стать детской игрушкой, с волнением осмотрел её. Я старался. Честно старался. После всего, что произошло в плену, было сложно. Ирэн верила, и я смог переступить через это.

У нас получилось.

— Родная, что‑то не так?

— Нет, — Ирэн отвернулась от окна, хотя в глазах по — прежнему отражались звёзды, — мне интересно. Или ты собираешься жить вечно?

Чуть лукавая улыбка, такая родная, такая совершенная. Пальчики перебирали тонкую цепочку с небольшим янтарным кулоном — мой подарок.

— Конечно, не собираюсь, ведь это так скучно. Нет, Ирэн, не хотел бы я жить вечно… — помотал головой, отгоняя странные мысли.

— Я тоже, — она улыбнулась, снова возвращаясь к созерцанию ночи, — а это значит, что когда‑нибудь мы обязательно умрём. Я не боюсь, просто странно осознавать, что в один момент меня не станет. Сотрутся незаконченные дела. А для других всё продолжится или только начнётся, и все эти люди даже не будут подозревать о том, что меня не стало. Забвения — вот чего я боюсь. Того, что в один момент всё, что было важным для меня, станет ненужным. Меня забудут. Ведь что‑то же должно остаться?

— Конечно! Останется душа. Смерть — не конец, — говорить стало немыслимо сложно, и смотреть в глаза Ирэн, в которых стояли слёзы, — ты же знаешь это, родная. Мы обязательно встретимся на том берегу, куда переправит нас паромщик. Я узнаю тебя, чтобы не сделало с нами время. И на тебе будет этот янтарный кулон. И не важно, что здесь нас рано или поздно забудут. Важно, что там ждут Шарисс, Тина, Ферл. Все. Даже Эрик.

Улыбка вышла кривая, но искренняя.

— Да уж, — Ирэн тоже выдавила улыбку, — и там всё начнётся сначала? Жизнь? Работа? Или безделье до нового перерождения?

— Извини, но этого я уже не знаю. Кажется, тебе пора спать.

— Да, конечно, сейчас пойду. Красивая ночь: тихая, звездная. Жаль, что ты не любишь смотреть — посидели бы вместе, полюбовались на небо, — она мечтательно закатила глаза, но, вздохнув и осторожно придерживая живот, слезла с подоконника и потихоньку пошла в комнату. Остановилась у маленького порожка.