Дети Атлантиды - Сигел Ян. Страница 26

Солнце уже добралось до горизонта, когда Ферн наконец пошевельнулась. Теперь она знала, что ей надо делать. Она найдет ключ. Рэггинбоун сказал, что она должна найти его. Джейвьер верил — ей это удастся, тем более, что ключ должен быть в доме и ждет он только ее, поглядывая из-за какого-то угла. Она вспомнила, как Элайсон вызывала духов в круг, вспомнила ее безжалостную требовательность, ее нетерпеливость. Вспомнила презрение идола — презрение Джейвьера — к той, что растрачивала силу по пустякам. И внезапно Ферн, еще не зная вопроса, поняла, кого ей надо спросить.

В Дэйл Хаузе Ролло с двумя своими помощниками работали с утра и сейчас вместе отправились в паб на обед.

— Они забыли запереть амбар, — сказал Уилл. — Давай пойдем посмотрим.

Но там не на что было смотреть. Теперь, когда «Морская ведьма» была вынесена наружу, строение, казалось, потеряло всякий смысл, оно было мрачным и пустынным. Повсюду валялись столярные инструменты и стружки. Луч солнца падал вниз из верхнего окошка, и в нем спиралью завивались пылинки. И прямо перед ними, накрытый защитным покрывалом, стоял квадратный предмет, возможно, картина. Вспомнив единорога, которого Элайсон держала в картине, Ферн подняла покрывало. То, что она увидела, заставило ее сдернуть ткань, не думая об осторожности. Перед ними была арка, более высокая, чем ей казалось раньше, возможно, в десять футов в самой высокой ее точке. Ржавое железное кольцо выглядело отполированным, и цветы, а не лишайник, свисали с перемычки над дверью — странные цветы, как змеи, напоминающие чьи-то длинные гибкие пальцы и кроваво-красные губы.

— Это Врата, — прошептал Уилл.

— Д-дда…

— Рэггинбоун сказал, что они всегда разные.

— Мы можем только чувствовать, что это они. Да, это, должно быть, Врата. Элайсон хочет, чтобы это были Врата, но вещи не всегда представляют собой то, что нам хочется видеть. Что-то должно быть по ту сторону двери, что-то…

— Это же картина, лапочка, — произнес у входа в амбар голос Ролло. — То, что они называют trompe l’oeil. По-французски это значит «обмануть глаз». Картина должна быть завешена, чтобы на нее не попадали пыль, стружки и опилки.

— Мы знаем, что означает trompe l’oeil, — сказала Ферн, быстро оправившись от шока. — Но мне непонятно, почему Элайсон поместила ее здесь? Она не сочетается с кирпичной кладкой, к тому же это наружная дверь. Соответственно, должна быть

и внутренняя?

— Вот и я ей говорю, — раздраженно произнес Ролло. — Говорю ей: сделай окно. За ним — кусок сада или пустошь под снегом, ну что-нибудь такое. Ха! У нее свои идеи. Я сказал ей, что это бессмыслица, но она не желает слушать. Ужас, какая упрямая, эта Элайсон. Создание изысканное и непонятное, прямо колдунья. — Ролло бросил на Ферн взгляд, ожидая ее согласия, но она не обратила на это внимания. — Такая хрупкая! Такая изящная! Такая фарфорово-твердая! Такая резиново-мягкая! Жалкая сучонка! Она и Микеланджело заставила бы нарисовать ее проклятую дверь!

— А это вы нарисовали? — спросил Уилл, указывая на trompe l’oeil.

— Я! По ее требованию! Лично у меня от нее мурашки.

— Как быстро вы это сделали, — заметила Ферн.

— Не-а, — смущенный Ролло заговорил с просто народным акцентом. — Она заказала это месяц назад.

Ферн больше ничего не сказала, она задумалась.

Днем миссис Уиклоу разговаривала по телефону с Элайсон, которая сказала, что приедет в Йоркшир только в субботу.

В Лондоне ее задерживает Джейвьер, решила Ферн. Элайсон, может быть, не знает, что он амбулант. Ему, вероятно, легче управлять ею, когда она думает, что выходит на контакт с Древним Духом только через идола. Холт держит Элайсон в Лондоне, потому что он хочет, чтобы Ферн нашла ключ…

Летом темнота наступает поздно. Закат мешкает, давая отблескам своих поздних лучей долго висеть в небе. Ферн оставила Уилла в кухне, а сама, взяв молоко и тарелку с печеньем, приготовленным миссис

Уиклоу, рано поднялась наверх. Уилл, поныв, как обычно, что нужен телевизор, включил музыку и взял рассказы Джона Бачена, которые нашел в библиотеке дедушки Нэда. Придя к себе в спальню, Ферн поставила молоко и тарелку с печеньем рядом с окном, потушила свет и забралась в кровать. Бледный свет уходящего дня наполнил комнату серебристой дымкой, смягчил очертания предметов, смешав свет и тени так, что жесткие линии пропали и все превратилось в туманную нереальность. Занавески были задернуты, и сквозь стекла лился мерцающий вечерний свет. Ферн сидела очень тихо, обхватив руками колени. Она не притворялась спящей, а только очень терпеливо старалась уловить шепот или зов, призывая его внутренним голосом. Слышит ли он, Ферн не знала, но была уверена, что он к ней придет. Вечер с Джейвьером наполнил ее тревогой и сомнениями, но с этого вечера, хотя она пока еще этого не осознавала, в ней возникла уверенность в своих силах, она чувствовала, что тени отзовутся на ее требования. Ферн могла бы читать при настольной лампе, но боялась, что даже этот слабый свет спугнет того, кто должен прийти. Она рисовала его себе существом, окутанным страданиями, уродливым и одиноким, живущим в веках благодаря смутной памяти сумеречного воображения. Она дотрагивалась до его руки с пальцами разной длины, но она научилась доверять своим ощущениям. Многие вещи иногда оказываются совсем не такими, какими ты их чувствуешь, и домашний гоблин показался ей тенью воображения на границе реальности, его зыбкий образ возникал только в полутьме живого мира.

Медленно тянулось время, и день почти перешел в ночь, когда Ферн наконец увидела его. За окном появился длинный, кривоватый, тоненький, как былинка, палец. Тени за подоконником зашевелились и собрались в маленькую, горбатую фигурку, которая скрючилась в последнем свете дня и робко ждала приглашения в дом, в котором ему никто не отказывал в течение многих сотен лет. К первому пальцу присоединились другие, Крошечная лапа, как паучок, ухватилась за раму окна, затем стали отчетливо видны худенькая ручка и плечо, а за ним и все тельце. Ферн не произнесла ни слова, пока он не попробовал молоко и печенье, затем проговорила его имя. Голос ее был мягче дыхания самого нежного ветра, это был звук, который могли услышать только тени.

— Пигуиллен?

Существо замерло, и Ферн испугалась, что оно исчезнет, ускользнет за границу реальности, но гоблин обернулся к ней, и она увидела блеск его глаз.

— Мне говорили, что ты любишь молоко… — сказала Ферн.

— Кто?..

Она опасалась, что он побоится даже разговаривать, испугается того, что его позвали и увидели. Так долго он был одинок и нежеланен…

— Кто-то сказал, что таков обычай.

— Наверное, дети, — сказал он тихонечко. — Я думал — вернулись дети… маленькие Нэн, Питер и Уат, и такой шумный Джози, и всегда тихий Тэмми… Я был уверен, что однажды они вернутся.

— Теперь они играют в каком-то другом месте, — осторожно сказала Ферн, как будто она с ними разговаривала.

— Другие выросли… И потом было много детей. Но Тэмми, и Питер, и маленькая Нэн… Они невыросли.

Черная оспа, подумала Ферн. Об этой болезни упоминала Элайсон. Погибла вся семья, а может, и целая деревня. Непроизвольно она протянула руку и тоненький пальчик скользнул в чашечку ее кисти и остался там.

— Они прошли Врата, — неожиданно для самой себя сказала Ферн.

— Ушли, — прошептал Пигуиллен. — Питер и Нэн, моя Нэн, все ушли… — В ночной тишине грустно раздавалось его бормотание.

— А что ты скажешь о Кэйпелах? — немного погодя спросила Ферн. — Три или четыре девочки и маленький мальчик. Они появились значительно позже, после того как был построен этот дом. Ты их помнишь? Они ведь тоже сначала были детьми.

— Но это были не мои дети. — Похоже, что у домашнего гоблина было разное отношение к детям. — Тогда было много девочек, очень много девочек в разных нарядах. Оборочки, завиточки и много всякой суеты. У одной из них был свой собственный садик. Я велел цветам хорошенько расти, я старался для нее, а она меня не замечала. Они никогда не оставляли мне никакой еды. Однажды я украл кекс, но у него был вкус песка. — Ферн про себя улыбнулась. — Их лица становились старше, но не становилась старше их одежда. Все девочки, девочки…