Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 111

– Пять, – поправил Эмилий, – берберам лучше малые щиты. Они сражаются, рассыпавшись, и полагаются на ловкость. Отчего предпочтут малый щит, который вернее удержит стрелу или удар, чем большой, которым легче прикрыться, но менее прочный. Оковка необязательна. Большие же щиты пусть будут вытянутые, и равно круглые со всех сторон. Как у вашей стражи, собственно.

– И тысяча маленьких щитов из липы толщиной в два пальца, – продиктовал Дэффид. – Да, мы это сделаем. Теперь об остальной защите. Я размышлял над этим. Металла нам не хватит. А потому я предлагаю стеганый доспех. И мы не будем шить его сами. Просто поставим ткань. С учетом морской перевозки, которая часто портит шерсть, это будет льняная ткань. На пять тысяч тысяч стеганок.

– На двенадцать тысяч, – предложил Эмилий. – Стеганка не лорика. Прослужит меньше. А берберы сами предпочитают именно этот доспех. Прибавь еще столько же пар сапог. Нас вполне устроит сарматский тип.

Это означало – работы хватит всем ткачихам. На всю зиму. А также что кожа поднимется в цене. Поначалу горные пастухи будут довольны. А потом заметят, что жены, дочери и невесты все равно зарабатывают больше. Не больше мужей – но больше, чем раньше. Впрочем, военная добыча поможет горцам сохранять иллюзии, что все снова стало по‑старому. До весны.

– Сделаем и это. Но часть, менее половины, возможно, окажется из шерсти. Тогда при перевозке штуки шерсти лучше везти внутри льна, который примет сырость в себя. Записала?

Эйлет кивнула.

– Теперь о сложном. О наступательном вооружении. Нужны ли вам луки? Это простое оружие из вяза, не очень сильное. Тетива изо льна и шелка не будут бояться сырости.

– Разве вместе с лучниками. – Римлянин приуныл. По хорошему в каждой византийской пехотной фаланге непременно были ряды лучников. Три из семи, а лучше – четыре из восьми. Но за полгода их не натренировать.

Дэффид развел руками.

– Немного в запас и для наемников, – решил, наконец, Эмилий, – около пяти сотен. Зато нам нужны стрелы. И много. Без ограничения. Сколько сможете сделать. Для тех стрелков, что уже есть…

А потому вопрос о стрелах – точнее, о древках и наконечниках раздельно – пришлось отложить. До тех пор пока не выяснится, сколько же металла останется после оснащения армии прочим наступательным оружием.

С которым оказалось сложнее всего. Византия традиционно делала ставку на копья, как греки, – и тут особых проблем не возникло. Листовидный наконечник кельтского типа и ясеневые древки римлянина устроили, и он заказал их – пять и шесть тысяч. Но Византия не забыла и короткий пехотный меч. Знаменитый римский гладий.

– Пять сотен. Больше никак. И руда есть – кузнецов не хватит.

Дэффид предложил топоры и булавы.

Булавы – тысячу железных, залитых свинцом, Эмилий охотно взял – для легкой пехоты. Это было едва не любимое оружие берберов, и отказываться от него они точно не станут. Но…

– Топоры? Римской пехоте? Не насмехайся. Не варвар, знаешь – у нас все обучение поставлено на колющий удар.

Решение искали долго. Пока Эмилий не вспомнил, что «Стратегикон» Маврикия допускает вооружение пехоты секирами, у которых на один конец надето железко, а на другой – острый наконечник. Как у дротика.

Дэффид подумал.

– Выглядеть будет гадко, – заявил он, – но и железко топора, и наконечник копья можно получить литьем. И очень недолгой проковкой. Это мы сможем. Четыре с половиной тысячи, а?

– Вы умеете лить железо? – у римлянина глаза на лоб полезли. – Как бронзу и свинец?

– Можно и так сказать. Только никакого «мы». Этому научила Немайн. Как раз теперь мы строим большую печь, в которой можно будет делать разом много плавок и отливок…

Вот тут Эмилий начал изображать недоверие и беспокойство – и подписал договор только после того, как его пообещали пригласить на первую плавку и все подробно показать. Разведчик внутри купца прыгал от восторга. Фиаско с печатью было перекрыто с лихвой.

После этого Дэффид направился собирать воинов своего клана – а заодно и дружественных Тармонов и Монтови. С последними прежде бывали трения – но брак Кейра с Туллой и новое владение Немайн на самой границе с этим кланом открывали возможности, которыми холмовой клан не замедлил воспользоваться. Небольшая армия направилась в порт и принялась ожидать, наблюдая, как из приподнятых над промокшими трюмами хранилищ выгружают задаток. Шелк. На тридцать шесть тысяч номисм. По обычаю, вполне совпадающему с имперским законом, сделка считалась заключенной именно после передачи задатка.

Вокруг цепи, рычаги и тросы. А еще вокруг сон – Клирик это сознавал очень четко. Сверху доносилась музыка. Та самая. Да и стоящий рядом человек знаком. Пусть и шапочно. "Старый, мертвый итальянец". Клирик попробовал пошевелить ушами. Не получилось. Голову оттягивало назад что‑то высокое, тяжелое и страшно неудобное. Лицо слегка щекотала маска. Поднятые к глазам руки оказались руками Немайн. Рубин на месте, темно поблескивает углами камеи.

– Кинжал не забыла? Ну соберись.

Клирик ответить не успел. Раздались раскаты грома, маскирующие лязг подъемного механизма. Только в эти секунды до Клирика дошло: петь придется ему. И уже другие знатоки в зале будут строго разбирать исполнение. А пробравшийся в чью‑нибудь ложу призрак печально согласится: не то. Опять и снова. А потом он почувствовал взгляды зрителей. Сердце закаменело…

Клирик не был бы самим собой, если бы не умел преодолевать подобные останавливающие эффекты. Проблема была одна – от застенчивости он становился разом наглым и неловким. На первых тактах вступления, вместо того, чтоб собраться с дыханием и принять подобающую позу, он успел: споткнуться. Запнуться о собственный подол. Поразиться, насколько одежда темных веков удобнее барочных пыточных нарядов. Сорвать с головы помесь головного убора индейского вождя с медвежьей шапкой наполеоновского гвардейца. С наслаждением провернуть пару раз вырвавшиеся на свободу уши, встряхнуть обеими руками успевшую достигнуть плеч красную гриву. Поймать глазами актрису, к которой полагается обращаться при исполнении арии. «Дочь» оказалась молоденькой, естественно растерянной от такого явления – но на две головы выше «матери» ростом, черноволосая, классический римской нос с сердито разутыми ноздрями… Клирику стало смешно.

Вот с таким настроением он и начал – сначала говорить, потом петь.

Звук плясал в горле, и изначальное веселье скоро вытеснила хрустальная радость пения. Звуки лились сквозь горло – чужие, бессмысленные. Клирик в тот момент совершенно забыл немецкий. Он вообще все на свете забыл. А содержание арии вспомнил, когда обрушились аплодисменты. Которые длились ровно столько времени, сколько прикладывал ладонь к ладони рослый человек в белом мундире, сидящий по центру средней ложи. Когда он разнял руки – скоро, очень скоро – наступила шелестящая тишина. Тут богатырь в белом достал платок и утер скопившуюся в уголке глаза слезу. И зал взорвался снова.

Клирика отпустили только после третьего бисирования. Тут зал волшебным образом опустел. Заметив знакомую фигуру в зияющем пустыми креслами партере, Клирик спрыгнул со сцены. Бочком, в обход оркестровой ямы пробрался. И пристроился напротив – на спинку кресла. На сиденье не пустили фижмы. Не влезли между подлокотников.

– Да, – сказал призрак итальянца по‑русски, – да.

– Настолько ужасно?

Италоавстриец замахал руками:

– Да что вы! Император отлично разбирается в музыке. Просто не выносит вещей, длящихся более двух часов. Так что ему все понравилось. Видели, как растрогался? И эта поза при вручении кинжала… Где вы ее откопали?