Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 115
Не колдуна, всего лишь придворного запоминателя. Но верно – на третий день совета закатил глаза и сомлел, а придя в себя, выпил несколько кружек пива кряду и выразил желание забыть все, что на Совете слышал. Пришлось пользоваться писарями, а они за речами успевали с трудом и сокращали запись всячески.
Так что едва Совет Мудрых постановил, что разъезжаться совсем и бросать королей без присмотра не годится, Дэффид внес предложение. Выбрать от каждого клана по три представителя. Три – хорошее число. Один может, к примеру, с ума сойти. Двое – тоже плохо. Вдруг мнения разойдутся. Больше – накладно. А что новые люди нужно – тоже понятно. Нельзя же клану долго жить без старейшины, казначея и военного вождя? К тому же постоянно кормить за свой счет слишком многих Дэффид не мог. Придется кланам после отведенного обычаем срока, брать расходы на себя. О чем и объявил:
– Без денег я никого заседать не пущу, – и прибавил фразу, которую потом принялись на камне высекать и жирным шрифтом в учебниках печатать: – Нет налога – нет представителя.
Так появились новые старейшины, к которым удивительно быстро прилипло латинское словечко – сенаторы… И сам постоянный совет начали именовать Сенатом. А Дэффид начал называть себя принцепсом, поскольку решил, что магистр оффиций в Константинополе уже есть, а это звание свободно…
Пробуждение казалось неполным, мысли ворочались вялые и неохотные. Клирик не чувствовал ничего – вообще ничего. Это было неприятно. Зато и боли не было. Как и страха. Потом пришло осязание. Тело принялось чутко ощущать рубашку и простыню, крошку под левой пяткой, вихрение воздуха, давление солнечного света на волосы. Клирик подумал, что в таком состоянии легко бы прошел андерсеновский тест на горошине. Обрадовался, что чувства возвращаются, – и тут тело словно исчезло. Не до конца – он точно представлял его положение в пространстве, позу, но не окружающий мир. Потом ушло и это, зато рот по очереди наполнился сладким, соленым, кислым, горьким. Горечь держалась дольше всего, когда ж истончилась и рассеялась – глаза распахнулись сами собой, постреляли по сторонам, вверх‑вниз: незнакомая комната, на тонком матрасе спит Луковка, подложив под голову деревянный чурбачок, рядом с ней висят два серебристо‑туманных облачка. Сущности! Обе. Веки начали опускаться. Клирик сопротивлялся изо всех сил – но глаза сомкнулись неумолимо, как аварийные двери при аварии щита под тасманийским проливом… Зато развернулись уши.
– Подслушивает! – возмутилась одна из Сущностей. – Ты говорил…
– Мне лучше знать мое творение! Это тестовый прогон органов восприятия. Уши шевелятся, но она ничего не понимает. Просто проверяются глаза, нос, уши. И прочее.
– Вот именно, уши. Знаешь, как бывает?
– Знаю. Например, некто берет с полки не ту инструкцию. В результате запускается механизм полной регенерации организма. Которая вообще‑то раз в десять лет происходить должна! Для омолаживания.
– Их у тебя там много было, одинаковых!
– Так читать нужно. Маркировки. На корешках. Я что, это тело с нуля делал или как? Проще галактику подвинуть. Шутка ли – протоплазменный организм, не подверженный старению. Но у меня была наработочка… Взял за основу. А инструкцию старую оставил рядом с новой. Чтобы перечитывать и восхищаться – как можно превзойти самое себя. Выше головы прыгнуть. Никак не меньше, поверь.
– Выше твоей скакануть нетрудно. Впрочем, ты этим регулярно занимаешься…
– А ты нет? А зачем было обложку затирать? И титульный лист переделывать?
– Так показалось правильнее. Как будто у тебя ошибок не случалось! Вспомни спор о совершенном мире! Тебе тогда славно в луже довелось посидеть!
– Мне, да? В луже, да? А припомни муравки! Где они, а? И винтики голубые! А сейчас, если не угомонишься, я тебе задам крепкую взбучку! Я тебе…
Клирик бы еще послушал. А уж сказал бы! Но уши аккуратно прижались к голове, и звуки поглотила ватная тишина. За тишиной пришла боль, яркая, яростная – и уход сознания Клирик счел бы за благо, если б успел хоть что‑то счесть. Он не знал, что остался без пригляда ненадолго, из‑за аккуратности приемной матери да из‑за того, что в него с утра удалось влить немного жидкой пищи. Глэдис выносила судно. Возвращаясь, услышала голоса. В комнате больной громко и увлеченно спорили на непонятном языке. Распахнула дверь – никого, только Луковка спит в своей простенькой постели. Отказалась от Немайн отходить. Говорит, нужна буду – вот я, растолкал – и готова. Голову назад откинула, улыбается чему‑то, будто на солнышке греется. Глэдис поняла – Добрые Соседи навестили. А вот на беду или на радость – неясно. С учетом недоброжелательства Гвина и Мабона – опасно. Пусть и дни уже не их – сила у старых богов еще осталась. Значит, одну Немайн нельзя оставлять ни на мгновение.
Потрясла Луковку за плечо.
– Я нужна?! – сразу подхватилась та. – Что сделать?
– Ничего. Не поспать несколько минут. Я скоро Эйлет пришлю. И Анну разбужу. Всю ночь не спала – но не друидов же звать? И вот. Возьми.
Сняла с пояса нож. Не оружие, конечно… но хоть что‑то.
– Держи. Защищай Немайн.
Мелькнула мысль – нужно в комнату оружие дочери перенести. И как неправильно, что Немайн поместили в этом домике. Теперь до трактира еще добежать надо…
Когда перед Нион Вахан встали два сияющих облака, та неумело выставила перед ними свое жалкое оружие.
– Уходите! – ирландское слово вырвалось само собой. Так учили, так с детства учили – ирландский язык колдовства и богов.
– Мы не желаем дурного, – сообщило левое облако. Разумеется, по ирландски. Облака… Боги иногда принимают такой облик. И их двое. Двое! Гвин и Мабон? Отчаяние билось о ребра, как рыба на противне. И можно победить!
– Уходите! Я сильная! Я ватесса‑пророчица!
Поза Нион переменилась. Ноги напружинились, спина по‑росомашьи выгнулась, левая рука выдвинулась вперед, готовая располосоваться о клинок врага – лишь бы у правой появился шанс нанести удар коротким стальным когтем…
– Я – это она! – злоба и радость. – Я Немайн! – И холм Гвина встал за спиной как свидетель победы. – И я сильнее вас!
– Мы хотим помочь, – объявило правое облако.
– Вы ее не тронете!
– Мы ее не тронем. Мы только оставим это. – Левое облако немного расплылось вбок – над низким столиком. И из него медленно, как осенняя морось, опустилась толстая книга.
– Книга написана понятным вам языком, кроме вложенного под окладом письма. Это письмо предназначено той, которой ты иногда бываешь. Письмо личное. А книга про то, как лечить Немайн. От всего, что бы с ней не приключилось. И про то, как ей оставаться здоровой и не болеть. Прочтешь и будешь ухаживать за той, которой ты иногда бываешь. Так. А вот это – самой Немайн. – На пол тяжело грохнулось с десяток томов того же размера. Жалобно вскрикнули доски. – То же, что и вам, но подробнее. Этот язык знает только она. Это все.
– Я не умею читать! – в голове Нион билось отчаяние.
– Уже умеешь, – сообщило правое облако. – Это тебе за беспокойство. И мужество. Прощай, храбрая!
И оба облака исчезли, внезапно и вдруг. Хлопнула дверь. Эйра только взвизгнула коротко и вскинула щит. Глэдис резко спросила:
– Что происходит?!!
Анна заворковала низко до хрипоты, ласково до дрожи:
– Брось нож, милая… Спокойно, дорогая, спокойно, все хорошо, но нож брось…
Луковка медленно развернулась. На горящем лице холодные глаза. Не ее. Улыбнулась.
– Это были друзья, – сообщила она. – А вы… вы думать не смейте, что я Немайн повредить способна. Если я беспокою, если не нужна – могу себя убить. Ее семья вы, вы ее защищайте дальше.
Развернула нож к себе. Примерилась ударить под левую грудь, меж ребер.