Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 147

– Это он с «Рубина»?

– Да. Но он не берет подготовительных групп…

Немайн широко улыбнулась:

– Спасибо тебе. И принимай документы.

– Дура…

Сзади зашелестела дверь. Замдекана.

– Ну что? Все готово? А тот преподаватель, я тебе говорил, конструктор, он здесь как раз. Уговорили поступающих на подготовительное послушать, другой член комиссии заболел… Так что пойдешь сегодня, через час. Я бы, кстати, тебя за одни дифуравнения в уме взял, но я сам баритон, и учить получается тоже только баритонов. Черт его знает, почему. А этот… Но он обычно групп на подготовительном не берет – хотя и уговаривают. Так что… Готовься.

– Я… Мне распеться надо.

– Аудиторию ищи. Или вот что… тут распевайся.

– Здесь не класс, – отрезала «ежиха». Теперь, когда у непонятной толкиенистки засветила впереди дорога, помогать ей уже не хотелось. – Хочет распеваться – пусть ищет свободную аудиторию.

– Ну, Валенька, – взмолилась Немайн, надеясь, что некоторую искусственность не заметят. – Ну вдруг из меня что‑то выйдет? Я же тебе всю жизнь буду обязана… Ты же мне сама советовала…

Собственно, она могла просто заявить, что замдекана главнее, встать в позу и начать петь. Клирик, пожалуй, так бы и действовал. Могла отправиться поискать свободный класс. Могла… много чего. Но решила попробовать достучаться. Даже слезу без лука выдавила. И старательно заглянула – снизу вверх, заполненными влагой блюдцами.

– Ладно, – отрезала «ежиха», – но это единственное исключение…

Хотя начала догадываться – не единственное, а первое. И жесткость тона была жесткостью отступающей болезни. Скоро у деканата будет хороший и веселый сотрудник. Девушка, смирившаяся с тем, что великой ей не стать. Но свято уверенная в том, что быть первой подругой великой тоже нужно. Иначе их не будет, великих… А великая рано или поздно попадется…

Как только Немайн издала первые звуки, внутрь заглянула Колдунья.

– Можно послушать?

– А что тут слушать‑то? Обычные упражнения…

– Тем более…

Через полчаса она достала блокнот и принялась водить внутри стилусом. А когда пришло время, сообщила об этом слишком уж увлекшейся Немайн. Ухватила за руку. И отвела на экзамен – под самую дверь, только паркет мелькнул под ногами. Немайн успела подумать, что запись – это хорошо, никакой тебе толпы, разве пара‑тройка ожидающих. Из класса, где тот проходил, как раз вышла девчонка, заплаканная и злая.

– Срезали, – сообщила она.

– За что?

– Снегурочку пела. Сказали, растаяла неубедительно…

Немайн скептически свесила голову набок. Что для поступления нужен голос, и еще раз голос, а никак не драматический талант, из ожидающих прослушивания осознавали не все. А потому…

– Следующий.

Все переглядываются. Страшно, видите ли… Немайн юркнула в дверь.

Через несколько минут Немайн стояла перед комиссией и не знала, куда деть руки. Места не находилось. Когда пела – были при деле, а тут вдруг… Догадалась, сцепила в замок. А комиссия совещалась.

– Вы можете спеть что‑нибудь еще? Кроме этих двух арий?

– Могу… Дочь полка могу, Линду ди Шамуни могу. Даже Лючию.

– Хм… А что, кроме Доницетти, других композиторов в мире нет? И народных песен?

– Есть. Ну, я Леонору могу спеть, наверное… Но я ее не готовила. Не впелась.

– А в Лючию ди Ламмермур вы, значит, впелись?

– Не особенно… Но пробовала петь… Кстати, это вы конструктор с «Рубина»?

– Я, а что?

– Скажите честно: вы певиц готовите так же качественно, как проект полярного купола?

– Надеюсь, что да. Но вы откуда, вообще, знаете, что я работал над куполом?

– Оттуда… Кстати, спасибо. Если б не ваши требования, затопило бы купол к чертям. Я ж с вами по подписи вашей знакома…

– Вы там когда были?

– В тридцать пятом. До ноября.

Конструктор окинул взглядом ушастую, как египетский фенек, девушку. Немайн догадалась: ловит себя на стариковском кряхтении. Мол, в его время молодежь тоже умела поиздеваться над собственной внешностью, но вот это – уже новое. А ведь, поди‑ка, приживется. Но в тридцать пятом – смотрит документы – ей было, было ей… Пятнадцать лет. Впрочем, иностранные специалисты на куполе были, иные и с семьями…

– В тридцать пятом, говорите? То есть Инцидент тоже застали?

– Именно.

– Наверху или внизу?

– Наверху.

– Тогда вот вам вопрос по сольфеджио. Повторите, пожалуйста, звук, который издает «Аргунь». По тону, не по громкости. Вы не могли его не слышать, если были там.

Немайн вздрогнула. «Аргунь» была многоствольной зениткой – первой гауссовой многостволкой в мире. Собственно, если бы не этот аппарат на верхней монтажной платформе, запитанный напрямую от реактора, «неопознанные» ракеты превратили бы платформу в груду рваного металла, а недостроенный купол внизу – в братскую могилу. По счастью, «Аргунь» достала ракеты, а несколькими секундами позже и носитель. И все, кто были рядом, запомнили ее пение… А заодно постарались разузнать характеристики.

Немайн вдохнула поглубже, припоминая, на сколько секунд «Аргуни» хватает погребов… А как вспомнила – класс залил звук. «Аргунь» делала 1354 выстрела в секунду. Почему так – неясно, но факт. Потом ее снаряды разделялись, и тысячи превращались в десятки тысяч, но пела зенитка именно на этой частоте. Громко пела. А 1354 Герца – это фа третьей октавы.

Немайн спокойно и ровно тянула ноту полминуты. Замолчала. Доложила:

– Боезапас исчерпан.

Тогда певец‑учитель‑конструктор повернулся к замдекана:

– В этом году я, так и быть, возьму подготовительную группу – пять человек. В том числе и эту девушку. – И, обращаясь к Немайн, прибавил: – Вы приняты. Пригласите следующего.

За порогом Колдунья радостно помахала блокнотом. У нее была самая страда, и отрывать было совестно. А выбраться наружу и побаловать горлышко хотелось. После нескольких минут пения в полную силу. А что творится с вокалистами после концертов и спектаклей?

– Поздравляю, сударыня. Подозреваю, вы мечтаете вот об этом? Смазать связочки? – Старый мертвый итальянец, разумеется. Улыбается, в руках большущий поднос с эклерами. – По поводу поступления, полагаю, пара парижских «заячьих лапок» вам не повредит. Кстати, вы меня очень порадовали выбором репертуара, я был с Гаэтано дружен, к тому же если оперу в целом он мог написать небрежно, то ключевые арии обычно получались выше всяких похвал. А вот Лючию вам, правда, петь рано…

– Спасибо. Хотя я предпочла бы кусок мяса, и чтобы прожарен был до хруста. Но это тоже неплохо… Вот поэтому все тенора толстые, да?

– В мое время очень выручали глисты, – сообщил призрак, – но от диабета они, увы, не спасали. Опять же нынче их так легко вывести… Позвольте, я провожу вас наружу. Кстати, как вам мои упражнения?

– Чистейшее счастье. Почти как сын! Очень боюсь забыть о времени и допеться до боли в горле. Просто таю…

– Полагаю, скоро наставник порекомендует вам Генделя. Это хорошо, это правильно. Вообще, не торопитесь, не пойте слишком много. То есть во сне – сколько угодно, а наяву – нельзя.

– Не беспокойтесь. Мне и во сне‑то не дадут.

– Каким, интересно, образом?

Самым простым. Ухватив за плечико и тряхнув как следует.

– Наставница, вставай!

Немайн разлепила глаза.

– Уже вечер? – После дневного сна для нее это было то же самое, что «уже утро».