Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 43

– Ты ошибаешься. Я не Августина и не базилисса. Меня зовут Немайн. На греческий это имя обычно переводят по смыслу: Афина. По значению тоже можно: Паника. Я не покидала никаких островов. На свет я появилась на этом острове.

И поправила пелерину на секунду высунув узкую руку наружу. Точно, как дочь и сестра императоров на картине. Михаил понял – рыжая зачем‑то сводит его с ума. Иначе отчего голосом опровергает, а жестами подтверждает высокое происхождение? И задал прямой, невизантийский, вопрос:

– Если так, зачем ты диадему нацепила?

– Какую диадему?

– Ту, что у тебя на голове!

Клирик осторожно снял с головы повязку. Она не превратилась в корону. Не заблестела самоцветами и жемчугом. Белая ткань – и только.

Клирик и его новообретенная родня историю происхождения королевских да императорских регалий не знали. Возможно, от ошибки спас бы мэтр Амвросий. Мог знать и епископ Теодор. Сам таскал на голове корону а потом митру, произошедшую от простой головной повязки. Лента, охватывающая лоб. Головной убор, доступный каждому. Особо любимый ремесленниками. Что она означает для римлянина? Да ничего, кроме двух случаев. Когда она пурпурная. Или белая. Пурпурную ленту носили римские цезари. Белую – греческие цари. Именно она – а не ювелирное изделие – изначально и называлась диадемой. Пурпурной лентой, оторванной от знамени легиона, короновался в свое время Юлиан Отступник. Белую ленту носил Александр Великий. И Константин, тоже Великий. Римлянка, тем более жительница основанного им города, это должна была знать. И помнить законы, тяжко карающие за посягательство на царские регалии.

Всего три года прошло, как полководец, нацепивший пурпурную повязку дабы обозначить принятие верховного командования в бою, был казнен, невзирая на одержанную победу!

– Так зачем ты одела диадему? – переспросил Михаил.

И получил прямой, полный и ничего не объясняющий ответ. Такие в другом времени другого мира считались английскими:

– Чтобы уши не торчали.

– А голова у тебя не торчит? Или во рту тесно? Ты хоть понимаешь, что я теперь, поговорив с тобой, стал мертвецом? Что по возвращении меня немедленно возьмут к допросу?

Михаила прорвало, но он не кричал, а шипел, как змея.

– Кто возьмет, Михаил? Кто?

– А то ты не знаешь, кто? Не насмехайся над бедным негоциатором, багрянородная.

Клирик задумался. Влезать в борьбу за престол империи не хотелось. Но купец был один. И если он больше не приплывет… Или приплывет с командой убийц?

– Король франков носит корону – сказал он наконец. – Как и любой мелкий правитель на этих островах. Любой епископ носит митру. У меня, у Немайн верх Дэффид, тоже есть обязательства и власть. Не царские. Не епископские. Свои. Собственные. Почему моя диадема должна волновать императора в Константинополе?

– Потому, что ты похожа на его тетку. Если позволишь, я покажу тебе одну картину.

Реакция гостьи на портрет оказалась странной. Сикамб отнюдь не ожидал, что базилисса пустит слезу. Но ее интерес оказался очень отстраненным.

– Бедные девочки, – сказала она, – они еще живы? И как там, на острове?

– Я полагал, и подозреваю до сих пор, что одну из них вижу перед собой. Кроме диадемы, есть же и кольцо с камеей. Я охотно убедил бы моих людей, что это не так. А как на острове… Известно. Трава. Козы. Хижина или пещера. Часто голод.

Уши взмахнули.

– Ты считаешь, что я – это она? – палец ткнул в изображение сероглазой. – Но она ребенок.

– Прошло семь лет.

– А зачем ты таскаешь эту картину с собой?

Купец рассказал о мытарствах с портретом. И заметил, что, на худой конец, мог бы забыть опасную вещь на чужбине.

– Зачем – забыть? Я куплю. В Камбрии не скоро такое нарисуют. Повешу над кроватью. Чтобы смотреть по утрам и не стремиться к высшей власти. Что же касается твоих опасений, полагаю, тебе станет легче, если я напишу письмо экзарху Африки. Надеюсь, гонцов, приносящих дурные вести, в империи не казнят? Григорий ваш кто, африканец или грек?

– Армянин… – Сикамб растерялся окончательно. Чтобы самозванка делала вид, будто не знает троюродного брата? А заодно и двоюродного дядю? Из‑за странного брака императора Ираклия и степени родства в его династии были странными. Но идея насчет письма ему понравилась. Мол, мер принимать не осмелился, вошел в контакт с объектом, жду решения великолепного.

– Тем хуже, армянского я не знаю. Ему писать по‑гречески или по‑латински?

И потянулась к висящим на поясе пеналу с перьями и чернильнице. Михаил немедленно предложил свой письменный прибор. Читать странный, хотя и разборчивый почерк базилиссы вверх ногами труда для него не составило.

"Сиятельнейшему и превосходнейшему мужу, экзарху консульской Африки, патрикию Георгию, Немайн верх Дэффид Вилис‑Кэдман, та, что владеет всем льном и шерстью Камбрии, шлет пожелания долгой жизни и великой славы! Узнав о священной борьбе, которую преславный патрикий ведет во имя Христово с язычниками‑магометанами от посетивших британскую Камбрию торговых людей, я была крайне удивлена характером вывозимых от нас грузов. Это в основном предметы роскоши: тонкая льняная ткань, отбеленная, и черный жемчуг. Имея некоторый опыт в делах военных, пусть и не идущий ни в малейшее сравнение с твоим, а также согласно отзывам сведущих в снабжении армии людей, я всегда полагала, что воюющей стране нужны грубое сукно и лен, и острое железо. За исключением пищи и людей, но, поскольку в такой населенной и плодородной провинции, как консульская Африка, хлеба и рекрутов должно быть в избытке, я в первую очередь обратила внимание на положение с военными припасами. Разумеется, один дромон за один рейс не в состоянии перевезти достаточное количество одежды и оружия, но регулярно ходящий гребной флот мог бы обеспечить твоих солдат не хуже, чем мануфактуры Константинополя. И значительно дешевле. Дромон в состоянии ходить от Карфагена до Кер‑Мирддина за две недели и на обратный путь затратит не более. Если исключить время на торговлю – а при заранее согласованном оптовом обмене товаром по заранее условленным ценам оно будет незначительным, один рейс будет длиться месяц, и принесет пятую часть мириады литр груза

^{note 8}

, а за навигацию, которая здесь продолжается с апреля по октябрь, одну целую и две пятых доли мириады литр груза. Это сотни тысяч мечей или наконечников копий. Это пять тысяч комплектов полного вооружения. Всего на одном корабле! Прошу дать мне заказ в эту навигацию, и тогда к следующей в устье реки Туи твои корабли будет ждать оговоренный груз. Оплату я готова принять шелком государственных мануфактур, который здесь ценится превыше золота, и который позволит мне еще более расширить производство военных припасов для твоей непобедимой армии, но подойдут и простые товары, например, хлеб, а также золото и серебро.

С нетерпением жду твоего ответа – я хочу знать, сколько сукна и оружия тебе понадобится, и сколько ты сможешь оплатить. Мои работники – добрые христиане, и рвутся помочь правому делу, но и им свойственна забота о пище земной.

Пребывающая в восхищении великим героем Рима и всего христианского мира, Немайн."

Раньше, чем она завершила письмо, Сикамб разразился громким шипением.

– Ты не камбрийка! Ты армянка! Ты несчастная проклятая багрянородная! Откуда ты знаешь о шелковых эргастериях императора? И о том, что треть из них – в Карфагене? Им запрещено продавать ткань на сторону! Которая гораздо красивее – и ценнее – тех обческов, что я привез в этом году!

Немайн отняла ладони от ушей. Тряхнула головой.