Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 9

Правда, затянутое непрозрачной пленкой узкое окно не желало чертить на полу негатив самой знаменитой картины Малевича. Свет был немного неровный, как будто над небосводом атланты натянули маскировочную сеть. И трясли, как яблоню.

Часов не было, но окна вроде выходили на южную – женскую – сторону. А значит, время можно было узнать по высоте Солнца. Клирик распахнул оконце, высунул голову. Солнца не было. Это, впрочем, означало лишь то, что вчера он перепутал северную сторону с южной. Что ж. После тех блужданий по городу неудивительно. Немножко странно: Лорн и Кейн говорили, что южная сторона не только женская, но и почетная. А Нейман все‑таки сида. Может по северной стороне комнаты удобнее! Или больше. или как раз по названной сидой цене… А сверкающая сквозь перистую дымку облаков ультрамариновая синь доказывала: еще утро. Яркое раннее утро. Звезды? Так и вчера днем были звезды.

Сида заразительно зевнула. Заражать, однако, было некого – предместные дворы как вымерли. Спать хотелось до головокружения. Но слава лежебоки не прельщала. Раз запомнят что сида лентяйка, потом не переубедишь. Пришлось озаботиться утренним туалетом. Что местные поймут – Клирик не сомневался. Слишком много римской крови и культуры в камбрийских кельтах. И леса вокруг Кер‑Мирддина не сведены. Так что ведро горячей воды, наверное, не пожалеют. Надо только найти кого‑нибудь из хозяйской семейки. Или из работников.

В коридоре оказалось сумрачно – окно маленькое, и далеко, факелы потушены. Что и верно – оставленный без присмотра огонь – это пожар. Даже если под ним поддон с водой. Комнаты постояльцев притворены, из‑за некоторых раздавались залихватские рулады храпа. Похоже, что спали валлийцы, как и ели, на всю катушку.

Впрочем, не все. На лестнице послышался шорох. Дверь, ведущая на первый этаж, медленно и тихо приоткрылась. В щель осторожно протиснулась мордочка хозяйской старшенькой. Взгляд Клирика немедленно зацепился за распахнутый ворот ночной рубахи без рукавов, но обильные и чуть не торчащие округлости его отчего‑то заинтересовали слабо, взгляд переполз на простоватую вышивку вокруг ворота, скользнул по прическе – точней, по растрепанной соломенной копне. У этой шевелюра в отца. А потом Клирик заметил – двигается девица очень странно. Обе руки нащупывают стену к которой она и так прижимается всем телом. Босые ноги перед каждым шагом проверяют на прочность доски пола. Глаза… Глаза распахнуты настежь, с огромными, без каймы, зрачками, наполнены страхом и еще чем‑то. Тем, что и толкает вперед. Стоящую в трех шагах Немайн девица явно не видит. При том, что вечером точно была зрячей. Клирику стало жутко. Неужели вместо нормального средневековья он, несмотря на обещания Сущности, оказался в фэнтэзийном мире, очевидно недобром? Состряпанном, скажем, вокруг милейшего культа Великих Древних. Впрочем, непосредственной угрозы для жизни пока как будто не было, к потенциальной же, например, в виде неверно заложенных толовых шашек, Клирик и дома привык. Мысли это только подстегивало, поскольку в нештатных ситуациях на стройках только быстрое и холодное соображение спасало жизни. Потому Клирик начал медленно, шаг в шаг, отступать – и старательно рационализировать ситуацию. Распялить глаза девицы вполне может какой‑нибудь травный отвар. В конце концов, кто сказал, что языческие верования к седьмому веку полностью позабыты? Знания о друидах у Клирика ограничивались типовым ролевочным набором, да еще смутным воспоминанием о том, что римляне, одобряя гладиаторские бои и отправляя христиан ко львам, сочли друидические культы кровавой мерзостью. Что могло означать только одно: регулярные приношения человеческих жертв, не являющиеся ни казнями, ни кровавым спортом. Жертв невинных и беззащитных. Например, женщин и детей.

С пришествием христианства устраивать резню открыто они, конечно, не могли. И запомнились хипповатым видом и уважением к природе. Но оставление Диведа монахами могло развязать руки затаившимся. Чтобы рискнуть возобновить кровавые практики, им нужен повод. Вспомнилось давешнее замечание возницы: "Для вас людей резали". Круглые глаза парня, когда тот услышал имя Немайн. И потом, у камина: "Та самая…"

А девица продолжает ползти вперед. Странная походка, нарушение зрения, расширенные зрачки, неровное дыхание. Типичное отравление. Возможное и безо всяких друидов. И даже без злого умысла.

Что ж. Ясно – жертва ничего не соображает. Первой помощи может сопротивляться. Поскольку, за неимением под рукой других рвотных, ею будет щекотание глотки. Не цапнула бы… Да и выше она на целую голову. Сида перекрестилась – православно – и бросилась в спасательную атаку. Внезапность принесла успех, узенькая пятерня заскочила в глотку отравленной чуть не по локоть – и выскочила обратно раньше, чем рефлекс сработал до конца.

– Пожар!

Клирик применил самый надежный способ привлечь внимание хозяина. Прибежит быстро, и с водой, да и постояльцы поднимутся, а пригодится любая помощь. Ну вот, рядом гремят двери. Туллу выворачивает на пол. Суета, столкновения тел, междометия. Не затоптали бы… И не подумали худого.

– Хозяйскую дочку отравили! – закричала сида.

– Что нужно? – невысокий, лысоватый постоялец с хода вник в дело.

– Молоко, яйца сырые… Да позовите врача, лекаря, знахаря какого‑нибудь! Я ж не знаю толком, как лечить…

Но вменяемого уже сдвигает в сторону могучая рука. Сейчас Кейр не выглядит ни неуклюжим, ни добродушным. Бешеная гора. Зашибет – не заметит.

– Что с ней? Что с Туллой?

Отравленная между тем освободила желудок.

– Кейр! Ты меня спасешь? Она…

– Она!!! Демоница ушастая! Убью! – но парня уже держат, поймав на замахе. Вдруг вырвется?

– Где горит?

Дэффид с женой ухитряются даже на пожаре сохранять степенность! И странные они: днем, на пожар – с факелом. Стало ярко. Немайн прикрыла глаза рукой, заморгала, пытаясь прогнать заслонившие взор зеленые пятна.

– Поймалась, коровища! – завопил трактирщик, едва разглядев немую сцену – Я, значит, ей мужа нашел, так потерпеть месяцок‑другой до свадьбы невтерпеж! Кобеля чернявого захотелось!

– Молоко, яйца сырые, лекарь…

Клирик понял, что натворил что‑то не то. Продолжал по инерции – да еще потому, что в таких случаях лучше поступить неправильно, чем никак. Но жена трактирщика – Глэдис, кажется, – быстро кивнула и бросилась вниз. Видимо, за искомым.

– Сида говорит: Туллу опоили, – встрял "член клуба", напяливая на лысину слетевший в суматохе колпак.

– Не опоили. А просто по сердцу мне Кейр, – рванулась к любимому белобрысая.

– Точно опоили! – радостно подтвердил трактирщик. – Иначе с чего она так по этому бугаю сохнет, когда у отца на примете вполне приличные люди есть? Слышь, Кейр, если б не твой отец, голову б тебе я отвернул! И плевать на кровную месть! К дому я тебя теперь близко не подпущу, это ясно.

– А это точно он приворот подсыпал? – спросил лысый.

– А кто ж?

– А кому хочется расстроить выгодную партию твоей дочери? Таких что, нет?

– Есть, – задумался трактирщик, – а Кейра что, и не наказывать никак?

– А если его тоже опоили? Видишь, как лютует!

Клирик уже ничего не понимал. Но…

– А ну‑ка, леди сида, взгляни на эту бесстыжую рожу! Не притворствует?

Клирик понял: есть шанс, что агрессивную гору зафиксируют. Возможно, надолго. А потому выдал:

– Зрачки расширены, дыхание прерывистое, нездоровый цвет лица, испарина… Отравлен! За знахарем послали?

– А ну‑ка засуньте ему два пальца! – скомандовал лысоватый. Кейр дергался и даже кусался, но с содержанием желудка ему пришлось расстаться.

– Теплое молоко, сырые яйца, – вновь перечислила Немайн, причем Клирик с удивлением отметил в ее – своем – голосе явное злорадство, – лекаря… А я теперь могу только молиться.

Юркнула в свою комнату, скрипнула засовом и была такова. Там можно было сесть на кровать и привести мысли в порядок.