Лазоревый грех - Гамильтон Лорел Кей. Страница 104

— Знаю я не все. Но я знаю, что все, в этом деле замешанные, хотят, чтобы Ван Андерса поймали, а Хайнрика отпустили.

— А остальные?

— Про них я не знаю.

— Они все уехали отсюда, или мне продолжать беспокоиться?

— Беспокойтесь, Анита. Я бы беспокоился.

— Ничего себе. — Тут мне пришла в голову мысль. — Я знаю, что все это я говорю вам без протокола. Так вот так же без протокола я хотела бы кое о чем вас попросить.

— Обещать не могу, но что именно?

Я сообщила ему имя Лео Харлана и общее описание, потому что имя сменить нетрудно.

— Он говорит, что он наемный убийца, и я ему верю. Он говорит, что он здесь вроде как в отпуске, и этому я тоже верю. Но в Сент-Луисе вдруг начинают кишеть нехорошие люди, находящиеся в международном розыске, и мне любопытно бы знать, не связан ли с ними мой клиент.

— Я постараюсь проверить.

— Если он выплывет где-то в вашем хит-параде, я постараюсь его избегать и откажусь поднимать его предка. Если нет, я сделаю свою работу.

— Пусть даже он наемный убийца?

Я пожала плечами:

— Кто я такая, чтобы бросать камни в других, Брэдли? Я стараюсь не судить людей больше, чем это необходимо.

— А может быть, вы постепенно осваиваетесь с убийцами.

— В общем, да. Все мои друзья — монстры, уголовники или копы.

На это он улыбнулся.

— Эй, Анита! Едем! — заорал снизу Зебровски.

Я дала Брэдли номер своего мобильника, он записал. И я побежала вниз.

Глава 56

О'Брайен начала допрос еще до нашего приезда. В нашем Сент-Луисе народ не понимает, что мигалка и сирена означают — уматывай с дороги к той самой матери. Такое впечатление, что машущие полицейские флаги собирали вокруг нашей машины квартал зевак. Водители так старались догадаться, чего мы так спешим, что забывали уступить дорогу.

Никогда я не видела Зебровски в таком гневе. Черт побери, я вообще его, кажется, еще сердитым не видела. Он поднял такой шум, что О'Брайен вышла из допросной, но она продолжала твердить:

— Вы его получите, когда мы с ним закончим, сержант.

Голос Зебровски был такого тембра, что больно слушать. Тягучий, нарочито медленный голос нес в себе достаточно жара, чтобы даже я занервничала, но на О'Брайен он впечатления не произвел.

— Не считаете ли вы, детектив, что допросить его о серийном убийце, который уже убил трех, если не четырех человек, важнее, чем допросить о том, зачем он преследовал федерального маршала?

— Я его допрашиваю о серийном убийце. — У нее между бровей появилась морщинка. — Как вы сказали? Трех, если не четырех?

— Мы еще не кончили подсчитывать куски на последнем месте преступления. Может быть, там две жертвы.

— Вы не знаете?

Он с шумом выпустил воздух из легких.

— Вы ничего не знаете об этих преступлениях. Вы недостаточно знаете, чтобы допрашивать его без нас.

Его голос дрожал от усилий не сорваться на крик.

— Может, вы и можете присутствовать, сержант, но не она. — О'Брайен ткнула большим пальцем в мою сторону.

— На самом деле, детектив, по закону вы не можете теперь не допустить меня к допросу. Хайнрик подозревается в преступлении с противоестественной подоплекой.

О'Брайен посмотрела на меня очень недружелюбно.

— Я вас уже не допустила, Блейк, и ничего.

— А, — сказала я, сама чувствуя, как улыбаюсь — ничего не могла с собой поделать. — Но тогда Хайнрик подозревался в терроризме и обвинялся не более чем в незаконном ношении оружия — обыденные дела. Ничего такого, что мой статус федерального маршала позволил бы отдать его под мою юрисдикцию. Как вы сами указывали, я не обычный федеральный маршал, и моя юрисдикция весьма узка. В преступлениях без противоестественной подоплеки у меня никаких прав нет, но те, где такая подоплека есть, полностью попадают под мою юрисдикцию в любой точке этой страны. И мне не надо ждать, чтобы меня пригласили.

Я знаю, насколько самодовольный был у меня вид, когда я это сказала, но ничего не могла с собой поделать. О'Брайен обошлась с нами по-хамски, а хамство наказуемо.

Вид у нее был такой, будто она раскусила горький орех:

— Этим делом занимаюсь я.

— На самом деле, О'Брайен, им теперь занимаемся все мы. Я, потому что мне дает полномочия федеральный закон. Зебровски, поскольку случай с противоестественной подоплекой, а значит, находится в ведении РГРПС. Честно говоря, по этим убийствам у вас никаких полномочий нет. Они не на вашей земле, и вы даже не знаете, что Хайнрик в них замешан, — если он, конечно, не поделился с вами информацией от всей души.

— Мы с вами играли честно, — сказал Зебровски. — Играйте честно с нами, и выиграют все.

Он говорил уже почти нормальным голосом, а не тем пугающим басом.

Она ткнула в меня пальцем — очень театральным жестом, как мне показалось.

— Но в газетах будет ее имя!

Я покачала головой:

— О'Брайен, неужели все из-за этого? Вы хотите увидеть себя в газетах?

— Я знаю, что раскрытие серийных убийств может сделать меня сержантом.

— Если хотите, чтобы в газетах было ваше имя, — ради бога, — сказала я, — но давайте все-таки больше думать о том, как раскрыть дело, чем кому достанется слава.

— Вам легко говорить, Блейк. Вы сами сказали, что ваша карьера не в полиции. Вам слава не нужна, но все равно она достанется вам.

Зебровски оттолкнулся от стены, на которую опирался, и тронул папки на краю стола. Одну из них он приоткрыл и вытащил фотографию. Наполовину пустил по столу, наполовину бросил ее в сторону О'Брайен.

Это были мазки цвета и формы — цвета в основном красного. Я не стала слишком присматриваться — я видела все в натуре, и напоминание было мне ни к чему.

О'Брайен глянула на фотографию, потом посмотрела второй раз, нахмурилась, чуть было не потянулась за фотографией, потом присмотрелась пристальнее. Я видела, как она пытается сообразить, на что смотрит, видела, как мозг сопротивляется, не хочет складывать увиденное. И я видела момент, когда она увидела наконец. Это выразилось у нее на лице, во внезапной бледности кожи. Она медленно села на стул.

Кажется, ей не сразу удалось отвести глаза от картины.

— И всюду оно так? — спросила она неожиданно слабым голосом.

— Да, — ответил Зебровски. Он тоже говорил тихо. Добившись эффекта, он не хотел его усиливать сверх необходимости.

Она посмотрела на меня, и видно было, как ей физически трудно оторвать взгляд от фотографии.

— Вы снова будете нарасхват у репортеров, — сказала она, но теперь тихо, будто это не имело значения.

— Наверное, — ответила я, — но не потому, что мне так хочется.

— Вы просто так чертовски фотогеничны.

В голосе ее послышался намек на прежнюю желчь, потом она нахмурилась и снова глянула на фото. До нее дошло, что она только что сказала, и это как-то неуместно было рядом с этой страшной и мерзкой фотографией.

— Я не то хотела сказать...

Она снова надела на себя сердитое лицо, но сейчас оно выглядело скорее как маска, чтобы скрыться за ней.

— Да не волнуйтесь, О'Брайен, — сказал Зебровски своим обычным голосом с подковыристой интонацией. Я достаточно его знала и ждала сейчас какой-то полупохабщины, но не услышала ее. — Мы вас поняли. Анита просто до чертиков симпатичная.

Она слабо улыбнулась:

— Что-то в этом роде. — Потом улыбка исчезла, будто и не было никогда. О'Брайен полностью вернулась к делу — она из тех, что далеко от него никогда не отходит. — Сделать, чтобы ни с одной женщиной больше такого не было, важнее, чем решить, кому достанется слава.

— Приятно слышать, что все мы с этим согласны, — заключил Зебровски.

О'Брайен встала. Она пододвинула фотографию Зебровски, изо всех сил стараясь на этот раз на нее не смотреть.

— Можете допросить Хайнрика и того, второго, хотя он не особенно много говорит.

— Давайте составим план до того, как пойдем туда, — сказала я.

Они оглянулись на меня.