Колыбель для мага - Шерстякова Ирина Петровна. Страница 73

Аннеке вырвалась из рук Димира и плюнула ему в лицо.

-- Холодная, расчетливая гадина!

Маг стиснул зубы. Казалось, он готов был ее ударить, но сдержал себя. Он нарочито медленно наклонился, поднял с пола салфетку, вытер ею щеку, скомкал мягкую ткань в узел и резко бросил ее в лицо Аннеке.

-- Я, может быть, и расчетливая гадина, но совсем не холодная. Учитывай это, когда захочешь сделать так в следующий раз!

-- Следующего раза не будет!

Она бросилась к дверям, как была, босиком и в нижней рубашке. Димир криво усмехнулся и со словами: "Не стоит принимать необдуманных решений, дорогая", - взмахнул жезлом. Аннеке на всем бегу наткнулась на невидимую стену. Толкнула ее изо всех сил, но стена не поддавалась. Сложила пальцы в магическом жесте и произнесла заклинание - без толку. Начертила руну пути и произнесла другое заклинание - стена никуда не исчезла. Димир, сложив руки на груди, наблюдал за ней. На его лице так и осталась кривая усмешка, но в потемневших глазах стыла боль.

-- Не хочешь ли передумать и применить свою игрушечку? А по-другому не получится!

Аннеке оглянулась и метнула в мага огненный шар. Тот поймал его и втянул в ладонь, шутовски поклонился:

-- Благодарю за щедрый дар.

Аннеке прекратила штурмовать магическую преграду, бросилась на кровать и уткнулась лицом в подушку. Димир вышел, сильно хлопнув дверью.

В груди знахарки, там, где сердце, образовалась дыра, в нее дул холодный ветер. Слушая свист этого ветра, она повернулась к окну и стала бездумно смотреть на небо и ползущие по нему темные облака. Собирался дождь. Ей хотелось превратиться в облако и без забот скользить по небу в компании таких же подруг. Но, наверное, и у облаков своя жизнь и свои заботы. Ветры их гонят, молнии пронзают, солнце жжет, и что там с ними еще случается...

Когда день превратился в вечер, в дверь негромко постучался Димир. Аннеке, не отрывая взгляд от окна, равнодушно сказала:

-- Уходи.

-- Я хотел узнать, ты успокоилась?

-- Да!

-- Приняла какое-нибудь решение?

-- Да!

-- Какое же?

-- Тебе не понравится.

-- Я собрал вещи, мы можем уезжать.

-- Уезжай.

-- А ты?

-- Не твое дело.

Маг тяжело вздохнул

-- Аннеке... Я тебе не лгал. С первой встречи... Ты меня поразила, потрясла... Я хотел не думать о тебе... И не мог. Люблю тебя. Наверное, смог бы доказать... Времени нет совсем.

-- Уходи.

-- Прости меня, Аннеке

-- Уходи...

Он ушел.

Аннеке послушала, как скрипит лестница под его шагами, потом хотела продолжить наблюдение за облаками, но в дверь снова постучали. Не дожидаясь ее разрешения, в комнату вошел кукольный слуга.

- Ваш ужин, госпожа.

-- Убери, я не хочу есть.

-- Вы должны поесть, госпожа, иначе у вас не будет сил.

-- Оставь меня в покое, уходи!

Эд, казалось, готов был заплакать.

-- Но, госпожа, если вы не поужинаете, мой господин меня накажет! Он приказал мне... Пожалуйста, госпожа!

Он поставил поднос с едой на кровать возле нее. Вот привязался! Аннеке приподнялась, отщипнула кусочек лепешки, надкусила яблоко и отхлебнула глоток молока с медом, надеясь этим осчастливить несчастную марионетку. Но слуга не уходил.

Он стоял возле ее кровати и кукольными пальчиками ожесточенно терзал край своей одежды, тяжело дышал, бледнел, краснел и, наконец, выдавил:

-- Простите меня, госпожа!

Аннеке, удивившись, ответила успокаивающе:

-- Все хорошо, милый, не беспокойся, я всем довольна. Ужин был прекрасный, я сыта. Спасибо за все, убери это, и можешь идти.

Слуга побледнел еще больше, а красные пятна на его щеках выделились сильнее.

-- Простите, госпожа, что я осмеливаюсь... Я, как вас увидел... Вы такая... Красивая... живая... Как я мечтал... Вы знаете... Я мертвый. Я так хотел, мечтал быть живым, сильным. Смеяться, плакать, скакать на белом коне... Да что там, как угодно, даже томиться в подземелье, бежать, прятаться, но - жить! Я знаю, для всего этого нужна живая душа, а у меня нет души. Я смотрю на эти цветы и знаю, что они прекрасны, но сам я этого не вижу, я только читал об этом в книгах господина, когда он уезжал по делам, и у меня было много свободного времени. Там есть книга, как составлять букеты, я ее выучил, чтобы букеты понравились господину, но он почти всегда недоволен. И о красоте восходящего солнца я лишь читал, а для меня самого утренняя заря лишь сигнал греть воду для омовения господина. Я хотел сам видеть красоту, я мечтал любить...

Аннеке разозлилась. Еще не хватало, утешать куклу! Как будто мало своих забот. Но она подавила в себе этот недостойный порыв. Эд ни в чем перед ней не виноват. Она придвинулась и ласково взяла слугу за руку.

-- Не печалься! Все поправимо! Можно, наверное, вложить в тебя душу, что-то такое я об этом читала... или слышала от наставниц! А еще подумай, обладание живой душой несет не только наслаждение красотой и любовью. Придет и страдание, и неудовлетворенность собой, и сомнения, а потом старость, болезни и, наконец, смерть, ждущая, в конце концов, всех живых. Слушай, а ведь ты страдаешь, желаешь чего-то неведомого тебе, может быть, у тебя все же есть душа? Ведь и среди людей есть такие, кто плохо чувствуют красоту, еще не знали любви и слишком угнетены своими обязанностями! Твой мир чересчур маленький и спокойный, вот ты и затосковал. Попроси своего господина, он согласится, он отпустит тебя... Все наладится!

Юноша низко склонился к ее руке, коснулся губами, выпрямился, заглянул в самую душу Аннеке голубыми глазами. По щеке сползла слеза. Его лицо стало спокойным и исполненным печалью.

-- Нет, госпожа. Ничего этого не будет. Простите меня.

Он вдруг резким движением сорвал с шеи Аннеке ладанку с Солью Мира и отшатнулся назад.

-- Что ты делаешь?

Аннеке хотела ему помешать, но не успела. Игрушечный слуга как-то необычайно быстро развязал тесемки кожаного мешочка, вытряхнул талисман на ладонь и сжал пальцы. В его руке вспыхнул нестерпимо яркий голубой огонь, немедленно охвативший все маленькое тело. Целую невероятно долгую минуту слуга, не проронив ни стона, горел заживо, сжимая в вытянутой руке Соль Мира, тоже превратившуюся в язык пламени, видно, за компанию. Аннеке хотела и не могла оторвать глаз от искаженного лица, залитого слезами, пока огонь не охватил кукольного юношу целиком. Она знала, что это зрелище будет сниться ей в кошмарах всю жизнь.

На полу осталось черное, обугленное до неузнаваемости, скрюченное нечто, ничуть не похожее на человека. Сломанная игрушка... А рядом в черной мантии стоял Димир с холодным окаменевшим лицом. На Аннеке он не смотрел, будто ее тут не было. Девушка не могла ни пошевелиться, ни закричать. Маг постоял, потом шагнул к обугленному трупу и, сломав черные, хрупкие негнущиеся пальцы, сжатые в последнем смертном усилии, завладел талисманом, перебросил его с руки на руку, как бы примеряясь, стиснул в ладони, постоял немного, прислушиваясь к себе и к талисману, и спрятал его в мешочек на груди.

Аннеке слепо смотрела на него. Димир словно только что заметил ее, пожал плечами и протянул ей руку. Она шагнула было навстречу, но, чуть не наступив на черное тело, запнулась, шатнулась назад и бросилась бежать к двери. Димир, мгновенно переместившись к двери, заступил ей дорогу, она оттолкнула его обеими руками и скатилась по лестнице вниз. Маг сдавленным хриплым голосом крикнул ей вслед:

-- Не выходи!

Но она уже всем телом ударилась о входную дверь.

Створка с легкостью отлетела, и тут же Аннеке схватили чьи-то руки, зажали рот. Она забилась, вцепилась зубами в держащую ее ладонь, ударила пяткой по чьей-то ноге. Пленивший ее охнул и выругался, и Аннеке узнала голос Файдиаса.

Он прошептал ей прямо в ухо:

-- Молчи! Я скажу, что маг похитил тебя, хотел превратить в заложницу... Ты только молчи, ни в чем не сознавайся, и я все улажу.