Змея - Сапковский Анджей. Страница 19

— Вика?

Это была не Вика.

Это не была рука Вики. Вика никогда не носила такие длинные ногти, никогда не красила их золотистым цветом, так, что они выглядели как будто гальванизированные, покрытые тонким слоем благородного металла. Кожа руки также имела слегка золотистый оттенок и была покрыта филигранным едва заметным узором. Напоминающим чешую.

— Не выходи.

Голос, который он услышал из-за спины, был удивительный. Симфоничный и полифоничный одновременно. Потому что был не один, а отчетливо два голоса. Один, Леварт был готов поклясться, — это был голос Валуна, его характерный бас. А на голос Валуна накладывался и был созвучен с ним другой, более нежный, сопрано или альт, слегка шипящий, назойливо жужжащий, тихонький, но прекрасно слышимый, словно далекие бубенчики мчащейся тройки.

«Не выходи. Там смерть. А я тебя не отдам. Уже нет. Я тебя выбрала и ты мой».

Он почувствовал, как что-то обвивается вокруг его щиколоток. Стоял, как парализованный. Рука продвинулась по погону, золотистые ногти коснулись шеи, нежно погладили щеку.

Он чувствовал, что снова погружается в транс. Вдруг зазвучало крещендо эольских арф, а также доносящиеся откуда-то сверху дикие заклинания и пения, которые с арфами абсолютно не компонировали. И далекие тубы, которых бы не постыдился сам Вагнер.

«Сейчас иди, — голос пробился сквозь какофонию. — Уже можно. Смерть ушла».

Снаружи, из-за выхода из ущелья прогремел выстрел. И сразу после этого заревела яростная канонада. С Леварта мгновенно спали чары и оцепенение. Он перезарядил АКС и направился к выходу. Перед этим оглянулся.

Змея лежала на плоском камне. Казалось, спит.

* * *

— Повезло тебе, командир, — покачал головой Ванька Жигунов. — Крупно повезло. Видать, у тебя чрезвычайно добросовестный ангел-хранитель.

Валера и остальные вытащили труп из расщелины. Худой моджахед носил военную американскую куртку, надетую на пирантумбон, длинную, ниже колен, афганскую рубаху. Когда, сраженный пулями, он свалился между скал, тюрбан съехал с его головы и теперь скрывал окровавленное лицо. Густо утыканная сединой борода свидетельствовала, однако, что это далеко не юноша.

— Подкрался и засел прямо напротив выхода из расщелины, — неторопливо продолжал Жигунов. — Должно быть, видел, как ты туда входил. Ждал, пока выйдешь.

— Ждал тебя с этим, — Валера показал поднятую винтовку. — Ух, живым бы тебе не выйти, прапор.

Это была английская «Ли-Энфилд Марк I», которую солдаты называли буром. Оружие хоть и древнее, поскольку было произведено еще в начале тридцатых годов, часто использовалось душманами, было надежным, на удивление далекобойным и абсолютно убийственным.

— В засаде старичок прикемарил, наверное, — пояснял Жигунов. — Себе на погибель. Должно быть, его что-то разбудило, а он…

— Сорвался с укрытия, — продолжил Ломоносов, посматривая на Леварта странным взглядом. — Неизвестно почему, неизвестно кем разбужен и неизвестно чем перепуган, вскочил и выпалил вслепую. Прямо в скалу. Выстрелом себя раскрыл, а тогда…

— А тогда я его замочил, — похвастался Валера. — От моей руки пал, товарищ прапорщик, от моей пули из моего верного калаша.

— Ты бы успокоился, ефрейтор, — скривился Жигунов. — Побойся Бога так врать. Весь наш блокпост палил по этому духу. А попал скорее всего Козлевич. Ты поскромнее будь и не суйся сюда со своим верным калашом. А нам лучше сматываться отсюда. Стоим тут, как мишени на стрельбище, а где-нибудь второй сидит с таким же буром…

— А нам может повезти не так, как нашему командиру, — сказал Ломоносов, по-прежнему не спуская с Леварта глаз. — Ни один ангел-хранитель не заслонит нас от пули, не сбережет нас от нее никакая таинственная сила. На такое могут рассчитывать только привилегированные.

— Я знал, — пробурчал Жигунов. — Амулет, правда? Носишь счастливый амулет, прапор? Из тех, что цыганки продавали в Ташкенте? Вот блин, а я не купил…

— Амулет, — сказал с легкой издевкой Ломоносов. — Счастливый талисман. Апотропей. ^[59]Правда, носишь такой? Павел Славомирович?

Он не ответил.

* * *

Бармалей скорее всего инцидент не принял к сердцу, правда, за то, что Леварт оставил пост, он сделал ему втык, но хотя имел при этом строгое выражение лица, он скорее всего только притворялся сердитым. Зато серьезно и заботливо предупредил о минах. Напомнил о печальной судьбе погибшего лейтенанта Богдашкина. Выразил, так сказать, общее неодобрение, хотя и не слишком резкое.

Леварт выслушал его, демонстрируя общее внимание, хотя и не слишком пристальное. Он знал, что ничто, даже самый строгий нагоняй и однозначный запрет не удержал бы его от походов в ущелье. Он просто должен был ходить к змее. Обязательно хотел узнать еще что-то об оседлавшем вороного коня кавалеристе Герпандере, сыне Пирра. С огромной силой он жаждал узнать судьбы лейтенанта Эдварда Друммонда и мисс Шарлотты Эффингем. Хотел увидеть, хотя бы как призраки, Валуна и Вику.

Жаждал хотя бы еще раз увидеть руку с золотыми ногтями.

* * *

Двадцатого мая, в воскресенье, поднялся ветер. Это не был знаменитый «афганец», далеко ему было до «афганца», страшного бурана, который поднимал и нес не только песок, но и крупный гравий и даже небольшие камни. Который валил с ног сильных мужчин на горных хребтах и приводил к тому, что небо становилось темнее земли. Но и этот более слабый ветер утомлял, изматывал и подавлял всякую активность. И очень скоро привел к тому, что на «Соловье» и вокруг него жизнь во всех ее военных проявлениях замерла. Не происходило ничего. Воцарилась скука, безделье и праздность, одним словом то, что в армии принято называть жаргонным словом кайф.

Кайфу предавался весь личный состав заставы, за исключением весьма недовольных судьбой дневальных и часовых. Способы кайфовать были разными. Одни спали; все время, почти беспрерывно, погружались в спячку, похожую на зимнюю, и как в зимней спячке аккумулировали энергию на будущее. Другие пили. Или курили гаш и чарс.

Алкоголь на позиции был роскошью, и как любая роскошь редким и трудно доступным. Водитель Картер, ясное дело, был с состоянии привезти самогон, да что там, даже казенную водку или спирт, но желал за это вознаграждения, которое значительно превосходило возможности солдата, получающего восемь чеков в месяц. А гнать брагу в солдатских условиях было тяжело. Оставалась кишмишовка. Самогонка из сушеных плодов, в основном изюма, которую покупали у местного населения разлитую в полиэтиленовые мешочки. Пойло было преотвратнейшее, со вкусом разболтанного в прокисшем компоте говна с примесью шампуня для волос, аммиака и электролита из аккумулятора. Не каждый мог это проглотить. А из тех, что смогли, очень многие потом сильно сожалели, ужасно страдая в ротном сортире. Но были и любители, которые кишмишовку ценили, пили, как только подворачивался случай, и клялись, что будут гнать ее даже на гражданке. Гашиш, он же гаш, и марихуана, она же анаша или чарс, были повсеместно доступны и дешевы. Каждый взрослый житель Афганистана выращивал это ароматическое растение и перерабатывал его, а каждый несовершеннолетний житель Афганистана им торговал. Дань, которую часовые на КПП взимали с контролируемых афганских автобусов, платилась главным образом гашом и чарсом. Курило траву большинство солдат, когда ветер стихал, конопляный дым окутывал блокпосты и стелился по траншеям.

Скуку кайфа убивали также разговоры. В разных группах, на разные темы. На «Горыныче» регулярно собиралась группа фанатиков спорта, а конкретнее — хоккея на льду. Все, как один, из Москвы, а поэтому стандартно поделены на соперничающие группировки болельщиков ЦСКА, «Динамо» и «Спартака». Происходили споры о том, кто лучше. «Никто, — разрывался Валера Белых, фан и приверженец ЦСКА, — никто и никогда не сравняется с такими профессионалами, как Рагулин, Фетисов, блядь, Ларионов, Касатонов или незабвенной памяти Харламов». «Да что вы говорите! — протестовали Эдвардас Козлаускас и Федя Сметанников, новый из пополнения, оба яростные сторонники „Динамо“. — Лучше всех Голиков и Мальцев, а кто думает иначе, тот просто блядь». «Да прямо уж! — наносил контрудар сержант Гущин, болельщик „Спартака“. — Нет лучше нападающих, чем Якушев, Тюменин и Капустин, а „Спартак“, вспомните, блядь, мои слова, еще выиграет первенство СССР». «Волосы у меня вырастут», — орал Валера, обстоятельно объясняя и демонстрируя, где они у него вырастут. Споры продолжались обычно от часа до полутора, после чего фаны клубов соглашались и объединялись в общем выводе. Самая лучшая, мастерская и непобедимая — это сборная СССР, объединяющая все самое ценное и лучшее из разных клубов. Единогласно и бурно заявлялось, что сборная вздрючит любого противника, без разницы, будь то сраные шведы или канадские бандюги из профессиональной лиги НХЛ, кто станет у нас на пути, тот, ёб его мать, будет собирать зубы по льду. «Скоро продажные чехи в этом убедятся, — грозились Валера и Гущин, — гребаных чехов-дубчековцев ^[60]следует крепко вжарить, уж они-то знают за что».