Змея - Сапковский Анджей. Страница 20
Лица бойцов начинали светлеть и лучиться, глаза зажигались воодушевленным блеском, пылали, как у святых на церковных иконах. Они становились глазами победителей, глазами людей, которых никто не в силах одолеть. Потому что, если бы, ах, если бы всё в этом мире можно было решать на хоккейном поле, в трех периодах, клюшкой и шайбой, то не только канадских профессионалов из НХЛ, не только вероломных антисоциалистических чехов, но и весь мир, да что там, даже душманов из Панджшера, Герата и Кандагара крепко и сокрушительно трахнула бы хоккейная сборная СССР, а в ее составе Рагулин, Фетисов, Касатонов, а также, блядь, Капустин, Голиков и Мальцев.
Благами кайфа пользовались не только солдаты. В КПП на «Муромце», в помещении, называемом кают-компанией, учредился своего рода дискуссионный клуб. В дискуссиях принимали участие узкий круг командования, то есть Бармалей, Якорь, а также Леварт, если только он не был в это время в яру у змеи. В этот кружок был принят также и Ломоносов, который хоть и был всего лишь младшим сержантом, однако получил признание на основании образования, которое определенно имел выше всех.
Поначалу Леварт как огня избегал каких-либо разговоров или даже намеков, способных раскрыть его мировоззрение. В конце концов они находились в ОКСВ, ОКСВ был частью Советской Армии, а Советская Армия была вооруженной ветвью Советского Союза. Как правило, это означало, что содержание любого разговора тут же будет известно КГБ, ибо тут же будет донесено. Ситуацию изменило высказывание, которое как-то раз позволил себе Бармалей. Ветер в тот день доставал особенно сильно, сметал со склонов пыльные бури, колол песком лица. Бармалей ворчал, ворчал, пока, наконец, не выдержал.
— У меня песок за воротником, — заявил он сердито. — У меня песок в ушах. У меня песок в зубах и был в жратве. У меня песок в подштанниках. У меня песок даже в жопе. Паршивая страна, паршивая сраная война. Ничего не скажешь, въебал нас в эти пески Леонид Ильич, пусть земля ему будет пухом.
— Благодарить стоит скорее Юрия Владимировича, — недолго мешкал с комментарием Ломоносов. — Потому что это Андропов, а не Брежнев принял решение о введении войск. Андропов, а вместе с ним Устинов и Громыко. Чтоб земля им была пухом, желало очень много людей, с положительным, видать, результатом, потому что весь триумвират уже на том свете. Что нашу ситуацию скорее не меняет. Говоря «нашу», я имею в виду нас четверых, заставу, полк и весь Ограниченный Контингент.
— А о каких изменения речь? — подключился Якорь, Яков Львович Авербах. — Что бы ты хотел изменить? Мы вошли в Афганистан с определенной целью, выйдем, когда этой цели достигнем.
— Собственно эта цель меня больше всего и беспокоит, — спокойно ответил Ломоносов. — Достижима ли она? А если да, то какой ценой?
— Речи об интернациональном долге, как я погляжу, тебя не слишком убеждают.
— Не слишком, — согласился бывший ботаник. — Предпочитаю те, где правда и фактическое состояние дел. Геополитическая расстановка сил. Сферы влияния и интересов.
— Это одно и то же. Мы же не ведем войну с грязными моджахедами, не с каким-то Масудом, [61]Хекматияром [62]или Хаккани. [63]Наш противник — ЦРУ, которое собирается аннексировать Афганистан с помощью Пакистана и использования его территории под базы ракет. Установленные здесь американские «Першинги» будут нацелены на многие важные объекты в СССР, в том числе и космодром Байконур. Если мы отсюда выйдем, афганские залежи урана использует Пакистан и Иран для производства ядерного оружия. Наконец, распоясавшийся и жаждущий господства ислам воспользуется афганским плацдармом, чтобы совершить экспансию в южные республики СССР, а все это в рамках создания новой Оттоманской Империи.
— Понятно, — иронично прокомментировал Ломоносов. — Мы в опасности. Нам угрожают агрессивная Евразия и варварская Остазия. [64]
— Опасность существует и она реальна, — настаивал Якорь. — А защищать себя — это наше священное право. Окружить себя оборонительным кордоном сателлитных государств — это святое право святой Руси. «Всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном, и заключается спасение мира, что живет он на то, чтоб стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной». [65]Достоевский, Федор Михайлович.
— Ограниченные люди, к тому же фанатики являются язвой общества, — тут же парировал Ломоносов. — Беда государству, в котором такие люди имеют власть. [66]Гоголь Николай Васильевич.
— Война — это мир, — вдруг решил, что будет уместным вмешаться, Леварт. — Свобода — это рабство, невежество — это сила. Джордж Оруэлл, уже сегодня цитированный.
— Не знаю такого и не слышал, — признался без всякого смущения Бармалей, доставая из ящика для гранат бутылки и кружки. — И не слишком шарю, что из всех этих цитат должно следовать. Ну что, мужики, по пятьдесят?
— Да можно и по сто.
— Премного благодарен, — покрутил головой Ломоносов. — Этот ваш ароматный бальзам в последнее время что-то мне не идет.
— Война — это мир, — Бармалей выпил залпом, энергично выдохнул, понюхал хлеб. — Так кто-то из вас сказал? Это как бы глупо чуток.
— Только на первый взгляд, — улыбнулся Ломоносов. — Дорога к миру божьему — это священная война. Так не мы утверждаем, а святые и философы.
— Следовательно, дорога к миру божьему, — Леварт вытер слезы, выступившие от афганского самогона, — это напалм, кассетные бомбы и мины, разбросанные с вертолетов. ХАД и тюрьма Пули-Чархи. Дорога к миру божьему — это ефрейтор Белых, который во время дежурства на КПП, угрожая оружием, грабит пассажиров автобусов.
— Не понимай вещи превратно, — ответил Ломоносов. — Одно дело средства, и другое дело цель. Война, скажу я вам, это один из путей развития. Развития, ведущего к изменениям. И эта война и наше участие в ней тоже.
— Как это?
— Эта война изменит все. Она будет толчком, закваской, началом перемен. Ведь ничто не нужно нам так, как перемены. Нам, каждому индивидуально, а равным образом всей нашей стране, в которой нам довелось жить. И которая остановилась, застыла, стала, как скованная льдом. Эта война сокрушит лед. И положит начало оттепели. Это, как мне кажется, Андропов и Громыко не предусмотрели. Вовсе не это их интересовало, когда они приказывали ввести войска в Афганистан.
— Перемены — вещь хорошая, — покивал головой Бармалей. — Особенно если к лучшему. Но я их немножко боюсь. У нас на Руси, когда идут перемены, обычно кровь течет рекой, головы летят и царит страшный бардак. После которого наступает длительный период смуты. Давайте выпьем!
— Будущее, — Якорь выпил и тяжело вздохнул, — это вещь далекая. А сейчас война вокруг. А на войне гибнут. Один Бог знает, останемся ли мы живы. И что нам делать, чтобы выжить.
— Выжить, — добавил Ломоносов, задумчиво глядя впереди себя, — и остаться человеком. Сохранить человечность.
— Не получится. Не получится сохранить человечность на войне, — медленно произнес Леварт и после паузы продолжил. — Война оскверняет. Каждое пролитие крови тянет за собой нечистоту и грязь. Каждый, кто принимает участие в войне, становится испорченным и изуродованным войной. Война освобождает в нем наихудшие инстинкты. Люди дичают и звереют так, что это становится не просто привычным и обыденным, а даже банальным. Однако зря питают иллюзии те, кто верит, что можно сохранить человечность, достаточно только не одичать, не дегенерировать и не стать скотиной. Что Порядок международного права и Гармония военного права в состоянии сдержать или хотя бы уравновесить Хаос войны.
Человечность на войне — это самообольщение, бред, грезы. Нельзя остаться человеком на войне. Не получится, принимая участия в войне, сберечь и спасти свою человечность. Потому что война и человечность — это понятия, взаимоисключающие друг друга…