Московский душегуб - Афанасьев Анатолий Владимирович. Страница 25

В последний год отношения с ними в Москве установились взаимоуважительные, но при таком значительном позиционном перевесе южных группировок хрупкое нынешнее равновесие никого, конечно, не успокаивало.

Достаточно было одной искры, чтобы город взорвался.

Искра могла сверкнуть откуда угодно. Чуть-чуть, к примеру, не полыхнуло после неосмотрительного распоряжения мужественного Лужкова, который кинулся выселять чечню из гостиниц. Однако какая-то умная голова в горах быстро скумекала, что устрашающий указ ничем не грозит синдикатам и предпринят с рекламной целью, чтобы втереть очки дремучему московскому обывателю ввиду возможных выборов.

В принципе вопрос с кавказским нашествием имел два решения. Первое решение хирургическое: мгновенная глобальная акция с налетом на штабы, с физическим устранением полусотни мелких и крупных паханов и всякое такое прочее, иными словами, "буря в пустыне" в домашнем варианте, которая при удаче могла в одночасье изменить соотношение сил, но влекла за собой неизбежный ответный террор. Само по себе, как заметил Серго, это не так страшно, больно рожи у будущих террористов приметные, да и дома, как известно, стены помогают; но все же продолжительная заваруха дурно отзовется на сотрудничестве с иноземными фирмами, и будет подорвано доверие к русским партнерам, а доверие в бизнесе то же самое, что дрожжи при производстве самогона. Впрочем, сил для мощного превентивного удара, как уверил Башлыков, у них достаточно, засандалить такую акцию он брался в любой момент.

– Собираемся пятый раз, – раздраженно заметил Башлыков, – и все время я повторяю: хватит трепотни.

Надоело! Кавказцы уважают только силу – не мной придумано. А чтобы силу уважали, надо ее показать.

Второе решение было эволюционным: исподволь оно уже осуществлялось. В южные кланы внедрялась агентура, перекупались курьеры и наблюдатели, заключались совместные контракты на поставки сырья, на подставных лиц приобреталась земля и недвижимость в республиках, но то же самое и с таким же тараканьим упорством производила и противная сторона. Такое перетягивание каната грозило затянуться на десятилетия.

Ждали слова Алеши Михайлова, потому что никто больше не сомневался в его праве на власть. Последний сомневающийся – Гоша Пятаков мирно дремал вечным сном под мраморной плитой на Щербинском погосте.

– Действительно, – сказал Алеша, – переливаем из пустого в порожнее, а кавказцы все наглеют. Иногда даже плюют нам в глаза.

– Что ты сам предлагаешь? – хмуро спросил Серго.

– А ты?

– По мне лучше погодить. Над нами не каплет.

– Тебе, Серенький, пора открывать обувную мастерскую на Тверской. Валенки подшивать. Там уж точно тебя никто не тронет.

Серго благоразумно промолчал. Придет час, привычно утешил он себя, и этот валенок я напялю на твою глумливую рожу, скот.

Неожиданно на помощь ему пришел Башлыков:

– Любишь ты, Алексей Петрович, загадки загадывать. Ну ладно, Серго будет валенки подшивать, я – галок стрелять, а ты что? У тебя какие планы? Скажи, если мы в одной упряжке. Мы все же не пешки.

Алеша отпил водицы из хрустального стакана, на его лице сияла обычная ангельская улыбка.

– Проблема, ребятки, вовсе не в кавказцах, – сказал он задумчиво, обращаясь как бы к одному Башлыкову. – Это они на попутном ветре так резво рванули. Ветерок стихнет – и где они? Опять мандаринами на рынке торгуют да гирьки у весов подпиливают. Их сила только в нашем раздоре. А наша слабость еще в том, что мы по-прежнему все через зад делаем. Все нам кажется: замочи часового – тут тебе и вольная волюшка.

– Опять загадки, – вспылил Башлыков. – Уж лучше тогда по домам разойтись.

– Разойдешься, когда прикажут, – урезонил его Михайлов. – Давай Вдовкина послушаем. Он у нас самый образованный.

– Давай послушаем, – не утерпел Серго. – Почем нынче беленькая в ларьках? Пусть расскажет.

Вдовкин был пьян, зол и сосредоточен. На Серго не взглянул. Со смерти Тани прошел год, но не было минутки, чтобы он ее не помнил. Он не верил в загробный мир, поэтому не надеялся ее больше увидеть. Вино приносило забвение, и хотя и несло с собой угрозу слабоумия, зато оно было всегда под рукой, и отвратителен был, в сущности, лишь миг утреннего пробуждения.

Действительность быта абсурдной, полной призраков, но даже в ней выпадали события, которые изумляли Вдовкина. К примеру, поездка в Цюрих или вот эта бандитская сходка, до невероятных совпадений пародирующая научные симпозиумы, на которых когда-то ему доводилось бывать. Тождественность всего сущего внушала пьяному Вдовкину благоговейный трепет. Можно было верить в Бога или не верить, но в нелепых повторениях, в маниакальном блуждании человека по замкнутому кругу совершенно очевидно проявлялась насмешливая воля Творца.

– Михайлов прав, – сказал Вдовкин. – Отдельной чеченской проблемы, или кавказской, или татарской нет в природе. Есть правила игры для бедных и есть правила игры для богатых. Это надо понять. Богатые давно играют на уровне государственных монополий, а мы вертимся внизу среди криминальных группировок.

Речь идет о переходе в иную среду обитания, только и всего.

– Молодец! – воскликнул Алеша. – И что предлагаешь?

– Лобби в выборных органах и влияние на правительство. При нормальном капитале – это осуществимо.

Вполне.

Миша Губин через стол дотянулся и добавил ему в фужер свежего пивка:

– Заслужил свою выпивку, герой!

Через минуту Михайлов распустил подельщиков, в комнате они остались вдвоем с Серго.

– Что об этом думаешь? – спросил Алеша.

Серго не стал мямлить и уворачиваться по своей природной мужицкой привычке:

– Без Елизара не сдюжим.

Алеша грустно покачал головой:

– Серенький, когда наконец проснешься? Елизар нас обоих давно к вышке приговорил. Даже не понимаю, чего медлит.

– К старости боится пуп надорвать. За ним и так трупы штабелями. Но, конечно, на объединение он вряд ли пойдет. Зачем ему… Кстати, что думаешь про Башлыкова?

– Это твой человек, не мой.

– Тут такой выходит расклад: если валить старика, то.., без Башлыкова никак.

– По зубам ему?

– Еще бы! – смягчился сердцем Серго. – От этого бредового майора меня иной раз оторопь берет. Полагаю, за солидный куш он к завтрему пол-Москвы передавит.

– Пол-Москвы не надо, – улыбнулся Алеша, – а старого черта все равно придется потревожить. Хотя ему, видишь, и динамит нипочем.

– Крепко жить хочет, падаль.

Глава 11

Таня Француженка кинулась во все тяжкие, леча тоску. Первым делом наведалась к старинному сердечному другу Лошакову. Разглядя ее через глазок, профессор отомкнул чугунные засовы, распахнул дверь и заверещал что-то невразумительное, радостное, кланяясь и гримасничая, точно китайский болванчик. Таня вместо приветствия с ходу влепила ему дружескую оплеуху и прошествовала в комнату. Лошаков плелся за ней, заторможенно подвывая.

– Господи, Андрей Платонович, на кого ты стал похож?!

Годы действительно не пощадили страдальца. Обрюзгший, тучный, заплесневелый, но с сияющими наивной голубизной глазками, он был весь как воплощение власти рока над рассудком. Куда подевались его спокойная рассудительность и мягкие, обволакивающие манеры дамского угодника. Счастливое десятилетие прогрессивных реформ наложило на него роковую печать.

Каждая жилочка у него ныла. На заре перестройки, доверясь меченому властолюбцу, он вместе со всем народом восторженно устремился на подвиг сокрушения ненавистного коммунячьего режима. Отложив в дальний угол научные труды, стал завсегдатаем всех демократических митингов и тусовок, сочинял прокламации, вел активную агитационную работу в массах и в конце концов удостоился личной дружбы двух великих людей современности – православного пастыря Глеба и изумительного остроумца и аристократа Гаврилы Попова. Когда взошло божественное солнце августа, стоял рядом с ними в праздничной толпе и, не стыдясь слез упоения, впитывал вдохновенную речь Бориса Николаевича, перышком взлетевшего на поверженный танк. Каждое его святое слово каменной плитой рушилось на головы взбесившихся партаппаратчиков в Кремле, замысливших усыпить прозревший, но слепой народ иезуитскими песнопениями. В незабываемый день Лошаков и сам чувствовал себя былинным витязем, призванным спасти беспомощное людское стадо от нового, еще более изощренного ига. Пронизывающий вихрь революции скорчил его интеллигентское тельце в сладострастной судороге.