Словенка (СИ) - Романовская Ольга. Страница 18

У реки она Эльгу повстречала. Бледная она была, одни глаза на лице и остались. Рядом с ней, подложив на камень старый мужнину вотолу, сидела Всезвана Первяковна и бельё стирала.

— В избе бы постирала, да Зарница теперь там из-за всех кутов пыль метёт, — улыбнулась старостина жена, Наумовну заметив. — Ох, и холодна нынче вода!

— В конце листопада холодней будет, — тихо заметила Эльга, — такая, как в Норэгре.

— Ты всё так же в тот край спешишь, — Наумовна отложила в сторону доху и на руки подула — больно вода в реке холодна была.

— Нет, здесь я останусь. Не отпустит меня матушка, а батюшку не воротишь. В Черене родилась, тут мне и жизнь прожить.

— Шла бы ты домой, лапонька моя, — Всезвана Первяковна на дочь беспокойно посмотрела. — Только-только со двора; как бы снова в объятья лихорадок не попала.

— Хорошо, матушка, — Эльга отошла немного от реки, поплотнее свиту запахнула. — Долго ли тебе ещё работать?

— Нет, рукав один остался.

— Подожду я тебя, вместе пойдём.

… Шелестели листья под ногами; ветер жалобно, словно дитя малое, между деревьев плакал.

— Не люблю я листопад, — Эльга развязала пояс; свита по ногам забила. — Грустно мне становится, когда ветер воет.

— А мне для печали в печище времени не хватало: в поле я работала да в избе домостройничала.

— Нет, никогда я так не работала. Чернавка у нас одна была, Таланой звали. Вот она с зари до заката солнышка трудилась.

— Где ж она теперь?

— Сбежала. Слышала я, к свеям опять попала.

— Видела я в Черене много иноземных гостей; были среди них и те, кто свеями себя называли, но не слышала доселе, чтоб к ним кто из родного дома бежал.

— Не сама ж она к ним пришла, по глупости своей ушла со двора, а от глупости добра не жди. Продали они Талану какому-нибудь словенину или же к себе, в страну свейскую увезли.

Эльга вдруг замолчала; Гореслава её расспрашивать о чернавке больше не стала.

В доме плотника засела Наумовна за прялку, шерсть чесала, нить плела и думала о родном печище. Скоро грудень придёт, принесёт с собой Саврасую и кузнеца, что по замёршей дороге отвезёт к родным.

Летел листопад; словно листья с деревьев пролетали дни.

Наумовна вместе с Миланьей в лес по грибы-ягоды ходила тропинкой, что вдоль берега Нева бежала; и не боязно было им взбираться и спускаться по камням. Всё верно баяли люди: есть земля, где камней больше, чем травы, а сосны величаво смотрят вниз на воду.

Как-то раз довелось им увидеть, домой возвращаясь, как по берегу княжья гридня прочь от Черена уезжала. Ладно бежали холёные кони, поблёскивая мокрыми от росы спинами; молодцы горделиво в сёдлах сидели, а кто-то из них на гудке играл. И было их около дюжины.

— Кто-то дань не заплатил, — прошептала Миланья. Она щекой к шершавой сосенке прислонилась и тоскливым взглядом кметей провожала. И показалось тогда Наумовне, что остановился на мгновенье рыжий конь, и русый кметь поднял голову, посмотрел на неё. Но быстро скрылись за поворотом вершники, а Нево топот конских копыт заглушило.

Девки осторожно по тропинке спускались с полными кузовками к дороге, дождями размытой.

Над водой птицы кружили белые, крикливые, мореходов приветствовали

Гореслава на минутку замерла на середине тропы, чтобы посмотреть на Нево. Она увидела вдалеке полосатый парус, быстро к берегу приближавшийся.

— Снеккар, — объяснила Миланья. — На них гости заморские приплывают.

Полосатый парус трепетал на ветру, постепенно скрываясь за зеленью ёлочек-шатров. Снеккар покачивался на волнах; гребцы бодро поднимали и опускали вёсла в холодную воду; плеск её слабым эхом долетал до берега.

Ладья быстро исчезла среди камней, видимо, вошла в бухту перед Череном.

Тропинка, петляя, привела их к Быстрой. Девки пошли быстрее; тяжёлые кузовки уже не оттягивали руки до земли.

Хват Добрынич лук свой охотничий проверял, тетиву натягивая. "Миланья, — крикнул он чернавке, — принеси из избы тул и налучье". Миланья быстро на крыльцо взбежала, позабыв про тяжёлый кузовок. Гореслава помедлила немного, присела на бревно и кузовок рядом с собой поставила.

— На охоту собираешься, Хват Добрынич?

— Пока зори тихие, да сивер не окреп ещё — самое время на зверя идти.

— На какого же?

— Ну, не на медведя же. Егор пошёл бы, а я хозяина зверей лесных уважаю.

— Бирюка с собой возьмёшь?

— С Лисичкой только белок пугать, — Хват рассмеялся. — Перуново войско из города, а я в — лес.

— Может, и медведя подстрелишь?

— Нет, мне бы волка убить. Был бы тебе славный кожух.

— Что ж, иди, охотник. Вернешься, кашей с пылу, с жару накормлю.

Добрынич кликнул угрюмого пса, взял у Миланьи кожаный тул и налучье и пошёл к воротам.

— Да, отдохнёшь с часок и за работу принимайся, — Хват остановился и на Гореславу глянул. — Ты Егора не дожидайся, запрягай Гнедую и поезжай в лес за дровами.

— Думаешь, сама донести не смогу?

— Спины потом не разогнёшь. Для лучины и печи много веток я нарубил. Знаешь ли полянку рядом со сгоревшей сосной?

— Как же не знать. Ягода возле неё сладкая.

— Возьми с собой Миланью да поезжай туда. Вернуться только б вам до Перунова гнева. Глаз у меня зоркий, заприметил я облачко чёрное посолонь.

— Уж как-нибудь не промокну. Только чего ж мне, девке, ветки собирать?

— Белоручка ты в гостях — так и ноги с печи не свесишь. Много у нас работы: зима в ворота стучит. У Егора часа свободного нет: отцу помогает деревья в лесу выбирать, валить да дома ладные ставить. Князю горница новая нужна.

— Что ж, съезжу, если треба. Так, говоришь, возле сгоревшей сосны ветки?

— Там. Мать с утра каши да щей наварила, пойди поешь.

Хват с Бирюком вышли за ворота. Тяжело вздохнула Гореслава: не так хотела остаток дня провести, но не привыкать ей к работе.

… Миланья суетилась возле Гнедой, упряжь на ней поправляла. Наумовна дивилась тому, как чернавка ловко со сбруей и упряжью управляется. Всё-то она умела, может, потому, что с малых лет трудиться привыкла.

— Готово всё, на телегу забирайтесь.

Гореслава кругом воз обошла, потрепала лошадь по чёрной гриве и села в телегу. Миланья проворно побежала к воротам, отворила их. Воз медленно, скрипя выехал на улицу. Гореслава придержала Гнедую, чтобы чернавка забралась на телегу.

… Тяжело шла лошадь, громко скрипел воз, полный дров. Правила Миланья: у Наумовны от работы плечи болели. Она постелила на ветки платок, легла на него и смотрела на небо. По нему ползли кудрявые облака, а меж ними, как волк среди овечьей отары, плыла чёрная туча, о которой предупреждал Хват.

Дорога, петлявшая вдоль берега Быстрой, на несколько минут вышла к Неву. Было это то самое место, где видели девки поутру, как княжья гридня прочь уезжала. Захотелось Гореславе лицо холодной водой омыть, попросила она чернавку вожжи натянуть. Медленно по мшистым камням шла Наумовна к плескавшемуся грозному Неву. Сегодня оно было спокойно и лелеяло редкие ладьи, что отважились в этот месяц отойти от берега.

Белые птицы кружили над водой, ловко ныряли в холодную бездну и взлетали ввысь с блестящей трепещущейся рыбой в клюве.

Очаровало Гореславу Нево, завлекло к себе. Шла она по берегу, а Миланья вслед за ней по дороге ехала. Убежала дорожка на миг за гранитные валуны, скрылась из виду Наумовна, а когда мохнатые ёлочки раздвинулись, прижались к камням, увидела чернавка снеккар с полосатым парусом.

Поздно Гореслава его приметила: рыжебородый свей спрыгнул в воду, быстро до берега добрался. Девка к телеге побежала, но немного не хватило у неё сил. Свей быстрее оказался, словно кошка по камням прыгал. Схватил он Гореславу и, не смотря на её крики, поволок к снеккару.

Видела Миланья, как уплывала ладья, кричала, на помощь звала, но помочь ничем Наумовне не смогла: быстро скрылся из виду полосатый парус.