Гостиница Четыре стихии (СИ) - Золотухина Ольга Андреевна. Страница 30

А-а, шайтан, неужели нельзя спокойно постоять и не дёргать меня за рукав?!

Обозлённый неутомимостью своего нового приобретения, Хасан с перекошенным лицом повернулся к рабыне и пристально посмотрел ей в глаза:

- Как тебя зовут, э? Это я для того спрашиваю, чтобы вплести твоё бедное имя в заклинание вызова злобного пустынного дэва! - рыкнул он, приглушая свой голос для окружающих. Илистая ряска испарилась с зелёных омутов глаз рабыни, влажно заблестели короткие блёклые ресницы. - Что ещё, говори!

- А я... п-под-думала просто... Ай-я-я-аа!.. Что ты зах-хочешь у-узнать!.. Тот парень, который украл твою... ну, висюльку т-таку-у-у-ю-ууу! с ка-а-амешко-ом!..

- Что-о-о?! - диким изюбром взревел будущий величайший чёрный кудесник, торопливо хватаясь за воротник. Амулет, снятый с шеи Али! Подарок отца! Ах ты, гнусный воришка! Когда только успел?!

Хасан рывком присел на корточки и коснулся кончиками пальцем земли. Чёрный след гибкой змейкой заструился по пятам за карманником, ни на вздох не упуская обречённого ловкача из виду. Молодой колдун бросился вслед за своим кудесничеством. За ним, вскрикивая раненной вороной, летела рабыня.

Впереди, протискиваясь едва ли не под ногами у благородных горожан, бежал воришка, на проверку оказавшийся коренастым коротышкой с длинными рыжими волосами, заплетёнными в две толстые косы. Благодаря своему незавидному росту и удивительной расторопности карманник преодолевал расстояние значительно легче молодого жилистого Хасана. В какой-то момент юноше показалось, что проклятые злобными ракшасами жители Бейрута просто сговорились не дать ему, сыну великого Фарукха, вернуть себе принадлежащее по праву! Гнев застил глаза молодого колдуна: раздавить их, раскидать в стороны!.. не дать ему уйти...

Малик выпрыгнул перед лицом хозяина откуда-то сверху, вцепился в халат мужчины, покупавшего у палатки персики, оттолкнулся - и вот он уже перепрыгивает

-- одного плеча на другое, забирается на головы, сбивает фески, тюрбаны и диковинные головные уборы. Наконец, настигает воришку и прирастает к его роскошной шевелюре. Карлик взвивается от боли, прыгает на месте, пытаясь сбросить

-- себя мерзкую макаку, вертится волчком и исчезает с глаз Хасана в одной из многочисленных узких улочек.

"А, осколок чужого греха, чтоб ты облысел, вконец обгрызенный блохами!" - мысленно напутствовал карманника молодой колдун. Малик вовремя остановил его гнев, иначе быть беде. Многолицый и многоголосый базар и без того обращал на юношу непозволительно много внимания... такого, что едва не пронзает насквозь!.. Х асан оглянулся, споткнулся от неожиданности и рухнул ничком в чьи-то расшитые туфли. Послышался смех, туфли пришли в движение, брезгливо отпихнув

юношу в сторону, а потом поднялся дикий крик. Будущий великий кудесник безропотно собрался в комок, встал на четвереньки и пополз в бесконечном движущемся частоколе ног.

- Дэв! Дэв! Это злобный дэв! Спаси нас всех Аллах, бегите, правоверные! - раздавалось над головой.

Больше разумных советов не поступало: раскалённый воздух заполнился бессмысленными воплями и отчаянным визгом. В поднявшейся суматохе пробирающегося на четвереньках юношу пихали в бок, наталкивались на него, пытались ударить, расчищая себе дорогу. Хасан, независимо от собственных желаний, добрался до тени и забился в просвет между глиняной бочкой и облупившейся стеной дома. Какой-то мальчишка-оборванец трясся от страха у колдуна за спиной. Настороженные чёрные глаза поблескивали в щель между прутьями плетёной корзины.

Хасана неумолимо тянуло выглянуть на центральную улицу, но дрожащее от озноба тело не слушалось.

Его нашли! Они его нашли! Та маленькая танцовщица... Опять танцовщица!

- Э-э, отрок, ты чего расселса, да! Что? Совсем испуганный стал, нога не дэржит? Что, ни одна, да?! А эсли очэн' захотэт'? Снова молчиш'?! Иногда у миня такой ощущений, что я тол'ко сам с собой разговаривай...

"Бежать! Бежать! Надо бежать! - билось в сознании молодого колдуна. - Бежать как можно дальше, чтобы они не нашли... Бежать, чтобы не стать как отец... Отец... Отец бы не побежал... И Фарад... Фарад тоже..."

Мысли скакали в голове молодого колдуна как блохи при поимке. Постыдно дрожали руки. Но величайшим и могущественнейшим был его отец! А он, в один миг осиротевший юноша...

Но нет! Не может такого случится, чтобы их род прервался на младшем отпрыске! На том, который так часто хвастался своими будущими победами! На том, кто видел в мечтах склонённые на колени народы и покорные его воле земли!.. И что там, шайтан его возьми, кричит этот безмозглый блестящий камень?!..

- ... двое! Двое! Их двое! Спасайтесь... спасайтесь! Бегите, правоверные... да хранит... вас... Аллах!

Голос мог принадлежать только почтенному мулле. Подумать только - какая забота о правоверных! Хм, о чём это он, кого "двое"?.. Хасан на корточках подобрался к углу дома и выглянул наружу. Горожане, купцы и чужеземцы образовали бешеный круговорот, сметающий всё на своём пути.

Взлетали в воздух диковинные птицы; яркими пятнами брызгали в разные стороны золотистые персики; втоптаны были в песок сочные дыни и сладкие арбузы; верблюды ревели, обезумев от бесконечной толкотни и сотен пёстрых пятен, быстро сменяющих друг друга. Волшебными полотнами полоскались над землёй два цветастых ковра - чуть левее, у навеса. Молодой колдун пригляделся к двум бесформенным чёрным грудам ткани возле гончарного круга. Возле них сгрудилось несколько стражей: трое из них попеременно посылали в небеса стрелы, двое других суетились возле непонятного тряпья. Вот воин склонился к груде, зачем-то поднёс к ней чашку с питьём. Из тряпья показалась голова: бледная кожа, обострившиеся черты лица, закатившиеся глаза...

Колдуны! Эти двое - колдуны! Глупцы, самонадеянные глупцы! Тварь выпила всю их магию! И едва не лишила жизненной силы! Неужели история повторяется?

Хасан поднял глаза к небесам и затрясся ещё сильнее. На этот раз - от чувства полного унижения. Так вот откуда это "двое"! Пленная баньши, скинув ненавистную ей паранджу, боролась в воздухе с голодной тварью. Они хрипели, визжали, царапались и кусались, не глядя уворачивались от стрел и снова вцеплялись друг в друга. Перья в воздухе кружили хороводы: серые - баньши и радужные - преобразившейся фурии. Худая как щепка рабыня с выпирающими рёбрами и узкими бёдрами была такой хрупкой, что, казалось, крепкая мускулистая тварь, пожирающая магию, могла смять противницу одним неосторожным движением. Но баньши, покрытая ссадинами и тёмными от синей крови ранами, отвечала на каждый выпад фурии. Иногда раскрывались губы рабыни - Хасан не слышал ни звука, - однако её страшная противница сжимала виски ладонями и теряла ориентир. Правда, на короткое время, до тех пор, пока очередная стрела не прерывала странную песнь баньши.

- Не-е, всякий женщин глюп - я тибе говорю, отрок, э! Разве такой доходящий рабыня выстоят' долго... Ты куда пошёл, а-а-а?! Э-ээээ!..

Молодой колдун заметил свёрток, выроненный баньши, всего в нескольких шагах от своего укрытия. Перебежками добравшись до него, Хасан судорожно развернул драгоценный ковёр и встряхнул его. Волшебное полотно растянулось перед юношей. Молодой колдун без раздумья взобрался на ковёр и потянул вверх левый угол.

Ринулся в лицо душный воздух, обманчивая прохлада ветра коснулась разгорячённой кожи. Сердце замерло и ухнуло вниз, наполнив сладостной негой низ живота. Такое невероятное ощущение свободы не овладевало Хасаном с тех пор, когда обозлённый непослушанием ученика низкорослый аль-Азамат поднял его в воздух и пришпилил за шиворот к потолку. Юноша провисел в неудобном положении целый день (одногодки и младшие ученики устроили к нему целое паломничество, долго показывали на Хасана пальцем, кидались огрызками яблок и виноградинами). А отвлёкшийся на другие заботы наставник, обнаружив молодого колдуна на прежнем месте, жестоко отчитал Хасана за праздное времяпрепровождение и, сняв заклятие, с руганью отправил воспитанника убирать свою комнату. В тот день юноша разбил первую бутылку с джинном. При воспоминании о том, во что это вылилось, до сих пор зудело пониже спины...