Эхо войны. - Шумилова Ольга Александровна "Solali". Страница 3

Я медленно улыбнулась, оборачиваясь. Фарр Торрили, единоличный и беспрекословный владелец этих стен, лелеял в своей душе настолько чистую и незамутненную сомнениями неприязнь к Звезде, что ее слуги подпадали под нее автоматически.

— Я выпрошу для вас тепленькое местечко в глубочайшем подвале Бездны, фарр.

— Если вы не уберетесь сейчас же, повстречаетесь со Звездой лично.

Да, да, дражайший фарр — атеист. Встречаются и такие в наше бездуховное время.

Я обворожительно улыбнулась, сотворила в воздухе знак божественного благословления и не спеша направилась к выходу. Силовая волна пронеслась над моей головой, окончательно добив террариум.

Весь форт с немалым удовольствием гадал о причинах столь рьяной неприязни коменданта к верховным богам. Будучи старого аристократического рода, фарр Торрили воспитывался соответствующим образом, а солы своих богов почитают с необходимым прилежанием. Тем более — в глухой провинции, прозывающейся Деррин, второй планеты Алуры, сто семнадцатой звезды от богоданной Солярики (по официальному реестру колонизированных систем соланской Короны). Хоть и колонизированная сто семнадцатой, Деррин находится на отшибе оживленных трасс, так что «большой мир» здесь видело не так уж много народу. Большинство солдат сходятся во мнении, что комендант в их число не вошел, что делает его поведение еще более загадочным.

Несколько экзальтированных девиц из числа новобранцев даже рискнули в него влюбиться, зачарованные аурой загадочности, окружающей высокопоставленного фарра и его не менее колоритной внешностью, единственной не вызывающей недоумения деталью в которой были уши — большие, подвижные, с ровной густой шерсткой. На этом фоне болезненно–бледное лицо в сочетании с самыми обычными, черными, вечно растрепанными волосами, неряшливо спадающими на спину и плечи, и тусклыми, цепкими глазами невнятного грязноватого оттенка давало крайне неприятный эффект. Как и то, что, похоже, в одежде своей он мало того, что спал, так еще и одевался с закрытыми глазами. Девицы называли это «одухотворенностью». Мы звали его просто — Мертвяком. Ибо больше всего комендант походил именно на труп — все еще свежий, но уже успевший полежать.

И сговорчивости ему это явно не прибавило.

Посчитать свой рабочий день оконченным и направиться в столовую, где стояла самая мощная система микроклимата во всем форте, мне помешал совершенно лишний взгляд на информационную панель в коридоре. Из нее явствовало, что за заботами о своем дайре я пропустила как минимум два сеанса работы с «контингентом», так что, возможно, Мертвяк совершенно справедливо на меня обозлился.

Коммуникационный центр мне был нужен лишь постольку поскольку, но все же я зашла и туда, сделав объявление о начале приема всех желающих. Хотя через пятнадцать лет работы я знаю каждого обитателя форта, от уборщицы до заместителя коменданта, знаю, может быть, лучше, чем они знают себя сами.

Моя работа — разбирать чужие души, чистить и приводить их в порядок. Я знаю, кто истинно верит, кто верит по привычке, кто просто соблюдает обряды. Кто–то приходит просить совета, кто–то — каяться, кто–то спасается от одиночества. Но прийти имеет право любой. Не будем спорить с книгой Мира, даже если я и знаю, кого нужно ждать, а кого — не стоит.

Моя работа — открою этот секрет — не в том, чтобы поддерживать веру или дарить ее. Нет — и только потому Торрили меня здесь терпит. Она в том, чтобы четыре тысячи солов, практически безвыездно существующих в замкнутом пространстве, половина из которых — псионы, со всеми проблемами, которые прилагаются к неустойчивому сознанию ментально одаренных, не вцепились друг другу в глотки.

Кому–то помогает психолог. Кому–то — только я. В этом моя работа.

Служба моя в другом, ну да это и не важно. По крайней мере, сейчас.

На первом этаже широкая лестница открывается в бывший бальный зал, огромный, с недосягаемым потолком и снежно–белыми стенами. Уже при нас его заставили рядами рабочих столов для мелких клерков. Меня причислили к ним же, установив будочку темно–фиолетового дерева в самом дальнем углу.

Сейчас здесь было пусто и тихо — выходные все–таки. Я не спеша прошла между рядами столов, отперла дверь «рабочего места» и шагнула внутрь. Села в кресло и принялась просматривать последние новости, захваченные в коммуникационном центре — первые желающие появятся не раньше чем через час, ибо даже на беседу с ватаром никого не отпускают по первому требованию.

Поэтому, услышав дробный перестук торопливых шажков уже через двадцать минут, я удивилась, но отложила считыватель.

Чей–то кулак нервно застучал в дверь.

— Входите, прием уже идет.

На пороге застыла Атка, не замечающая расплетающейся косы. В широко раскрытых синих глазах плескался испуг.

— Что?…

— Фарра… Тетя Орие… Война!

Где–то далеко, за горами, слышатся раскаты грома. Война…

Глава вторая.

Кап–кап–кап. Кап.

За окном идет дождь. Крупные, полновесные капли разбиваются о листья и цветы, смывая пыль с поникшего кустарника под окном. Дождь идет уже второй день, постепенно подтопляя чахлый цветник, разбитый у основания Лабораторной башни.

Война прогнала жару.

— Орие, посмотри, там Атки во дворе не видно?

— Нет.

— Где только бегает, паршивка… Опять заберется в овраг, промерзнет, заболеет…

— И как ты думаешь, с какой радости твоя дочь лазает в этот овраг?

— А зачем ты летаешь в горы? — Ремо пожал плечами, не переставая разламывать принесенную мной охапку тонких сухих веточек на кусочки.

— Определенно не за этим, — я отошла от окна, — И я не думаю, что она замерзнет. Вот промокнет — может быть.

— Ну и какую я должен подать реплику?… — врач вздохнул. — Я не знаю, что с ней делать, Орие.

— Не будешь знать и дальше — испоганишь ей жизнь. И себе заодно, — я сунула одну палочку в рот. Задумчиво пожевала и добавила: — А ведь девочка только начала взрослеть. Нашел бы ты ей мать. И поскорее.

— А сама не хочешь?… — Ремо грустно улыбнулся и бросил мне непонятно как затесавшийся среди сушняка цветок лицинии. — Я понимаю, что разговоры по душам — твоя специальность, но я в духовнике не нуждаюсь. В новой жене — тем более.

— Моя специальность ограничивается подданными богоданной соланской Короны, а ременских подданных я осеняю божественной благодатью исключительно по дружбе и в нерабочее время, — попыталась я обойти стену, за которую он снова спрятался.

Бесполезно.

Ремены, ремены… В соланской глубинке легко отвыкнуть от других рас, даже мне. То, что в форте клан Точе был единственным исключением, никак не облегчало им жизнь. Но только сейчас мне пришло в голову, как на наших ящеров могло повлиять беспрерывное общество моих несколько истеричных сородичей. Для сола яркие и глубокие чувства — необходимый элемент жизни и дара, а вот для ремена это — уже явный невроз.

Я нашла в углу пластиковое ведро и принялась ссыпать туда измельченные ветки.

— Айрит умерла давно. А вы с Аткой живы. И ей — хочешь ты этого или нет — нужна мать.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — Ремо привычно пропустил мои слова на эту тему мимо ушей.

— Как раз–таки понимаю. Ты не поверишь — я тоже когда–то училась в Академии. И курс «сравнительная культурология» прослушала.

— Сравнительную психологию ты тоже изучала, ведь правда? — Ремо фыркнул. — Кстати, напомни мне, где сейчас обретается твой муж?

— Вот именно — муж. А не бывший муж.

— Это что, кардинально меняет суть?

Я пожала плечами. Традиционный конец традиционного разговора. Как только я пыталась утвердить в сознании Ремо мысль о том, что хоронить себя вместе с женой нельзя, мне мгновенно напоминали об огрехах собственной жизни.