Эхо войны. - Шумилова Ольга Александровна "Solali". Страница 96

— Нет, — он опускает руку и смотрит на меня. — Похоже, это черта всех созданий Лица. Готовы умереть, отвергая одних и принимая других по критериям, которые не различают толком сами. Даже этот полумертвый ременский маг… Вы бы были благодарны, если бы вам вернули жизнь?

Я задумалась — почти всерьез.

— Наверное. Но зависит от того, для чего ее вернули, и что бы после этого со мной делали. Зная вас…

— Что я делал? — в янтарных бесстрастных глазах, как в зеркале, отражается снежная пустыня. — Я дал ему возможность жить, всего лишь за то, чтобы смотреть его глазами. Даже не контролируя разум — слишком эта ящерица была сильна. И что сделал он? Как только понял, что происходит — скормил мою энергию какому–то увечному мальчишке и, естественно, умер, как должен был без ее поддержки, — пальцы с тонким липким листиком сжимаются в кулак. — Что это, если не напрасная, бессмысленная смерть?

— Почему — напрасная?… Где–то с вами мы расходимся по этому вопросу, честно говоря. В понятийном плане. Хотя, возможно, в древности понятия и были другими… Сколько вам лет? Не меньше тысячи, я знаю, но сколько?

— Я… не знаю, — во взгляде на миг мелькает грусть. — Я помню четвертую династию, когда Солярика еще не была едина. Не знаю, сколько лет прошло.

— Много. Я не сильна в истории, но если когда–нибудь доберусь до библиотеки, узнаю.

— Не доберетесь, — голос все так же бесстрастен.

— По крайней мере, постараюсь. А почему вы уверены, что мы не доживем до весны?

— Помимо прочего — потому что теперь уверен, что вы не знаете того, что должны. И умрете, как остальные, бессмысленно.

— О, какой только смысл не скрывается в наших смертях, — я загадочно улыбнулась. — Если вы умрете, пытаясь спасти свою королеву, разве это будет бессмысленно? А я умру, пытаясь спасти ни много ни мало целый форт.

Узкий зеленый листик, пахнущий весной, упал в снег.

— Что вы можете понять!…

— Вы тоже, фарр… Вы тоже.

Взмывает в воздух с воем метель, заметая листья. Солнце застилают снежные рукава, кровавое море с треском ломает лед.

Значит, стоять нам на разных берегах — до конца времен?…

…

Я просыпалась медленно, и приходила в ужас. Горящие дома. Вот что это было. Я не знаю — чего? Того, что должна. Того, где находится артефакт?

И — боги мои, ременский маг. Вы бы были благодарны, если бы вам вернули жизнь?

Вот как они выбрались из своей ледяной пустыни, вот откуда взяли координаты для перемещения. Вот почему ремен очнулся — когда мы готовы были ускользнуть окончательно. А вел он ремена, должно быть, от самого колониста.

Еще бы. Полный добычи город вместо кучки солдат…

А еще… Я почувствовала себя неправой. Очень. И дадут боги успеть — извинюсь. Потому что знаю, почему нет смысла в оправданиях, которым все равно никто не поверит. Потому что так — не бывает. И потому что ты — это ты, Зима, твоя репутация и твои поступки никогда не говорили за тебя.

Я встала и тихо, чтобы никого не разбудить, побрела к озеру. Мне нужно было подумать. Проанализировать каждое слово и — кто знает — найти если не ответ, то подсказку к нему.

Берег тих, темен и пустынен. Почти. Снова, в который уже раз, я нахожу его здесь. Хотя, возможно, это и к лучшему… У меня может не оказаться времени больше никогда. Или у него — что равновероятно.

Я неслышно подошла и села рядом.

— Ну что, Зима, на этот раз ты не занят?

С испуганно вскинутого лица смотрит все та же безысходность. И, похоже, даже прятать ее у него уже не осталось сил.

— Что–то случилось? — я задаю дежурный вопрос, зная, что он не ответит. Но ведь нужно с чего–то начать…

Он так же дежурно мотает головой, отворачиваясь.

— Уже нет никакой разницы, — тихий голос так не похож на его обычный, что я снова начинаю бояться. За него.

— Зима… Расскажи мне, что случилось тогда… с ременским магом.

— А зачем? — вяло огрызается он. — Я же его убил, что здесь еще непонятно? Или вам подробности интересны?

Широко раскрытые глаза подозрительно блестят. Он чувствует это и отворачивается. Снова.

— Интересны. Мне интересно, почему ты врешь? — я сплетаю пальцы, уложив локти на колени. — Неужели тебе все равно?… Или ты думаешь, что тебя будут обвинять вне зависимости от обстоятельств — только потому, что ты — это ты?

— А разве — нет? Разве не на меня подумали первым?… — он все так же не смотрит на меня. — Для вас и вам подобных я никогда не буду хорош, как бы не поступал. Так есть ли смысл?…

Наверное, я моральный урод.

Я ополчилась на тихо — а местами и громко — страдающего ребенка, защищающегося от мира так, как умеет… Когда нужно было всего лишь — научить делать это по–другому.

— Я знаю, что никого ты не убивал, а энергию маг отдал тебе сам. И — да, я была несправедлива. Когда–то ты извинялся передо мной, теперь я извиняюсь перед тобой. Коэни не тянется к законченным мерзавцам. И ему я верю. Если ты скажешь мне, что хочешь измениться, я поверю и тебе. Поверю и смогу убедить в этом всех остальных. У тебя есть тот, кто поддержит тебя, я ему помогу. Но вот тогда все будет только в твоих руках. Сам знаешь, в чем разница между легким и тяжелым путем. Готов продираться через тернии, если мы выживем? — я протянула руку. — Хотя бы… ради него?

Он посмотрел на мою руку. В лицо бросилась краска, дрогнули губы, а в глазах застыла мучительная безнадежность.

— Мы не выживем.

— Ну почему же… — начала было я, как он крикнул во весь голос:

— Мы не выживем! Поздно было, для него — поздно! — по бледным щекам покатились слезы. — И плевать мне, что я предатель! Потому что не могу я смотреть, как его…

Слезы переросли в истерику. Я побледнела как полотно, внезапно вспомнив все события последних дней. Неужели…

— Зима, что?… — я схватила его за плечи, встряхнула, посмотрела в глаза. — Он что, еще и тебя шантажировал?… Может, еще не поздно?

— А был кто–то еще? — севшим голосом безразлично проговорил он. Вытер глаза. — И — поздно. Я не вы, не паладин света, нет у меня сил бросать близких под ноги победе. Можете меня отправить под трибунал, но я нас сдал, так что вот–вот начнется… За то, чтобы его оставили в живых. Так что, наверное, я все–таки мерзавец, а вы извинялись зря.

Нет, не зря. Но не говорить же тебе, несчастному, прошедшему все круги ада за эти отпущенные сутки ребенку, что не могу я тебя винить? Что я видела, как ты мучился, разрываясь в поисках выхода, которого не было?

Я не могу тебя винить, потому что сама была готова сделать то же самое — я, тот самый паладин добра и света.

Неведомый противник, безымянный вожак, ты обыграл меня.

Откуда–то из глубины пещер раздались выстрелы и первые крики.

Я закрыла лицо руками. Хотелось завыть от отчаяния.

Глава двадцать седьмая.

«Мать» оттягивает израненную руку, на которой потихоньку расходятся свежие швы. Рана на бедре открылась, и штаны начинают буреть от засыхающей крови.

Боги спустились с небес и низвергли нас в Бездну — при жизни.

Причины и следствия перемешались в хаосе — они сцепились шипами, и расцепить их не хватает наших сил.

« — Но как попался Коэни, он же даже не видел их не разу?!

— Для этого обязательно видеть?… Когда он тащил эту ящерицу, зацепился сам. Только не сказал никому.

— Почему?!

— А что, здесь есть кто–то сильнее?!»

Нет.

Здесь и сейчас, похоже, не осталось вообще никого. Никого и ничего.

Я выглянула из–за поворота и выпустила короткую очередь в середину огромной черной кляксы из двух десятков сбившихся в кучу плакальщиц. Клякса взревела и бросилась на меня. Я прицелилась и начала отстреливать зверюг по одной.