Четыре жезла Паолы - Гореликова Алла. Страница 13

И вдруг внезапно Паола поняла: это за стеной, в соседней келье, плачет Иза. Паола упала на кровать, уткнулась лицом в подушку. Если бы слезы могли помочь…

Линуаль ушла на следующий вечер. Вскоре после обеда ее вызвали к Ольрику, а когда вернулась из храма Паола, подруга встретила ее во дворе гильдии, закутанная в темный дорожный плащ и с небольшой котомкой через плечо. Обняла, шепнула:

– С Джаретом идем.

– Вдвоем?! – ахнула Паола.

– Так проще. – Линуаль отстранилась, обхватила себя руками, будто мерзла. – Большой отряд не спрячешь, а мы тихо пойдем. Сама будто не понимаешь, у демонов силы – что двоих убьют, что два десятка. Зря людей терять.

Паола передернула плечами. Эти слова были не Линуаль – чужие. Но… наверное, подумала Паола, так и в самом деле правильно. А что не нравится – ну, война вряд ли может нравиться.

– Далеко хоть?

– Туда… где Хетта погибла. А потом – дальше, в мои края. Золото нужно. Ольрик сказал, горные за эликсиры цены втрое подняли. А у нас там есть… недалеко совсем.

– Погоди, ты о чем. – Паола даже не сразу поняла, что за «у нас там» имеет в виду подруга. – У эльфов, что ли? В лесу?! Сохрани Всевышний, убьют ведь!

– Да ну, – отмахнулась Линуаль. – Зачем эльфам золото? Главное, сделать все тихо, не нарушить покой леса, и все будет хорошо. А я лес знаю. Только вот не увидимся долго теперь. Удачи, Паола.

– Тебе удачи! – Подруги обнялись снова, крепко, силясь продлить последний миг вместе. Но вот Линуаль отстранилась, отвернулась резко и вышла за ворота – почти выбежала. Свернула к казармам. Паола стояла, глядя вслед, стояла долго, хотя Линуаль почти сразу скрылась за поворотом узкой улочки. Шептала благословения, сглатывала слезы и все никак не могла заставить себя отвернуться, уйти, пойти на ужин, а после – спать, а завтра – снова в храм, лечить, словно ничего не случилось, словно их тихая, мечтающая о доме и муже Линуаль не ушла туда, где уже погибла Хетта, и дальше – в золотые леса, где гибнет любой неосторожный путник.

В себя ее привел развязным тоном заданный вопрос:

– Эй, дева, где тут ваши главные?

У ворот толпилась стайка подростков, возглавляемая долговязым худым юнцом. Долговязый разглядывал Паолу с пристальным, каким-то жадным интересом.

– Зачем тебе главные? Вы вообще кто такие?

– Подмастерья. Лучшие подмастерья, – долговязый приосанился, – гильдии переписчиков и рисовальщиков.

– Что-то непохожи на лучших, – буркнула Паола. Наглый взгляд гостя вызывал почти позабытое с детских времен желание заехать по морде, а откровенное вранье побуждало выпроводить. Лучшие, как же! – Думаешь, я не знаю, по сколько лет в вашей гильдии в учениках ходят? Кисточки моют да перышки чинят за мастерами?

– А, мазилки пришли, – возник рядом вездесущий Класька. – Паол, все верно, учитель их чуть не с утра ждет. Явились, не запылились. Пошли, отведу.

Паола пожала плечами и побрела на ужин.

О «мазилках» снова вспомнила поутру, вернее, они сами о себе напомнили. Сидели всей компанией за столом младших учеников, уминали завтрак, зыркали по сторонам.

– Что они вообще здесь делают? – спросила Паола у Джатты. Та сейчас помогала учителям и первой узнавала все новости.

– Заклинания рисовать будут, – тихо объяснила Джатта.

– Что-о?

– Ну что-что, свитки. Нарисуют заклинания, а наши мастера потом зачаруют. Так быстрей выйдет, чем полностью самим. Хотя и послабее.

– А-а, поняла, – медленно кивнула Паола. Запустить готовое заклинание со свитка любому ученику по силам. Ну и пусть оно слабей, чем у опытного мага. Боевых магов мало, целителей того меньше, эликсиры тратятся быстро, а новые поди купи. В храме служек едва пришедших, ничего толком не умеющих, лечить ставят. Сколько раз она слышала, что война – это люди, люди, люди… Всегда считала – про войско говорят, про отряды, которым идти в бой. А оказалось, не только. Монахини, которые лечат, кормят и устраивают беженцев, маги, готовящие заклятия для походов, целители, встречающие вернувшихся из боя… Даже переписчики-рисовальщики…

В тот день на площадях столицы появились вербовщики. Они стояли, важные, под флагами Империи, и зычные голоса герольдов звали мужчин в ополчение и отряды стрелков, а женщин, девиц и подростков – помогать, смотря по способностям, при храме, монастыре или гильдии магов. Обещали семьям записавшихся в славное императорское войско полновесное золото, а идущие мимо хозяйки вздыхали: вон, на рынке что ни день, то хлеб дорожает, как жить? Демоны Проклятого жгут деревни, горит урожай, горит огнем сама земля, если так и дальше пойдет, не за горами голод, и что тогда толку в золоте? Сладко жить будет тот, у кого амбары полнее.

А еще – Паола узнала об этом вечером – в тот день обвинили в шпионаже торговца, что держал магическую лавку у городских ворот. Амулетов, эликсиров и свитков с заклинаниями выгребли из его кладовой столько – вдесятером дня не хватит разобрать; и были вроде бы среди тех свитков и амулетов не только разрешенные гномьи, но и самые что ни на есть черные. Почему-то это известие взбудоражило прежде всего гильдейских учеников: за ужином в трапезной не умолкал гул возбужденных разговоров, и учителя не спешили, как обычно, пресекать ненужный шум. Ольрик сидел мрачный, едва ковыряясь в миске, Тефас и Гоар яростно о чем-то спорили. «Горожане», – донеслось до Паолы, а после: «горцы» и «не простят». Девушка потерла лоб, поморщилась. Она устала, очень устала. Хотелось спать. Хотелось, как раньше, засыпать, улыбаясь, а просыпаться не на мокрой от слез подушке. Скорей бы кончилась война!

Этой ночью ей снилась Линуаль, и Паола шептала во сне: «Выживи, прошу тебя, только не умирай, живи! Пригласи меня в гости, когда у тебя будут дом и муж, ладно?»

Линуаль молчала. Между нею и Паолой скользили, кружась на ветру, золотые листья эльфийского леса.

Наутро по непривычно безлюдным городским улицам стелился, прижимаясь к камням и опадая пушистым пеплом, черный дым. От неправильной, нарушаемой лишь далеким песьим воем тишины веяло кладбищенской жутью. Шаги спешащей в храм Паолы отдавались гулким эхом, и ей казалось – кто-то бежит следом, догоняет, готовится ударить в спину. Паола сорвалась на бег. Потом начала помогать себе крыльями и во двор храма влетела, вся дрожа, с маху врезавшись в караулившего ворота служку. Спросила, всхлипнув:

– Что стряслось, не знаешь?

– Тебе бы, дева, лучше знать, – со странной смесью почтительности и презрения ответил паренек. – Ваши же, гильдейские, всю ночь работали.

– Гильдейские? Всю ночь? Ты о чем?

– Лавки жгли. Ну, заклинательские. – Глаза служки метнулись Паоле за спину, он торопливо шагнул назад: – Входи себе, дева, а мне тут языком чесать не положено.

Паола обернулась. Улица была пуста, только бежал к воротам храма мальчишка в темной ученической мантии. Замахал рукой:

– Пао-ола! Погоди! Тебя… – Окончание фразы снесло ветром.

Девушка прищурилась, прикрыв глаза ладонью:

– Эдька?

Шагнула навстречу.

– Что стряслось, Эд?

Мальчишка согнулся, опираясь ладонями в колени. Выдохнул:

– Тебя учитель Ольрик зовет.

В рыжеватых волосах запутались хлопья сизого пепла. Паола вздрогнула, спросила:

– Эд, скажи, а ты тоже?

– Что?

– Что ночью было, Эд?

Мальчишка распрямился, длинно выдохнул.

– А-а… нет, меня не взяли. Сказали, там черная магия будет, опасно. Старшие ходили. Говорят, много всякого приволокли.

– Чего всякого?

– Ну, чего? Свитков, склянок… Товара.

Товара… Паолу передернуло. Оглянулась на храмового служку: слышал ли? Похоже, нет…

– А люди?

– Не знаю. – Эд уже отдышался, ускорил шаг. – Говорю ж, младших отшили. И сейчас тоже рассовали по урокам, чтоб под ногами не путались. Учителя разбирают сидят, и старшие с ними. А меня Ольрик за тобой послал, сказал: не надо бы ей нынче за ворота выходить. Велел тебе передать, чтоб ни с кем на улицах не говорила и никуда не сворачивала. Опасно, сказал.