Голос дороги - Крушина Светлана Викторовна. Страница 34

— И не думайте! Хватит вам кусочничать. Пора бы вспомнить, что вы княжна. А то ходите, словно мальчишка, простолюдин какой-нибудь. Стыдно!

— Жадина, — грустно сказала Гата. — Пойдем, Грэм.

Во дворе она снова оживилась, а в конюшнях совсем повеселела. В списке ее привязанностей лошади стояли на втором месте после сокола. Она немного поболтала с конюхом, а потом пошла в обход конюшни, подолгу беседуя с лошадьми и угощая каждую кусочком сахара. Тут же принялась знакомить Грэма с ними, описывая их характер и нрав.

К завтраку все же пришлось вернуться в дом. Гата шла в столовую, как на собственные похороны. Грэму тоже было невесело. Оживившись во время прогулки с княжной, он снова замкнулся в себе.

Князь в это утро был не в духе. Накануне он поведал супруге историю своих отношений с матерью Грэма, и на его голову обрушилась настоящая буря. Выглядел он обессиленным. Он устало улыбнулся Грэму, спросил, как прошла ночь. Услышав: "Все в порядке, ваша светлость", — встретился глазами с младшей дочерью, улыбнулся еще более устало и сказал: "Вот и хорошо, осваивайся. Гата тебе все покажет". После чего попытался потрепать Грэма по волосам, но тот снова увернулся. Князь посмотрел недоуменно и даже обиженно, и Грэм почти пожалел о своем поступке.

Княгиня выразила удовольствие по поводу присутствия младшей дочки на семейной трапезе, а Грэму не сказала ни слова, только холодно кивнула. По-видимому, она еще не решила, как вести себя с почти взрослым пасынком. Старшая же княжна прошла мимо Грэма, словно он был пустым местом. Если во время завтрака ее взгляд случайно падал на новоявленного брата, ее красивое лицо принимало такое надменное и брезгливое выражение, что у Грэма кусок застревал в горле. Никогда в жизни он еще не был так унижен. Князь, вероятно, прекрасно понимал его чувства и все пытался поймать его взгляд. Но Грэм на него не смотрел. Уставившись в тарелку, он размышлял, что же теперь делать. Мириться с таким обращением было тошно. А надежда, что все еще наладится, тускнела с каждой минутой.

Всю следующую неделю Грэм провел в обществе Гаты, которая искренне радовалась его появлению в замке. В семье она была как неродная: с матерью вечно пререкалась, а над сестрой подшучивала, иногда довольно зло. Ласкова она была только с отцом и со слугами.

Вместо того, чтобы сидеть в гостиной вместе с матерью и сестрой, она уходила на кухню, где часами болтала с Укон, таская у нее с противня пирожки и булочки. Или хихикала в людской с Элис и другими служанками. Или запросто болтала с конюхом Никласом, получая шутливые оплеухи за дерзость. Слуги ее любили, а поскольку теперь с ней все время был Грэм, они привечали и его. Да и он был гораздо ближе к ним, чем к своим новоявленным родичам, и по воспитанию и по духу.

Вместе с сестрой он облазил весь парк и обнаружил несколько весьма приятных мест, где можно было уединиться, в том числе — прекрасный пруд, заросший камышом. Вода в нем была очень странная, серебристая и непрозрачная, и больше всего походила на ртуть. Гата утверждала, что это самое лучшее место в парке.

Любимым же ее местом в службах были конюшни, где она могла проводить целые дни, пока ее не прогонял конюх или не вытаскивал буквально за уши отец. Она любила лошадей, ей нравилось ухаживать за ними, а еще больше нравилось скакать верхом по лесам и полям, иногда — со своим соколом. Раньше она чаще уезжала на конные прогулки одна, изредка с отцом, а теперь ее охотно сопровождал Грэм. Всадницей Гата была отчаянной, при этом дикие скачки сопровождались не менее дикими воплями, которые разносились далеко по полям.

Бывало и так, что она с утра уезжала на рыбалку к какому-нибудь озеру и пропадала там до ночи, а то и до следующего утра. А то ночь напролет гуляла с деревенской молодежью, совершенно забыв о разнице в положении. Деревенские парни, глядевшие на нее восхищенными глазами, тоже про это забывали. Особенно восхищенные глаза были у сына деревенского кузнеца, высокого красивого малого лет двадцати. Гата была с ним ласкова, но отец парня лупил его нещадно всем, что попадало под руку, чтобы выкинул дурь из головы и не пялил глаза на знатную девушку.

Кое-кто из деревенских приятелей Гаты пробовал дразнить Грэма ублюдком, но он отловил обидчиков по одному и отлупил жестоко, как принято было среди уличной шпаны. После этого деревенские ребята его зауважали и дразнить перестали. Иногда Грэм даже думал, что гораздо более пристало ему жить где-нибудь в деревне, а не в княжеском замке. Только вот крестьянским трудом он никогда не занимался, и вряд ли сумел бы вытянуть эту лямку.

Со временем он стал все реже заглядывать домой, и даже есть норовил на кухне, со слугами. Загнать же домой Гату, особенно на уроки, которые давал ее сестре приходящий учитель, было почти невозможно. Сначала нужно было ее отыскать, а мало кто знал, где она пропадает. Поведение младшей дочери выводило княгиню из себя. В те редкие минуты, когда, наконец, в ее поле зрения оказывалась Гата, она читала дочери длинные нотации воспитательного характера, ставя в пример старшую сестру и напоминая, что и Гата — тоже княжна. На Гату ее выговоры не производили ни малейшего впечатления, и она ничего не меняла в своих привычках. Да и отец ее не упрекал, ему даже нравился ее неуправляемый характер. Он нередко высказывал вслух сожаления, что она родилась не мальчишкой. Его только утешало, что объявившийся сын оказался таким же шальным, как и любимая дочь, и что его младшие отпрыски пришлись друг другу по нраву.

Однако, привольная жизнь Грэма быстро закончилась. Князь решил, что мальчик достаточно освоился в новой семье, и пора приступать к делам. Под делами подразумевалось образование юного княжича. Для него пригласили еще одного учителя, помимо того, что ходил заниматься с Нинелью и с Гатой. И вместо того, чтобы вольной птицей носиться по полям и лесам, Грэм вынужден был сидеть в классе за книгами. Учили его чтению и письму, математике, истории, философии, поэзии, и — самое главное! — хорошим манерам. Нетерпеливый, порывистый характер Грэма снова дал о себе знать. При каждой неудаче он начинал злиться и ругаться площадными словами, приводя в ужас своего наставника. Науки ему не нравились, особенно философия, в которой он не понимал ни слова. На уроках он большую часть времени смотрел за окно, а не в книгу, вспоминая, как хорошо было на воле с Гатой. Впрочем, погода скоро испортилась, так что он лишился и этого маленького удовольствия. Да и Гате стало неинтересно гулять одной по холоду, и она слонялась по дому, огрызаясь на замечания матери и доводя своего учителя до белого каления.

Но из этого положения вскоре нашелся выход: Гата и Грэм додумались вместе сбегать с уроков. Они прятались в службах, а потом уходили на кухню и сидели там, путаясь под руками у Укон. Та ворчала, но не прогоняла их, и иногда даже подсовывала что-нибудь вкусненькое. Только на кухне Грэм и чувствовал себя дома. В семействе же Соло вокруг него сгустилась нехорошая атмосфера. Княгиня очевидно его невзлюбила, особенно после того, как князь официально объявил его наследником титула и состояния. Она не вела себя как злая мачеха из сказок, но едва разговаривала с Грэмом, и в этих редких случаях просто замораживала голосом и взглядом. Стоя перед ней, он изнемогал от желания перенестись на край света, чтобы оказаться подальше от княгини; уши так и горели от непонятного стыда. Ему казалось — с ним разговаривает ледяная фигура, высеченная из айсберга. Задетый ее холодностью, он начинал дерзить и задирать подбородок; такое поведение только усиливало неприязнь княгини. С каждым разом ее голос становился все холоднее и холоднее; казалось, она вот-вот начнет покрываться инеем. Грэм ничего не мог сделать, не мог растопить этот лед. Ему оставалось только избегать мачехи.

Нинель тоже его невзлюбила. Она даже не старалась скрыть презрительного отношения к незаконнорожденному брату, напротив — никогда не упускала случая это презрение продемонстрировать. Мало-помалу, Грэм ее возненавидел. Он не спускал Нинель ни одной ее язвительной реплики, всегда огрызался и дерзил. Не раз и не два в таких перепалках Нинель совершенно теряла самообладание, начинала кричать и называла Грэма бастардом и ублюдком, не зная оскорблений страшнее. Если при этих «беседах» присутствовала Гата, она никогда не оставалась в стороне, вступалась за брата, и скандал разрастался до безобразных размеров. Кончалось все обычно вмешательством князя, который успокаивал и разгонял всех троих по разным углам.