Голос дороги - Крушина Светлана Викторовна. Страница 36

И все-таки в возрасте пятнадцати с половиной лет он вдруг осознал, что становится жуткой сволочью, и если так пойдет дальше, то он превратится в человека того типа, какой сам больше всего ненавидит. Пора было остановиться, иначе он перестал бы уважать себя. Взять себя в руки после года абсолютной свободы оказалось нелегко, и для начала он сам поместил себя под домашний арест и перестал ездить на приемы. Он засел в отцовской библиотеке, чем страшно удивил князя и учителя, знающих о его нелюбви к чтению. Но он сам счел, что книги — единственная альтернатива его теперешним занятиям и единственное, что сможет удержать его от окончательного превращения в великосветского хама. В библиотеке ведь не было людей, которым можно нагрубить, а были одни только молчаливые книги.

Полгода Грэм просидел в библиотеке безвылазно. Он глотал книги одну за другой, и думал, как жить дальше и как себя вести. Если он примет роль богатого наследника, общества нобилей не избежать, а там его снова понесет. Да и атмосфера в замке становилась вовсе уже невыносимой, даже княгиня начала открыто выказывать неприязнь. Грэм начинал попросту задыхаться в нарядных гостиных Ваандерхельма.

Последней каплей стало столкновение с Виктором, женихом Нинели. Этот надменный юноша терпеть не мог Грэма, прекрасно зная, что из-за этого выскочки из рук Нинели уплыла изрядная часть приданого; Грэм платил ему сторицей. Виктор при каждом удобном случае принимался задирать княжича; а тот, хотя и дал себе слово больше не хамить, просто не мог сдержаться и промолчать, хоть на куски его режь. Он еще мог бы снести оскорбления в свой адрес, но когда Виктор, глумясь, начинал поливать грязью его мать, он зверел. В два месяца юноши довели друг друга до такой степени раздражения, что в один прекрасный день сошлись на мечах прямо в большой зале замка. На шум прибежала Нинель; перепугавшись, она бросилась за отцом. Тот немедля пришел и только с трудом сумел разнять разъяренных юношей, успевших уже поранить друг друга. У Грэма на левой руке красовался глубокий кровоточащий порез, а Виктор был ранен в бедро. К счастью, легко.

Впервые за все время князь изругал Грэма, после чего перевязал рану и отправил сына в комнату, чтобы он хорошенько подумал над своим поведением. Грэм честно думал весь оставшийся день, потом всю ночь и весь следующий день, а на следующую ночь, решив, что хватит с него унижений, ушел в чем был, не думая о надвигающейся зиме. Из вещей он взял только оружие и несколько безделушек, подаренных отцом (расстаться с ними оказалось выше его сил). Прощаться он ни с кем не стал, даже с князем, хотя сердце мучительно сжималось. Ночью Грэм выбрался в окно своей комнаты, и к утру покинул владения князя. Измученный быстрой ходьбой, он свалился без сил на опушке осеннего леса, прямо на мерзлую траву, покрытую инеем. И долго лежал на спине, пытаясь отдышаться и глотая неудержимо текущие по лицу слезы, которые даже не старался утереть.

С этой ночи и началась вторая часть бездомной жизни Грэма.

Первым делом он постарался уйти подальше и поскорее от владений отца. И найти место, где он мог бы добывать себе пропитание, и где его не отыскали бы. Он, правда, не думал, что его станут искать всерьез, и полагал, что все обитателя замка после его ухода вздохнут с облегчением. Поразмыслив, он решил отправиться на юг, в Медею, где тогда еще не было войны. Граница Наи и Медеи проходила в какой-нибудь сотне миль южнее Ваандерхельма, однако следовало поторопиться: зима уже была на носу, и Грэму пришлось бы солоно, если бы она застала его в пути. Это он понимал.

Проплакав всю ночь и замерзнув до полусмерти, поутру Грэм направился на юг. Поначалу он еще таился и старался не показываться на глаза людям, но вскоре голод заставил забыть об осторожности. Октябрьский лес не так щедр, как августовский, но найти в нем пропитание можно; только вот Грэм не знал ничего о том, как выжить в условиях дикой природы. В грибах и ягодах он не разбирался, а охотиться не мог, потому что не взял с собой лук. Через два дня, наголодавшись, он рискнул приблизиться к глухому лесному хутору и пустил в дело свои прежние навыки, от которых его так долго и старательно отучал Брайан — говоря попросту, украл немного еды.

Через неделю, когда выпал первый снег, он был в Медее. Весь дворянский лоск с него уже слетел, и теперь это был просто осунувшийся, оголодавший бродячий мальчишка. Его одежда, впрочем, еще не успела износиться и могла выдать своего владельца, так же как и меч. Были при Грэме и кое-какие дорогие безделушки: перстень-печатка со знаком князей Соло (подарок отца на пятнадцатилетие), и тонкая золотая цепочка на шее. Эти вещи можно было задорого продать, но Грэм не решался. Во-первых, ему было жаль с ними расставаться, особенно с перстнем, а во-вторых, его могли обвинить в воровстве, ибо откуда еще у бродяжки могло оказаться золото?

Зимы в Наи, как и на севере Медеи, были суровые и начинались уже в октябре. Снег падал и падал, и через два дня все вокруг было завалено сугробами. Грэм стучал зубами от холода и уже серьезно собирался замерзнуть насмерть. Особенно тяжело приходилось ночью, а еще Грэм очень боялся встретить волков. Он знал, что от стаи ему не отбиться.

Заприметив однажды между деревьями отблеск костра, Грэм пошел прямо на огонь. Он едва держался на ногах и думал только о том, что может найти там тепло; а что за люди разожгли костер среди зимнего леса, ему и дела не было. На поляне вокруг огня он увидел веселую компанию человек из десяти; они громко разговаривали и пили вино, передавая друг другу по кругу мех. Люди эти очень удивились, когда из леса к ним вышел парень, посиневший от холода, с запавшими щеками и голодными дикими глазами. Грэма засыпали вопросами, но он не мог выговорить ни слова; тогда его закутали в попону, усадили у костра и принялись отпаивать горячим вином и откармливать хлебом и мясом. Он с благодарностью принял и пищу, и тепло; когда он отогрелся и утолил голод, один из мужчин проводил его в землянку, вырытую тут же, под поляной, и устроенную так искусно, что ее ни за что нельзя было заметить, даже если пройти прямо по ней. Грэм так устал, что без единой мысли повалился на подстилку на земляном утоптанном полу и уснул. Проснулся он оттого, что чьи-то руки шарили по его одежде. Он потянулся к поясу, но не нашел ни кинжала, ни меча. Тогда он ударил просто кулаком — наугад, потому как в землянке было темно, хоть глаз коли, — и попал по чьему-то лицу. Скинув с себя обмякшего воришку, Грэм успел встать, но на него накинулись сразу несколько человек, повалили на спину и прижали к земле. К его горлу приставили клинок, а к лицу поднесли горящий факел. И то, и другое, держал мужчина лет тридцати, с роскошной гривой черных волос. Взбешенный Грэм, не выбирая выражений, высказал все, что думает о людях, которые сначала привечают гостя, а после беззастенчиво его грабят, попирая все законы гостеприимства. Черноволосый мужчина засмеялся и ткнул его под подбородок кончиком его собственного кинжала.

— Ух ты, какой храбрый птенчик! А взять-то с тебя и нечего, кроме гонора… Что же с тобой делать?

— Примите меня к себе, — нахально сказал Грэм, глядя в глаза черноволосому. Он уже понял, кто эти люди и почему они отсиживаются в лесной землянке.

— Принять к себе? А ты кто такой будешь, птенчик, и как тебя сюда занесло?

— Отпустите меня, я все расскажу…

Черноволосый расхохотался и убрал кинжал. Грэма отпустили и позволили сесть, правда, накрепко связали ему руки за спиной. Грэм тут же сочинил историю, не слишком далеко отступившую от правды; рассказал, что он незаконный сын одного вельможи, "на всякий случай" жил при отце, потом у вельможи появился законный наследник, и его попросили со двора. Он ничем не рисковал: практика с воспитанием незаконных сыновей "про запас" была весьма распространена среди не имевших наследников нобилей.

— А звать-то тебя как? — спросил черноволосый, и Грэм понял, что вопрос о принятии его в лесную шайку решен положительно.