Последний (СИ) - Московских Наталия. Страница 127

— Шагай впереди в строго указанном направлении. Один шаг сделаешь в сторону, и ты труп. Поняла?

— Да… — сумела выдавить Ривер. Голос прозвучал на удивление ровно.

Держался Талос нервно, пистолет, упиравшийся ей в спину, заметно подрагивал, и Ривер каждый раз думала, что поймает шальную пулю из-за первого же неудачного шага.

— Хотя бы отведите пистолет, — не выдержала она. — Я не сбегу, нет резона. А так вы меня раньше времени пристрелите.

Она надеялась на его благоразумие, но быстро поняла, что зря.

— Шагай давай. И без глупостей. Если застрелю тебя случайно, просто станет одной ходячей проблемой меньше.

Ривер почувствовала, что дрожит. Руки и ноги сковало страхом, она едва могла идти, продираясь сквозь снег в сторону перелеска. Подсознательно она старалась замедлить шаг, потому что понимала: как только ее приведут к Арнольду Дюмейну, ее жизнь, скорее всего, оборвется.

112

Джеймс Харриссон продолжал продвигаться прочь от особняка, с завидной периодичностью увязая в снегу и спотыкаясь. О том, чтобы не оставлять следов, он больше не задумывался — наемники Дюмейна все равно взяли след и теперь его поимка стала лишь вопросом времени. Весьма недолгого времени, если так рассудить.

Периодически в его кармане трещала рация, однако он отключил ее, потому что не мог разобрать ни слова и слышал одни лишь помехи.

Лучи фонарей наемников вспыхивали то тут, то там. Харриссон с трудом продвигался по перелеску почти в полной темноте.

В следующую секунду раздался выстрел, и пуля с треском врезалась в ствол стоявшего рядом дерева. Харриссон рефлекторно пригнулся, подняв руки к голове. Адреналин в крови позволил практически не ощутить боли в раненом плече.

Отстреливаться в ответ не было никакого смысла — он знал, что в такой темноте ни за что не попадет, а патронов у него было наперечет. Десятерых ему не одолеть.

— Вон он! — воскликнул один из наемников, указав на Харриссона лучом фонаря. — Вижу его!

— Подсеки ему крылышки, Уэдер! — отозвался кто-то еще.

Джеймс вильнул в сторону, постаравшись не выронить пистолет, скрылся за стволом дерева, но, не дав себе времени на то, чтобы перевести дух, снова рванул вперед. Он знал, что будет двигаться, пока может. Украдкой в его голове пролетела мысль: понимаешь теперь, каково быть загнанным зверем?

Чтоб тебя, Декоре! — выругался про себя Харриссон, когда еще несколько пуль выбили щепки из близстоящих стволов деревьев, мимо которых он пытался петлять, усложняя преследователям задачу. Он успел подумать и о том, что не видит и не слышит среди своих преследователей самого Дюмейна. Неужто он каким-то образом отстал или оставил идею пустить в своего ненавистного бывшего начальника последнюю пулю? Джеймсу мало в это верилось.

Позади послышался чей-то крик. Затем выстрел. Харриссон не понял, куда целился стрелявший, но, похоже, не в него.

И снова крики — хаотичные, неразборчивые, испуганные.

Выстрелы теперь слышались все чаще, и Джеймс осознал, что целью больше не является. В кого бы ни стреляли теперь наемники, он их не на шутку напугал. Харриссон остановился и скользнул за ближайшее дерево. Выглянув из своего укрытия, он сумел прицелиться и выстрелить в грудь бегущему в его сторону наемнику. Тот, казалось, совершенно забыл об осторожности, и бежал не как охотник, но как жертва.

Джеймс постарался вглядеться в темноту и рассмотреть, что происходит. Лучи фонарей хаотично вспыхивали и гасли. Наемники стреляли по кому-то, кто двигался явно быстрее каждого из них. Харриссон успел выстрелить еще дважды, ранив при этом одного наемника в бедро. В следующий миг он застыл, разглядев, как из размытого темного пятна материализуется человеческая фигура. Харриссон ахнул, поняв, что Валиант Декоре за секунду свернул шею одному из наемников, после чего противников осталось всего пятеро. Точнее, можно было сказать, пять с половиной: раненый в бедро наемник, корчась от боли на земле, постарался выстрелить в Декоре, но Харриссон выпустил еще одну пулю и на этот раз попал ему в голову, тут же постаравшись прицелиться в следующего. Плечо болело зверски, но он силился не думать о боли и мысленно усмехался лишь одной мысли: кто бы мог подумать, я боюсь задеть Валианта Декоре при выстреле!

При этом Валиант отчего-то стал двигаться не так быстро, как несколько секунд назад. Он словно устал и ослаб. Одному из наемников удалось даже нанести ему удар в корпус, и он покачнулся от боли.

Харриссон выругался про себя и снова прицелился, отвлекая на себя часть наемников. Выстрелив, он снова скрылся за дерево, из которого тут же полетели щепки от ударяющихся в него пуль.

Снова послышалось несколько вскриков, выстрелы, звуки ударов…

А затем перелесок погрузился в тишину.

Не зная, чего ждать, Харриссон выглянул из своего укрытия с пистолетом наизготовку и, пошатнувшись от налившей тело слабости, приготовился стрелять в наемников. Но темный, освещенный редкими лучами упавших фонариков перелесок был усеян телами убитых преследователей, и посреди этой бойни, сгорбив спину, стоял спиной к Джеймсу тот, кого он больше десяти лет считал злейшим врагом.

Услышав звук чьих-то шагов, Декоре развернулся и, казалось, приготовился броситься снова атаковать, но, увидев того, кто направляется в его сторону с оружием, приподнял руки, сделав рефлекторный шаг назад. Похоже, он вовсе не ожидал от Харриссона мирных намерений, а ведь любой выстрел для него был бы сейчас смертельно опасен. Он не знал, что может воскликнуть, чтобы удержать Джеймса от поспешных действий. Два слова пришли к нему сами — те же самые, что он крикнул ему десять лет назад в Лоренсе:

— Харриссон, стой!

Он помнил, что в прошлый раз Джеймс даже не стал его слушать, но теперь… теперь он удивленно округлил глаза и тут же опустил пистолет. Точнее, скорее, уронил по шву руку, сжимавшую оружие крепче. Тело его привалилось левым боком к стволу дерева. Похоже, он с трудом держался на ногах. Левая рука непроизвольным слабым движением переместилась на плечо правой, и на бледном лице Харриссона отразилась вымученная усталость.

— Как скажешь, Декоре… — наконец, полушепотом произнес он, — стою.

Валиант устало ухмыльнулся, опустив руки, и опасливо приблизился к Джеймсу на несколько шагов. Он знал, что сейчас не самое подходящее время и место для исповедальных разговоров, но что-то подсказывало ему, что более удачного момента может не настать никогда.

— Слушай, Харриссон, — начал он, пристально вглядываясь в лицо Джеймса. — Знаю, момент не самый подходящий. Но ты должен кое-что знать. Выслушай меня, ради всего святого. Я десять лет хотел тебе это сказать. Тогда, в Лоренсе… — слова давались ему тяжело, слишком много лет он отгонял их от себя, заталкивая в дальний угол сознания, — я не убивал твою семью.

— Знаю, — это был даже не шепот, а слабый выдох, но смотрел Харриссон твердо и прекрасно понимал, что говорит. — Тебя подставили.

Валиант, едва не падая от усталости и боли в недавней ране, ощутил, как ноги его наливаются свинцовой тяжестью. Словно груз несправедливого обвинения, который он носил с собой все эти годы, начал давить на него еще сильнее, присовокупив к себе тяжелый камень обиды и досады на несправедливость.

— Ты… это знал? — тупо переспросил он.

— Узнал совсем недавно. Тебя подставил Дюмейн. Он мне рассказал, — Харриссон пристально смотрел на Валианта. Несмотря на усталость и слабость, он выглядел напряженным и сосредоточенным, боковым зрением он словно бы сканировал окружающее пространство, ожидая появления Дюмейна, которого не было среди убитых наемников.

Валиант молчал.

Теперь, когда Харриссон готов был выслушать все, что он хотел сказать, слова попросту обратились в бегство, не оставив после себя ничего, кроме тишины. Смотреть на Джеймса Валианту отчего-то тоже было тяжело. Он опустил глаза, стараясь не концентрироваться ни на чем, но не мог — его внимание отвлекали на себя две вещи: боль в ране на животе и кровь… Харриссон тоже был ранен. Правое плечо. Оттуда текла кровь, скорее всего, не отравленная ядом. Ее запах заставлял Валианта содрогаться, каждая клеточка тела начинала пылать огнем, требуя разорвать Харриссона на куски, пресекая любое сопротивление. В эти моменты Валиант Декоре по-настоящему боялся самого себя, бороться с этими инстинктами, когда его собственные силы дребезжали на пределе возможного, было чертовски трудно.