Картонная пуля - Духнов Александр. Страница 30

— Позже… э-э-э… Позже. Ну, понимаешь, сегодня такой день… Вопросы сегодня и завтра пусть решает Константин Альбертович. Санкцию я даю.

Наверняка я бы нашел аргументы, чтобы задержать Треухина и провентилировать некоторые свои сомнения, но в тот же миг я резко сдулся, как стратостат Ильи Усыскина (был до войны такой знаменитый стратостат «ОСОАВИАХИМ-1» и такой знаменитый Усыскин, Илья Данилович).

Треухин захлопнул дверь, а я некоторое время соображал по поводу странного ступора, в который впал.

А эта странная фраза — «…сегодня такой день…» Непреднамеренно вырвалась, или смерть жены по значимости для него не перевешивает неких критических дней, приключившихся у одной молоденькой москвички? Именно так изъясняется девушка из рекламного ролика про прокладки. В сегодняшней ситуации знаменитый слоган прозвучал настолько нелепо, что на несколько мгновений пережег предохранитель в моем мозгу. А я еще полагал, что я циничный.

— Какие вопросы? — вывел меня из задумчивости Котяныч.

— Вопрос первый: мне снова нужна машина…

Глава 16

Пять старух в черном слетелись к подъезду на сладкий запах смерти.

Наши старухи почему-то всегда в черном, даже если наденут пальто зеленей травы или красней вишни. Сверху еще как будто накидывают специальный саван… А в Америке старух вообще нет. Чтоб мне подавиться! Они там взрослеют, взрослеют, а потом вдруг в одночасье превращаются в детей — порхают светлые одуванчики с широко открытыми глазами из автобуса в отель и обратно. Сначала такая метаморфоза меня удивляла, а потом стала раздражать. Все равно дети получались ненастоящими — карлика с ребенком нелегко Опутать даже со спины. И руки в коричневых пятнах.

Что-то им мешает, тамошним старухам, нормально завершить цикл; щелк, и вместо того, чтобы с достоинством готовиться к заключительному акту драмы, они будто начинают жить заново. А заново еще ни у кого не получалось. Кстати, многие наши к этому даже совсем не стремятся. Такой странньщ сегмент отечественной ментальности запечатлел еще любимый писатель счастливой советской детворы Аркадий Гайдар в программной вещи «Горячий камень». Старик там категорически отказывался прожить жизнь заново. Возможное дело, просто перепугался: жизнь на шестой части света — она ведь, как ни старайся, всегда открытая рана. Даже для Березовского, у которого денег больше, чем у Билла Гейтса, даже для чемпионки красоты Анны Самохиной, даже для Никиты Михалкова, у которого, казалось бы, все есть, ан нет — еще одного «Оскара» нет… Мучиться осталось год да маленько, а тут предлагают заново начать. Нет уж, дудки!..

Вот только насчет Жириновского у меня сомнения. Ему, по-моему, всегда хорошо. Только вчера на выборах в Белгороде пролетел, как фанера, а сегодня утром по телевизору показывали — опять счастлив и всем доволен…

А белгородцы, по-моему, редкостные дураки. Какая по большому счету разница: свой Сидоров или чужой Вольфович? Но! Жириновский же ясно сказал: «Вот придет на выборы Лебедь. Ему скажут: а что ты в своем Красноярске для народа сделал? Руцкого спросят про Курск, Тулеева про Кузбасс. А им ответить нечего. А я за год в Белгороде коммунизм построю. Не в смысле политэкономии, а в смысле, что всем будет хорошо». Он бы за год туда столько бабок ввалил, что каждому еще лет на пять хватило, городок-то со спичечную коробку. Хотя бы год по-человечески пожили…

…Через тонированные стекла «Ауди», которую для служебного пользования щедро выделил Котяныч, я оглядывал диспозицию. Напротив Настиного подъезда убегала в небо красно-белая двенадцатиэтажная крепость, в каждом из ста тридцати двух окон которой легко мог устроить засаду снайпер. Может, никто никого не собирается убивать, может, я преувеличиваю их возможности, все-таки снайпер и налетчик — это две не самые смежные специальности, и все равно не стоило подвергать Настю риску. Хотя бы и мать умерла…

Я подъехал к двенадцати, к часу никакого оживления возле подъезда не происходило, кроме размеренной, неторопливой смены черного караула. И знакомые лица, накрытые печатью настоящей или фальшивой скорби, не мелькали. Нарастающее недоуменье развеял звонок Котяныча.

— На похороны собираешься? — спросил он.

— Собираюсь. Уже собрался. Только, кроме меня, здесь нет никого.

— Ты на Шевченковском?

— Да.

— Все будет по адресу Депутатская, два. Знаешь новый дом возле десятой школы? У Треухина здесь еще одна квартира.

— Найду. Раньше не мог предупредить?

— Шеф немножко шифруется. Все в последний момент узнали… Серега, тебе, в общем-то, не обязательно приезжать. Насчет девочки не беспокойся — здесь все наши и половина городской милиции. Зато тебя никто охранять не будет…

…Насчет милиции Воронов не соврал. Гибддэшные патрули дежурили на каждом перекрестке улицы Ленина, как это было полгода назад, когда на персональном самолете прилетал Филипп Киркоров. Как сейчас помню, была жара, кондиционер не работал, мы собирались с подружкой на пляж, я опаздывал, а гибддэшники (ну как их еще после этого называть?) заворачивали транспорт в узкие боковые улицы, по которым нельзя было проехать из-за заторов. Зато перед кучкой болванов Филипп без помех вывел: «Здравствуй, я твоя мышка, яркая вспышка»… Мне этот Филипп всегда был по барабану, но после того случая я как-то его особенно не того…

Вокруг дома два по улице Депутатской шныряли патрули в форме и подозрительные типы в гражданском. Подозрительные в том смысле, что всех входящих и исходящих подозрительно обозревали. Я даже удивился, почему меня никто не останавливает и не дактилоскопирует.

Подъезды к дому загораживали не меньше пары десятков иномарок, но я решительно проложил себе дорогу во двор, где с трудом нашел свободное местечко, ткнувшись задним бампером в сугроб. Двор напоминал автостоянку. Почтить память жены бизнесмена съехались человек пятьдесят солидных мужиков с женами.

Возле подъезда умелые руки сотрудников похоронной службы соорудили целый ритуальный комплекс — подиум, огороженный красным бархатным канатом и частоколом бронзовых электрических светильников. Хрустальные свечи слабо теплились в свете ясного дня. На гроб бережливый Треухин тоже не поскупился, похоже, решил, что на смерти экономить неприлично.

Об этих, что ли, гробах недавно писали в «Вечерке» — что парочку доставили из Греции на пробу? Не успели цену назначить, как тут же и клиенты отыскались. Между прочим однокомнатная квартира в центре Новосибирска дешевле обойдется. Один чуть ли не на второй день в Кемерово увезли. Второй вот Треухин успел отхватить. Гробы, конечно, изрядные, чуть ли не с паровым отоплением, телевизором, телефоном и холодильником с набором продуктов на первое время. И ничего смешного. Предки уж, наверное, понимали про смерть не хуже нас. А они туда и лошадь, и жену…

Перед гробом принимали соболезнования от прибывающих гостей. Или в таких случаях они не гостями называются? А как? Спутниками смерти?

С моего места из машины я не мог разглядеть ни Насти, ни Геннадия Степановича. Несколько раз в толпе мелькали знакомые личности из вороновской команды. И сам Воронов вынырнул из похоронного водоворота с отсутствующим выражением дворника, которого чужие проблемы не волнуют, лишь бы гады окурки и обрывки газет на тротуар не бросали. Или вот еще ходят бомжи — ищут бутылки. Людей они не замечают в принципе. Они видят не человека с бутылкой, а бутылку у человека. Разумеется, Котяныч выискивал не стеклотару. Заметив мою «Ауди» (или свою «Ауди») он помахал рукой, хотя за тонированными стеклами наверняка не мог разглядеть внутренностей салона.

Прибыл и губернатор. Я сначала внимания не обратил на черную «Волгу», решил, что это еще один партнер по бизнесу. Засвидетельствовать. Тем более, что самого губернатора я все равно не увидел из-за скопления публики. Но народ вокруг начал принимать гренадерские позы, приосаниваться, вообще шевелиться и беспокойно вытягивать шеи, а потом шепоток побежал — побежал, пробежал мимо меня, просочился сквозь кирпичные стены стоящего поблизости детского садика и разбился об апломб лучшей городской школы — десятой — развалился на крошки, после чего жирная городская птица голубь с удовольствием их склевала.