Никогда не отпущу тебя (ЛП) - Регнери Кэти. Страница 47

Наконец, Гризельда открыла глаза и, сделав глубокий вдох, улыбнулась ему. Она смотрела на него так, будто здесь только что произошло что-то волшебное, ее плечи немного подрагивали от легкого и счастливого смеха, и Холден мог бы поклясться, что отныне и до конца своих дней, в его жизни не будет ничего более прекрасного, чем улыбка Гризельды в этот миг.

— Спасибо, — прошептала она, слезы по-прежнему текли у нее по лицу. — Большое спасибо, Холден. Спасибо.

— За что?

— За то, что простил меня.

Он покачал головой.

— Мне не за что тебя прощать.

— Нет, — прошептала она, слегка повернув голову, чтобы прижаться губами к тыльной стороне его ладони.

— Гриз, — выдавил он из себя, в голосе послышалась боль и мольба.

Она подняла глаза, словно опомнившись, кивнула ему, затем оторвалась от его ладони, и он быстро убрал руки с ее плеч.

Сделав глубокий, прерывистый вдох, она вытерла лицо ладонями и повернулась к нему.

— Кукольный домик?

— Да, — сказал он, выудив из джинсов ключи и протянув ей. — Ты иди.

Она кивнула и вылезла из грузовика. А Холден смотрел ей вслед, моля Бога и всех ангелов на небесах подарить ему нечто большее, чем просто месяц с ней.

***

Холден лежал в дальней спальне, поэтому Гризельда могла не спеша распаковать продукты и разложить всю одежду на пустых полках бельевого шкафа, стоящего между спальней и ванной комнатой. Квинт купил им несколько совершенно роскошных излишеств — кроме молока, макарон с сыром и батона хлеба, он принес десяток яиц, свежие фрукты, упаковку куриных ножек и пачку замороженных котлет. К тому же, порывшись в кухонных шкафчиках, Гризельда нашла несколько основных продуктов, таких как мука, сахар, растительное масло и специи. Она усмехнулась, подумав, что может окунуть куриные ножки во взбитое яйцо и обжарить, обваляв их в муке. Это, конечно, не изысканный пир, но на много лучше, чем хот-доги, и если ей не изменяла память, Холден любил жареную курицу.

Поставив на кухонный стол контейнер с мукой, она порылась в шкафу рядом с газовой плитой в поисках сковороды. Наконец, отыскав одну, она победно водрузила ее на плиту. Ей хотелось петь, хотелось танцевать, хотелось жить. Хотелось жить.

Выглянув из расположенного над раковиной окна на поляну, полную душистых полевых цветов, она замерла и глубоко вздохнула, осознавая какой чудовищный и непосильный груз только что с готовностью и любовью снял с ее плеч Холден. Большую часть жизни ей не давали покоя две вещи, которые она сделала: села в грузовик Калеба Фостера и перебежала реку Шенандоа без Холдена. И сейчас, в считанные минуты, он освободил ее от этого бремени.

Ненадолго оставив сковородку, муку и курицу, она прошла через небольшую гостиную, направилась к входной двери и вышла на поляну. Она не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя такой беззаботной, чтобы получать удовольствие от чего-то такого пустячного и красивого. Поэтому, когда она наклонилась, чтобы собрать в пышный красочный букет васильки, лютики, рудбекии и белые астры, у нее из глаз потекли слезы. Поднеся к носу душистые цветы, она глубоко вдохнула их аромат, потом оглянулась на пеструю поляну, виднеющиеся вдали деревья и яркое солнце, сияющее на ее запрокинутое, блестящее от слез лицо.

— Спасибо, — прошептала она, наблюдая за тем, как плывущие облака разбавляют чистую синеву летнего неба густыми пуховками яркого белого цвета.

Возвращаясь к дому со своим букетом, она искренне жалела, что не может дать Холдену той братской любви, которой он от нее хотел. Она была вынуждена признать, что на самом деле никогда не видела в Холдене брата, для нее он всегда значил больше, чем просто друг. Любовь к нему была для нее необходимостью, а не роскошью. Она любила его, как прибой любит песок — связанные вместе так, что один без другого пропадет, они то отдалялись друг от друга, то приближались, но всегда были неразлучны. Она любила его какой-то глубинной и исключительной любовью, как будто Бог сотворил на небесах одно сердце, а затем разделил его между ней и Холденом, и обрек ее на бесконечное стремление быть с ним, либо на неполноценную жизнь без него.

Она села в одно из кресел-качалок, стоящих на небольшой веранде, положив ноги на перила, и задумалась, а чувствовал ли он когда-нибудь нечто подобное к ней или к Джемме, вообще к кому-нибудь? Был ли он способен любить кого-нибудь вот так? До семнадцати лет он жил с таким чудовищем, как Калеб Фостер, потом вернулся в Западную Вирджинию, туда, где их похитили и держали в плену. В какой-то момент, он устроился на работу, к которой, похоже, проявлял мало интереса, жил в квартире, больше напоминающую сарай, и избивал других мужчин за деньги. И еще эти подсчитывающие зарубки у него на руке. Она поморщилась, подумав о них, о том абсолютном и порочном одиночестве, вынудившем его так отчаянно все время искать кого-то, чтобы его развеять.

Проглотив вставший в горле комок, она закрыла глаза и позволила теплому полуденному ветерку охладить ей щеки, а запаху полевых цветов — смягчить ее душевную боль. Сегодня он сделал самый удивительный подарок, освободив ее от мучительных угрызений совести. Отчаянно желая отплатить ему за такую доброту, она снова поклялась не вставать между Холденом и Джеммой. Если Джемме удалось заполнить эту пустоту внутри Холдена, Гризельда была ей за это благодарна и не станет делать ничего, что могло бы подвергнуть опасности или поставить под угрозу его счастье.

***

Проснувшись от запаха жареной курицы и звуков чьего-то пения, Холден продолжал лежать с плотно закрытыми глазами, уверенный в том, что все еще спит, потому что у него не было никого, кто мог бы приготовить ему жареную курицу, а поющий голос удивительно напоминал голос Гризельды.

— Я живу, словно в грёзах… Нет никого счастливее меня.

Кто-то пел «Саму мысль о тебе», старую песню, которую очень любила бабушка Гризельды.

— И хотя это может показаться глупым… Для меня это всё.

Иногда, когда Калеб Фостер уезжал в «Рози», и они лежали бок о бок в темноте, она пела ему эту песню, и он помнил каждое слово.

— Всего лишь мысль о тебе…

— И я тоскую по тебе, — прошептал Холден. Поморгав, он открыл глаза, и окинул взглядом маленькую спальню, пребывая в полном замешательстве от событий, обрушившихся на него за последние два дня.

Он был в доме Квинта.

Гризельда, видимо, готовила жареную курицу.

И Гризельда пела.

— Ты никогда не узнаешь, как медленно тянутся минуты, когда я не с тобой…

На глаза навернулись слезы, он уставился в потолок и улыбнулся. Это было несбыточной мечтой: его янтарно-рыжая, голубоглазая девочка возвращается из мертвых и избавляет его жизнь от всех следов губительного одиночества, согревая его своим теплом, сказками и фальшиво распевая песни, пока жарит курицу на крошечной кухне удаленного охотничьего домика. Слишком нереально для правды. Слишком душераздирающе для реальности.

Осторожно сев, он с облегчением обнаружил, что после сна практически ушла боль в боку и груди, и даже лицо уже не слишком ныло. С сердцем все обстояло несколько иначе.

Теперь, когда они вдвоем оказались совсем одни, здесь, посреди этой глуши, держаться от нее на расстоянии будет гораздо труднее, чем раньше. Взглянув на лежащую на бедре руку, он вспомнил, как к его коже прижимались ее губы, и тихо застонал. В следующий раз, если она сделает нечто подобное, он просто возьмет и скажет: «Прекрати это делать, если не хочешь, чтобы я на тебя набросился». Потом она может убежать, но, по крайней мере, он своевременно предупредит ее о своих намерениях.

— Я вижу твое лицо в каждом цветке, твои глаза горят в звездном небе…

Эта девушка. Все в этой девушке заставляло его хотеть, жаждать, стремиться изменить свою жизнь, начать жизнь сначала, начать, наконец, жить, после целого десятилетия тупых механических телодвижений. Он хотел найти работу получше, чтобы заботиться о ней. Он хотел перестать драться, потому что она это не одобряла. Он хотел заработать столько денег, чтобы лазером свести со своей руки все подсчитывающие знаки. Он хотел своего рода гарантии, что она никогда, никогда больше от него не уйдет. И он хотел этого сейчас же. Вчера. Десять лет назад, и каждый день с тех пор.