Лунный ветер - Сафонова Евгения. Страница 88

— Лекари и целители приносят клятву Гиппократа. При посвящении в Инквизиторы мы тоже приносим свою клятву. Она довольно длинная, а потому позволю себе процитировать лишь одно место. — В его глазах — сейчас я видела лишь один, карий, — мерцало отражённое пламя. — «Я не позволю страстям помрачить разум, а личному затмить важное. Я буду карать виновных во благо невинных, не выделяя ни одного среди тех и других. Я не отступлю ни в страхе, ни в гневе, ни из корысти, ни из жалости… — прежде чем вымолвить последние слова, он опустил ресницы, — ни из любви».

Я лишь сидела, глядя на него. Не понимая, к чему все эти слова, казавшиеся мне совершенно не относящимися к делу, и куда он клонит.

Разве что…

— Когда-то я искренне думал, что Инквизитор Гэбриэл Форбиден мёртв. Но, как я уже говорил, он упокоился во мне не столь надёжно, как мне хотелось бы. И эта клятва вошла мне в кровь и кости, а судьба снова убедительно показала, что жизнь волка-одиночки — единственно для меня возможная. Это лишь одна из причин, по которым я позволил тебе оказаться в той клетке, и определённо не самая главная. Но я не могу лгать себе, что не думал о ней. В стремлении покарать виновных, льющих кровь невинных, я уже потерял одну женщину, которую любил… и, невзирая на это, рискнул второй. Прости. — Когда Гэбриэл снова открыл глаза, они казались неживыми. — Пусть даже я знаю, что в подобном случае повторять подобную просьбу столь же бесполезно, сколь неуместно в принципе просить прощения.

Так он и правда так холоден со мной потому, что не может простить не меня — себя. Ведь передо мной он уже извинялся не раз, и до, и после той ночи. Хотя бы тем утром, когда он поведал мне, глядящей на него сухими и красными от слёз глазами, все детали истории, которая привела нас обоих в тот подвал.

И теперь не может простить себя за то, за что я давным-давно его простила.

О, конечно, я на него злилась. На мистера Хэтчера тоже, но на Гэбриэла в первую очередь. За то, что использовал меня в качестве приманки. За то, что не сказал об этом. За то, что позволил пережить все те страдания, которым с самого начала суждено было оказаться напрасными. И пускай тем утром — под его взглядом, так ясно выдававшим, каких мучений ему стоило решиться на этот шаг, — я ответила, что всё понимаю и не сержусь, голос мой отчётливо выдавал обратное.

А потом, успокоившись, я действительно поняла одну простую вещь. То, что Гэбриэл — как и я когда-то — просто не мог поступить иначе.

И у него, в отличие от меня, было куда больше причин принять своё сложное, рискованное, отчаянное решение.

Когда твой противник — граф Кэрноу, умыкнуть невесту его сына — весьма непростая задача. Особенно учитывая, что этой невесте ведома тайна, о которой не должен знать никто. Если б Гэбриэл решился до свадьбы открыть правду мне или Тому, мы бы вряд ли ему поверили. К моему стыду — оба. Даже я могла бы решить, что таким образом Гэбриэл просто пытается удержать меня от шага, не пришедшегося ему по нраву; что уж говорить о Томе, который наверняка бы счёл это хитрым планом по устранению соперника.

Ещё я могла ему поверить. И не знаю, что было бы страшнее. Ибо я никогда не согласилась бы добровольно сыграть свою роль в том спектакле, который в итоге разыгрался. Если б и согласилась, всё равно не смогла бы сделать это достаточно убедительно, чтобы ни граф, ни его сын ничего не заметили. Одна ошибка с моей стороны — и враг, испугавшись, вполне мог отсрочить мою казнь. До тех пор, пока за Гэбриэлом не явилась бы стража, чтобы забрать его туда, откуда он точно не смог бы меня защитить.

А если бы не согласилась, пожалуй, всё было бы ещё хуже. Потому что Гэбриэл, как и говорил во время того танца, с превеликой радостью увёз бы меня подальше от Энигмейла. Возможно, даже в другую страну, где графу было бы нас не достать… скорее всего. Иначе лорд Чейнз сделал бы всё, чтобы мы, хранившие его секрет, замолчали навсегда. Да только Том остался бы здесь страдать в клетке неведения и забвения, куда заключил его родной отец; ведь если б свадьба расстроилась, граф просто снова стёр бы сыну память, вынудив его забыть о спящем в нём волке. Продолжая искать жертву, которой суждено было бы заплатить собственным сердцем и собственной жизнью за то, чтобы этот волк исчез, — пока вокруг множились бы случайные жертвы твари, которая уже обрела довольно ума и силы, чтобы сбегать из своей клетки снова и снова.

Осознавать, что я бросила друга, обрекая его на подобное существование — убийцей поневоле, безвольной куклой в руках собственного отца, — было бы для меня ещё мучительнее, чем знать, что он мёртв. Равно как и понимать, что в конечном счёте моё счастье всё же построено на чужих костях, а жизнь куплена чужой кровью… и не кровью служителей закона, готовых однажды умереть во имя чужого спасения.

Нет, глупо было обманывать себя, что эта история могла закончиться менее болезненно. Каким бы тяжёлым и спорным ни оказался этот шаг Гэбриэла, но чтобы освободить всех нас — себя, меня и Тома, — он был одновременно самым верным. Единственной возможностью отправить лорда Чейнза за решётку, и раньше, чем тот сделал бы то же с бывшим Инквизитором.

Я определённо предпочитала первое. Пускай даже с собой в качестве приманки.

— Что за глупости, — наконец сумела выдохнуть я. — Позволь напомнить, что если б когда-то ты не решил увлечься спиритизмом и не призвал в себя дух настоящего Гэбриэла Форбидена, мною благополучно поужинал бы вампир. И если б когда-то ты решил остаться одиноким волком, мои косточки уже лежали бы в семейном склепе Чейнзов. — Я сердито сжала пальцами подлокотники кресла. — Можно подумать, ты собирался просто так пожертвовать мною во имя общего блага! Граф представлял слишком большую опасность для нас обоих, однако без очевидных доказательств вроде того, что в конечном счёте произошло, я — увы мне — вряд ли бы в это поверила. У тебя был план, и ты знал, что успешно его осуществишь.

— Да. Я был уверен, что иначе почти невозможно вытащить тебя из паутины, которую сплёл наш дорогой граф. Ты увязла в ней уже слишком глубоко. Оказалась слишком удобным объектом для его манипуляций. Я знал, как враг будет действовать, был уверен, что всё рассчитал, и, в отличие от плачевной истории с почившей миссис Форбиден, на сей раз противник был не так силён, а я не так слаб. Я успешно закрыл два дела об оборотнях и прекрасно знал как особенности их превращения, так и время, необходимое на него. За плечами у меня оставались двадцать лет службы без единого провала, и я отказывался даже рассматривать вероятность того, что эта история может стать для меня первым. — Гэбриэл помолчал. — Однако риск есть всегда. А я не только счёл, что имею право подвергнуть тебя ему, но и не спросил твоего мнения об этом.

— Если на то пошло, я уже говорила тебе и скажу снова. Я бы скорее согласилась умереть, чем оставить на свободе подобного негодяя, а…

— Моя милая леди Чейнз, признайте это. Не для меня — для себя самой, — в его голосе прозвучала такая бесконечная и обречённая усталость, что у меня, растерянно осёкшейся, сжалось сердце. Я-то считала, что, привыкнув чувствовать боль, оно уже утратило эту способность. — Сейчас ты не живёшь. Ты существуешь, пытаясь из осколков прежней жизни собрать новую. И когда человек переживает то, что сейчас переживаешь ты… прежде чем перейти в будущее и действительно начать жить дальше, он отчаянно цепляется за прошлое. Я успел стать важной частью этого прошлого, а у тебя осталось слишком мало знакомых, которых ты когда-либо способна была назвать друзьями и которым когда-либо открывала душу, чтобы ими разбрасываться. Кроме того, ты всегда верна своему слову и по доброте своей никогда не смогла бы просто так отказать от дома тому, кому считаешь себя обязанной жизнью. — Он слегка улыбнулся, и от этой улыбки мне сделалось больнее, чем от пощёчины или крика. — Но теперь, когда ты знаешь прежнего Гэбриэла Форбидена, так нежданно нас навестившего… настоящего Гэбриэла Форбидена, как я не без удивления обнаружил… твоё желание стать его супругой определённо обязано было несколько поубавиться.