Лунная радуга. Этажи (Повести) - Авдеенко Юрий Николаевич. Страница 20

Все дальнейшие поступки он совершил, будучи в незастегнутой гимнастерке, потому что, свернув куртку, он положил ее под голову шофера.

Наша машина давно скрылась за поворотом. Дорога была пустынна. Дул ветер не то чтобы пронзительный, как при езде, но колючий. И хотя облака закрывали все небо и солнце, чувствовалось — время идет к вечеру.

И Мишка не растерялся. Он стал собирать автоматы и складывать их в кузов. Притащил тот ящик, который вместе с ним вылетел за мост. Но водрузить его на кузов у Мишки не хватило сил, и он оставил ящик возле машины.

Потом он решил внимательно разобраться в том, как же машина застряла на мосту. Пригнувшись, посмотрел под задние колеса, которые висели над водой, словно спасательные круги. Лед по реке плыл мелкий, и не сплошной кашицей, а светлыми стайками, метра по два, по три длиной, разбросанными, точно пятна. Провожая взглядом косяк, Мишка вдруг различил на дне реки автомат, а чуть дальше — еще один. И может, это было обманом зрения, но Мишке показалось, что быстрая вода хоть и едва заметно, но сносит автоматы вниз по течению. Он понял так: медлить нельзя. Скоро ли подоспеет помощь — неизвестно, а за это время река может унести автоматы черт знает куда.

Мишка снял сапоги, шаровары, но кальсоны и гимнастерку не стал снимать, так как боялся, что голым замерзнет сразу, не успев войти в воду.

Глубина реки в том месте, где лежали автоматы, была чуть больше метра. Вода достигла Мишке по пояс, но ему еще пришлось нагнуться, чтобы взять автомат со дна.

Я никогда не входил в ледяную воду, но Мишка утверждает, что это приятнее, чем дневалить по праздникам. И вот он поднял автомат. И пошел к тому месту, где лежал второй, но сколько он ни шарил взглядом по дну, оружия не было. Ноги у Мишки стали какими-то странными, и он стоял, словно на ходулях. А речка бежала холодная, мрачная. Конечно, Мишка очень огорчился, но быстро сообразил, что нужно взобраться обратно на мост и оттуда засечь, где же лежит оружие.

Он так и сделал. И ему вновь пришлось заходить в реку, теперь уже по грудь, и приседать в воду с головой, чтобы ухватить автомат за ложу…

Когда приехал старшина-оружейник, возле моста стояла райпотребсоюзовская машина и однорукий экспедитор растирал Мишку водкой.

…Я узнал, что Мишка в санчасти, от Суры. Мы слушали по радио репортаж о хоккейном матче, а Сура вбежал с мороза и крикнул мне:

— Мишка в санчасти!

Но я сразу побежал не в санчасть, а в столовую, так как знал, что Мишка ничего не ел с пяти часов утра. Я выпросил у повара два куска мяса и огурец, а у хлебореза — свежую горбушку и вторгся в санчасть, где хозяйничала Маринка.

Она, конечно, пропустила меня к Мишке, но у него была высокая температура. Он только улыбался глазами. К мясу, к хлебу, к огурцу даже не притронулся.

И вся рота и я… Все мы были горды за Мишку. И даже старшина Радионов проникновенно говорил о Мишке Истру на вечерней поверке. Он сказал, что Истру вел себя как настоящий солдат в настоящем бою.

На койке я долго не мог уснуть. Думал о Мишке. Интересно, хватило бы у меня духа, мужества, сил совершить то, что сделал Мишка?

Только что гадать — такое проверяется не в мечтах, а на деле.

Признание

Весна наступила незаметно. Снег растаял, а трава еще не проросла. Все было черно, как на пожарище. Обложные дожди то моросили мелкой сеткой, то вдруг свирепели и хлестали землю. Дороги между казармами превратились в жидкую кашицу. Все разбухло.

Истру уже третью неделю лежал в санчасти. У него было воспаление легких, но кризис миновал. Я приходил к нему, но мне почему-то не хотелось встречаться с Маринкой, словно я был виноват перед ней.

Прошло немало времени, как сержант Лебедь вернулся из отпуска. И я занял прежнее место в расчете отделения, место стрелка-автоматчика. И майор Гринько и лейтенант Березкин остались довольны моей работой. Мне объявили благодарность перед строем роты.

В личном плане ничего нового не произошло. Лилю я больше не встречал. В гарнизоне ее не было. Она развлекалась в Ленинграде, где жила ее мать.

Я часто посещал библиотеку, читал всю новую литературу. Библиотекарша, молодая женщина, жена офицера, знала меня.

Однажды я пришел в библиотеку мокрый. Читальный зал был пуст. На длинных, под зеленым сукном столах лежали подшивки газет и журналов.

— Игнатов, — сказала библиотекарша. — Для вас письмо.

Она протянула мне маленький конверт с голубым ободком. Адреса и почтового штампа на конверте не было. Просто написано: «Игнатову Славе!»

Библиотекарша улыбалась. Она была полная и симпатичная, с длинными каштановыми волосами. Ее муж болел туберкулезом и шестой месяц лечился в госпитале.

Я сел за последний столик. Вскрыл конверт. На листке, тоже окаймленном голубой полоской, написано:

«Славик! Хочу тебя видеть. Коли сможешь, приходи вечером в четверг. Отца, наверное, не будет. Приходи хоть на минутку. Л.».

От большой радости, как и от большого горя, люди впадают в состояние, о котором Мишка Истру образно сказал:

— Я чувствовал себя так, словно с верхних нар мне на голову опустили пару кирзовых сапог.

Я встал и, пошатываясь, пошел на выход. Если применять Мишкину терминологию, то я шатался так, словно вся рота опускала мне на голову кирзовые сапоги.

— Игнатов, вы не возьмете «Войну невидимок»? — спросила библиотекарша. — Это в вашем вкусе.

— Не возьму, — ответил я.

— Это в вашем вкусе, — библиотекарша улыбалась.

— Какой сегодня день? — спросил я.

— Четверг.

— Спасибо, — сказал я.

Библиотекарша улыбалась.

Вечером я сказал сержанту, что хочу пойти в санчасть навестить Истру.

— Ладно, — сказал сержант Лебедь. — Передайте ему привет. И скажите, что он позабыл смазать свою лопатку. А теперь она покраснела. И я, наверное, накажу его, когда он вернется.

— Хорошо, — сказал я. — Я передам Истру, что он забыл вычистить свою лопатку и что вы накажете его по возвращении.

— Ладно, — сказал добрый Лебедь, — про наказание, пожалуй, не надо. А привет не забудьте!

Она встретила меня улыбкою, похудевшая. Удивительно похожая на девчонку. И оттого, что она походила на девчонку, а не на какую-нибудь голливудскую звезду, я чувствовал себя увереннее.

— Я только вчера приехала, — сказала Лиля. — Ты разве не получал моих писем?

— Ты их не писала, — ответил я.

— Но я собиралась, — сказала Лиля.

— Возможно.

— Мы были с Тайкой в Ленинграде. Там весело.

— В Ленинграде всегда весело.

— Я должна иногда приезжать в Ленинград, иначе меня выпишут. Понимаешь, я прописана в Ленинграде. У меня там площадь.

— Понимаю.

— Сними шинель, — сказала она. — У меня есть венгерский вермут.

— Шинель я не сниму.

— По новогодней причине?

— Нет. Я должен забежать в санчасть.

— К Маринке? Вы с ней встречаетесь?

— Нет. Заболел Истру.

— Бедный Мишка. Что-нибудь серьезное?

— Простудился.

Лиля поставила на стол бутылку. Бутылка была высокая, с пестрой этикеткой. Распахнув сервант, Лиля достала две высокие хрустальные рюмки.

— Штопора у нас нет. Придется ножницами.

— Я выбью пробку, — сказал я.

— Ты способный, — сказала Лиля.

Я выбил пробку. Лиля наполнила рюмки.

— Значит, это правда, что ты не встречаешься с Маринкой?

— Я видел ее не больше, чем тебя.

— И она не нравится тебе?

— Да, не нравится, — ответил я и выпил вино.

Лиля тоже выпила все вино. Потом она придвинулась ко мне и насмешливо спросила:

— А я?

Теперь я снова различал пудру на ее лице, комочки туши на ресницах, но впечатление, что она моя ровесница, не проходило. Никакая она не королева!

— Ты нравишься мне, — сказал я.

Лиля отпрянула назад.

— Я польщена.

И вдруг сделалась розовой и даже смущенной. Этого, признаться, я не ожидал. Мы смотрели друг на друга с таким удивлением, будто виделись впервые.