Лунная радуга. Этажи (Повести) - Авдеенко Юрий Николаевич. Страница 5

— Ладно, — сказал Мишка. — Не обращай внимания. Сейчас главное — старшине на глаза не попасться.

Попались!

— Так, так, молодчики, — сказал старшина Радионов, обводя нас не строгим, а скорее любопытным взглядом. — Хорошенькое дельце…

— Могу анекдот рассказать, товарищ старшина, — заявил Истру, метя в самое слабое место Радионова.

— Так, так… — повторял старшина, не выражая ни протеста, не выказывая и особого желания послушать анекдот.

Истру начал:

— Приходит мать в гости к дочке. А внучка спрашивает:

— Бабушка, а где черт?

— Какой черт, внученька?

— Ну, ты с чертом шла…

— Бог с тобой, милая, — удивляется старушка. — Сама я шла.

— Тогда почему, увидев тебя, мама сказала: опять черт ее несет.

Старшина засмеялся и ушел в свою каптерку.

— Обошлось, — прошептал Истру. — Обошлось, Славка.

— Ты гений, Мишка! — воскликнул я.

На вечерней поверке гений и я были выведены из строя. Старшина Радионов громогласно объявил нам за хождение вне строя по одному наряду.

В субботу мы с Мишкой мыли лестницу. Мы мыли ее сначала снизу вверх, а потом сверху вниз.

— Ничего, — говорил Истру, выжимая тряпку. — За двух битых четырех небитых дают.

Было тихо. Все ушли в клуб. У тумбочки, посапывая, дневалил Сура. Лестница мудрости желтела, как пасхальное яйцо.

Искры

Ветер покинул нас. И все вдруг изменилось, точно нам развязали глаза. Вверху лежало изборожденное облаками небо: местами голубое, местами розовое. Фиолетовые вороны тяжело покачивались в воздухе и каркали громко, нудно…

Лентой, цепочкой, ручьем батальон скользил по белому широкому склону и скрывался в густом лесу. И я вдруг вспомнил, что очень давно, мне было не больше девяти, я приобрел «Атлас СССР».

Карты географические были для меня тогда вещью загадочной и непонятной. Я быстро перелистывал их, удивляясь человеческой премудрости. Мое внимание привлек разворот, где яркими маленькими картинками были представлены климатические зоны нашей страны.

Самой привлекательной показалась мне тайга. Я завидовал охотнику на широких, как банановые листья, лыжах. Перед ним, свесив заснеженные ветви, в поклоне припадала ель. Теперь я тоже шел на лыжах. Но гораздо хуже, чем охотник. На Черном море зима не баловала нас…

Желтые блески на снегу, пушистые, как цыплята, напоминали, что солнце впереди, за деревьями. А деревья в этот предвечерний час были необыкновенными. Высокая разлапистая елка казалась убранной для праздника. Ее узкая вершина блестела, точно обернутая фольгой. Несколько ниже, где обычно проходит первый круг праздничных флажков, ее лапы были вытканы ледяными маками. Конечно, все это игра света. И мое воображение, видимо, не отличалось оригинальностью. Однако я смею утверждать, что у самого снега елка была фантастически голубой, с зеленым отливом, точь-в-точь море в погожие дни апреля.

Команда «привал» не нуждается в разъяснениях. Последний раз я слышал ее часов пять назад. Тогда мы остановились на обед. Близ дороги. Хлеб кололи саперной лопатой — твердый и серый, как гранит. Потом раздавали почту. Мне два письма. Но вскрыть я их так и не смог. Вынул из перчатки руку, она стала белой, словно из гипса. Какие здесь письма. Спрятал я их до лучших времен в карман. И опять перчатку натянул. Пальцы еще долго щемили и не сгибались…

Нынче привал с ночевкой. Подъезжаю к Истру. Он стоит, опершись на скрещенные палки. Ресницы седые, как у деда-мороза. Холодище градусов тридцать. У Истру папиросы. У меня махорка. Но сворачивать цигарку в такой мороз — удовольствие ниже среднего.

Мишка Истру нежадный. Он протягивает папиросы мне и Асирьяну.

— Погодка аховская… Кури, Сура!

Сура не курит. Он парень не промах. Он рассудительно произносит:

— Сухой бы брынзы… Да бутылку кислого вина.

— Немного музыки, немного барашка… — в тон ему говорит Истру. Мне нравится его неудержимый оптимизм, а еще пуще — анекдоты. Он знает их столько, сколько волос было когда-то на моей стриженой голове. А может быть, и больше.

— Обмороженных нет? — спрашивает лейтенант Березкин и, получив отрицательный ответ, идет дальше.

Сержант Лебедь поясняет нам: нужен шалаш.

Как делают шалаш? Вначале разгребают снег. Непременное условие. Потом рубят ветки. Мастерят из них стены и крышу. Честно говоря, последнее занятие — пустое дело. Такой шалаш обогревает не больше, чем холодильник. Самое разумное — вырыть в снегу яму. Настлать хвои и разжечь костер. Но мы еще не знаем, что разумно, а что нет. Мы носим ветки. Удивляемся — хорош шалаш!

Первые звезды, яркие и молодые, выходят на дежурство. Мы видим их. А они нас едва ли. Луны еще нет. Луна задерживается.

Крепчает мороз. Воздух как крапива. Сейчас бы в натопленную комнату. Чайку! А кругом костры. Какие они родные! Котелок пахнет горелой краской. Глупо, конечно, красить котелок обыкновенной зеленой краской. Но красят. Видно, такое указание. Мы не расстраиваемся. Краска завтра счистится, и котелок станет нормальным: белым, алюминиевым. Кипит гречневый концентрат. Вкусно! Черт возьми, кто мог подумать? А если кооперироваться, как мы с Истру, то совсем удобно. В одном котелке пыхтит чай, в другом каша. Жить можно! Самое главное… В шалаш никто не лезет. Все жмутся к костру. А шалаш стоит как памятник. И пусть стоит.

Говорят, что, согласно лучшим кулинарным рецептам, гречку можно приготовить в двух видах: каша-крупчатка и каша-размазня. Но есть еще одна каша. Гречневая каша по-солдатски! Она пахнет дымком и талым снегом, как пахнет травами хорошее, выдержанное вино.

Бросаем жребий, кому мыть котелок. Сытая лень разморила нас. Мы неподвижны, словно тряпичные куклы. В лицо — жара, будто на экваторе.

А за спиной Северный полюс. И мы сидим на границе. Льнем к костру. Хорошо так. И кажется, ничего нам в жизни не надо. Тепло лишь бы. А я знаю, что все это не так… Иначе мы бы здесь не сидели. И все же в костре огромная сила заложена. Маленький он. А тепла на всех хватает… Вот так и человек должен. Обогревать ближнего. Сложно это. Стараться надо… Вот Истру образование при себе не держит. И горячий, что зажигалка. Недавно в казарме дискуссию о теории любви устроил. Ссылаясь на Стендаля, он делил любовь: на любовь-страсть, любовь-влечение, физическую любовь, любовь-тщеславие. Раскритиковали его ребята. Сура заявил, что это бред. Истру обиделся. А по-моему, ребята правы. Любовь нельзя разложить по полочкам.

Трещит костер. Поет… А мы курим и слушаем, что рассказывает Истру… Сержанта Лебедя вызывает командир роты.

Мы еще не знаем, что через четверть часа наш командир отделения вернется. И нас троих: Истру, Суру и меня — возьмет в разведку.

Это не настоящая разведка. Учебная. Противника обозначают такие же ребята, как и мы. Из соседней части. Но отнестись к заданию мы должны с полной серьезностью. Мы понимаем и обещаем. Сержант Лебедь ставит нам задачу. И назначает меня своим заместителем.

…Дорога, глянцевая от наката, прижималась к застывшему лесу. Отсюда, с обочины, деревья выглядели тяжелыми каменными изваяниями. Мы лежали в кустарнике, невидимые в маскхалатах, а за нашими спинами шепелявил ручей. Он тоже был в халате изо льда. Сержант Лебедь разъяснил, что если мы пройдем вдоль излучины ручья километра полтора, то как раз попадем в тыл «противника». Именно так сказал командир роты, когда ставил задачу на карте. Но вот беда, ручей ужом прополз под дорогой. Мы не могли последовать его примеру. И выбирали момент, чтобы перебраться на ту сторону. Хорошо, сержант наш человек опытный. Доверь разведку мне, можно крест ставить — ни с чем вернулись бы.

Луна всякую скромность потеряла, пялит глаза вовсю. Приходится лежать. Неподвижность и сосредоточенность внимания вдруг обернулись беспричинной тревогой. Будто и в самом деле нас окружают враги и любое неосторожное движение, громко сказанное слово могут оказаться гибельными. Я крепче обхватил автомат, забывая, что патроны холостые…