Корректор. Книга первая (СИ) - Белов Александр Александрович. Страница 2

Сержант что-то кричал мне на ухо, показывая рукой на пожарище. Подбежали, неизвестно откуда взявшиеся, врачи. Они тоже что-то кричали, пытались остановить меня, уложить на носилки. Мне было не до них. У меня была цель, к которой я стремился. Но, похоже, мой организм исчерпал все свои ресурсы, и я потерял сознание…

Никогда не мог подумать, что бывает ТАКАЯ боль. Болело, практически, всё, что могло болеть. Но, постепенно, физическая боль перестала быть эпицентром сознания. Боль от утраты вытеснила всё. Я никак не мог себе простить того, что отпустил моих родных и любимых одних, без меня. Разум категорично утверждал, что помочь я им и так не смог бы, и, наверняка, лежал бы рядом, в руинах. А чувства кричали — «Пускай, но только с ними!»…

Руки кто-то коснулся. Открыв глаза, я сфокусировал зрение на мужчине в белом халате.

— Вы меня слышите?

— Да, — буквально выдавил я из себя и закашлялся. Боль с новой силой вспыхнула во всём теле.

— Спокойней, спокойней, Вы можете говорить? — голос врача гипнотизирующе успокаивал.

— Да, — вторая попытка была полегче.

— Тогда попробуйте ответить на пару вопросов товарищу из милиции, — отвернувшись, он грозно сказал, — Две минуты, учитывая его состояние, и этого много.

— Конечно, доктор, — ответил мягкий баритон, — буквально пару вопросов.

Рядом с моей кроватью присел дородный мужчина в белом халате, под которым угадывалась форма. Большие, слегка затемнённые очки, скрывали выражение глаз. В левом ухе — hand free:

— Здравствуйте, Илья Андреевич, меня зовут Владимир Вениаминович Кожин, майор Федеральной Службы Безопасности.

— А откуда… кх… — проскрипел я, — в общем, неважно….

— Вы правы, — кивнул Кожин, — Ваши документы у нас. Прошу ответить на пару вопросов, иначе наша медицина уже включила секундомер. — Вопрос первый, что Вы делали возле торгового центра?

— Мои жена… — горло сдавил спазм, — и дети… Они были там… На третьем этаже…

— Вот оно что! — майор откинулся на спинку стула, снял очки и стал их протирать их носовым платком. Глаза его, без очков, светло-зелёные, беспомощные, как у всех близоруких людей, излучали участие и понимание. Потянув, таким образом, немного времени, как, видно собираясь с мыслями, он спросил:

— В таком случае, быть может, Вы видели что-нибудь подозрительное, кого-нибудь, кто не вкладывается в привычные рамки поведения, что-либо слышали непривычное?

Я, конечно, понимаю, что непоправимое уже случилось, мне с этим жить всю оставшуюся, надеюсь, прости меня Господи, недолгую жизнь.

— Скажите, товарищ майор, а там, в центре, может… — я горел последней, сумасшедшей надеждой.

Майор смутился:

— Мы ищем, Вы только не теряйте надежды. Конечно, третий этаж, — он растерянно развёл руками, отводя глаза.

Я судорожно выдохнул. Всё было и так понятно, но… Я просто не представляю теперь, как смогу существовать в этом мире без моих Лизы, Мишутки и Машеньки. Жизнь для меня потеряла всякий смысл. Хотя…. Нет, что я теперь могу, лучше быть без рук, без ног, чем такое одиночество.

И вдруг я вспомнил! Собственно, это, конечно, полный маразм, но чем чёрт не шутит…

— Знаете, товарищ майор, был там один очень интересный субъект, только сейчас обратил внимание. — я перевёл дух, было очень больно, но во мне загорелся тот самый непримиримый дух законности, который, иногда так мешал мне жить. — Он был в хорошем костюме, в дорогих туфлях, я это заметил потому, что он ними мне на ногу наступил. Так вот, в руках он держал старый, вытертый чемодан, явно не гармонирующий с его гардеробчиком.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Кожин.

— Всё, — вмешался доктор, — заканчиваем, больному нужен отдых.

— Знаете, — перебил я его, — мне уже всё равно, поэтому дайте нам закончить.

— Вы сошли с ума, — безапелляционно заявил мой эскулап, — у Вас сотрясение мозга, компрессионный перелом позвоночника, контузия, множественные ранения кожных покровов…

— Плевать, — перебил его я, — ещё раз повторяю, мне теперь всё едино. Сначала мы закончим, а потом хоть потоп!

— А я Вам вот что скажу, я и только я несу ответственность перед Вашими… — внезапно доктор осёкся и покраснел.

— Да, дорогой мой целитель, — с горечью выдавил я, — теперь уже не перед кем нести Вам ответственность. Поэтому мне действительно всё равно, что будет со мной, поверьте. И, пожалуйста, не нужно говорить мне о том, что я ещё молод и, что жизнь не кончилась. Для меня она кончилась в момент взрыва, и, прежде чем идти дальше, у меня есть кое-какие незаконченные дела.

Доктор покачал головой:

— Понять я Вас могу, но запомните, время лечит независимо от желания человека. Поэтому, пожалуйста, не переусердствуйте. Я надеюсь, в основном, на Вас, — обратился он к Кожину. Тот кивнул, внимательно глядя на меня.

Я обессилено закрыл глаза. Мне, действительно, больше незачем было жить. Может быть это и неправильно, с точки зрения христианской морали, но это так. Больше не для кого было жить. Родители мои из жизни ушли рано, несчастный случай. Воспитывала меня, в основном, бабушка. Как могла, она вдалбливала в голову малолетнего хулигана десять заповедей Моисея. Наверное, у неё что-то получилось, во всяком случае, о бабулечке у меня сохранились самые светлые воспоминания.

Она успела женить своего внука, полюбить его фантастическую жену, насладиться рождением правнука и правнучки, и тихо, во сне уйти туда, откуда нет возврата. Лиза тоже очень любила мою бабушку, её родители жили на другом конце страны и были вечно заняты своими, возможно, важными делами. На нашу свадьбу они приехали с видом людей, насильно оторванных от чего-то жизненно важного, косо посмотрели на меня, пробурчали бабушке несколько дежурных фраз, и уехали. Навсегда. Даже рождение внука и внучки не вызвало никакой реакции с их стороны. Мне было жаль этих людей, спрятавшихся в своей раковине. Не знаю даже, будет ли какой отклик, когда они узнают о смерти дочери и её детей.

Как же они могли, без меня, пойти куда-то. Не зря, ой не зря меня раздирала паранойя. Если бы я только был рядом с ними, я бы, конечно, нашёл способ их спасти. Возможно, я бы погиб тоже, но это мне показалось настолько малосущественным, что даже не стоило обсуждения. А может, всё могло быть наоборот, я бы погиб, а они выжили. Вот такой вариант мог стать идеальным в этой ситуации. Но, увы, что случилось, то случилось, и ничего уже не исправить. Мелькнуло видение — я стою на перилах путепровода, держась рукой за ванту. Внизу, метрах в двадцати сплошным потоком двигаются автомобили. В голове загнанной птицей бьётся мысль — только между машинами, только в промежуток, не нужно больше смертей, моей будет достаточно. Но, как на зло, машины идут без промежутков.

Я заскрипел зубами в полном своём бессилии. Боже мой, взмолился я, ну что тебе стоит. Сделай так, чтобы там, на пожарище, среди развалин, огня и дыма остался я, я, Я! А они, мои любимые, они пускай бы жили! Господи, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого, и ныне, и присно, и во веки веков! Аминь!

Молитва, которую каждый вечер читала моя бабушка. Молитва, которую я, по глупости своей, игнорировал, неожиданно всплыла в памяти, и я, неожиданно, ощутил какое-то непонятное облегчение в душе. Странно, подумал я, если учитывать всё произошедшее. Может именно поэтому столько людей, в минуты тяжёлого, душевного упадка, обращаются к Богу.

Я открыл глаза и упёрся ими во взгляд майора. Он с большим интересом рассматривал меня.

— Продолжим, Владимир Вениаминович, мне уже лучше.

— Да, — кивнул Кожин, — но прежде, чем мы пойдём дальше, ответьте мне на один вопрос. Только, Вы, наверное, будете удивлены.

— Даже так? — усмехнулся я.

— Даже так. — Подтвердил он, — Вы действительно хотите этого, я имею в виду того, о чём Вы думали?