Корректор. Книга первая (СИ) - Белов Александр Александрович. Страница 5

— На то они и боги, что им никто не указ.

— Вот то-то и оно, что никто. А ты никогда не обращал внимания на то, что все свои противные деяния, большинство людей, оправдывают происками и кознями богов? Не правда ли, очень удобно? К чему мораль и законность, когда можно сотворить любую мерзость и беззаконие, и оправдать их выдумками про зловредных богов? Так какой же можно сделать вывод, как ты думаешь?

Это действительно заставило задуматься. Собственно говоря, весь мой небольшой жизненный опыт подтверждал слова этого странного человека. И тут меня осенило:

— Ты хочешь сказать, что богов нет, — я суеверно оглянулся по сторонам и понизил голос до шёпота, — а всё, что происходит, происходит только по желаниям и капризам человека?

— Видишь, ты сам пришёл к этому выводу. Однако, ответь мне ещё на один вопрос, как быть с этим миром, населенным живыми существами, растениями. Миром, в котором всё так мудро устроено, миром, который, в общем, благосклонен к человеку, если только человек сам не уничтожает себя?

— Не знаю, — растерялся я совершенно.

— Не напрашивается ли совершенно очевидный вывод, что всё, что ты видишь, слышишь, чувствуешь и, даже, обоняешь, имеет таки своего творца. Творца бесконечно мудрого, бесконечно милосердного, бесконечно праведного?

— Вот, — обрадовался я, — а, по-твоему, получается, что богов нет!

Фома усмехнулся:

— Во-первых, не, по-моему, а по твоему. Во-вторых, ты прав, богов нет, но есть один Бог, всемилостивый и всемогущий. Он то и создал тот мир, который мы видим.

Я задумался. Определённое зерно истины в его словах было, не спорю. Однако, что-то не позволяло мне безоговорочно поверить этим рассуждениям.

— Ну, хорошо, допустим, что это правда. Почему же тогда всемилостивый и всемогущий позволяет твориться бесчинствам и беззакониям, которые мы видим каждый день? Или его это устраивает?

— То, что твориться сегодня в этом мире никак не может устроить Творца. Поэтому, по воле Его, чуть больше ста лет назад в городе Назарете, в земле Иудейской, родился человек по имени Иешуа. Сегодня он признан нами тем, кем и был на самом деле — Сыном Божьим. Он был послан Отцом Его на землю, во искупление грехов человеческих. И для того, чтобы искупить все грехи, всех людей, и каждого в отдельности, Он принял невероятные испытания, венцом которых стала Его мученическая смерть на кресте. Поэтому, совершенно справедливо, символом нашей веры и стал Крест.

О крестах я имел представление. Частенько, на просёлочной дороге ставили перекрещённые бруса, на коих распинали беглых рабов. К тому же, устные предании до сих пор, хотя и прошло около двухсот лет, вещали о восстании римских гладиаторов Спартака. Тогда, говорят, все дороги были истыканы столбами с перекладиной, на которых корчились в агонии сотни бунтарей.

Разговоры в тот раз затянулись далеко за полночь и оставили в моей душе неизгладимый след. Основательно пошатнулась вера многих поколений моих предков, но пустила всходы Вера Нового завета. Вера, которая, мне кажется, завоюет сердца очень многих своим милосердием и терпимостью. Вера, которая отвечала надеждам и чаяниям обездоленных. Хотя и культивировалась она, в основном, среди рабов, вселяя в их сердца надежду на лучшее, мне она тоже оказалась не совсем чуждой. Самое главное было в том, что эту веру приняла девушка, которую я любил всем сердцем, и готов был ради неё на всё!

Глядя на одухотворённое лицо Веды, я, в который раз давал себе клятву, что обязательно придумаю, что сделаю для неё. Что-то такое, за что она меня обязательно полюбит. И всё-таки я придумал.

В очередной раз, будучи в гостях у Веды, я произнёс роковую, для себя, фразу:

— Знаешь, мне хочется сделать для тебя нечто особенное. Я пойду в Рим, проповедовать. Мне кажется, я достаточно много знаю о том, что хочу донести до сознания людей. Тем более, что в искусстве риторики я, в последнее время, весьма преуспел.

Веда изменилась в лице:

— Ты сошёл с ума, немедленно выбрось из головы этот бред. Ты даже не представляешь, как это опасно.

Я удивлённо вытаращился:

— Ты что, против?

— Я не только против, я категорически запрещаю тебе даже думать об этом!

— А как же тогда Фома, он же проповедники твой кумир?

— Фома значительно старше тебя, он мудрее тебя и знает, что делает и во имя чего он это делает. Тем более что он никогда не был моим кумиром. Просто я бесконечно ему благодарна за то, что он разбудил мою спящую душу. Мне дорог ты, со всеми твоими недостатками и амбициями.

Во мне взыграла юношеская гордость, вернее, как я сейчас понимаю, глупость:

— Ты не права, любимая, мне просто необходимо это сделать для самоутверждения. Тем более, что я не собираюсь этим заниматься всю жизнь. Пару месяцев мне хватит, чтобы дойти до Рима, и вернуться обратно. А после этого я хочу попросить тебя стать моей женой.

Слёзы потекли из глаз Веды:

— Похоже, ты действительно сумасшедший. Ну, хочешь, мы прямо завтра поженимся? Что я ещё могу сделать, чтобы ты отказался от этой затеи? Разве ты не понимаешь, что это самоубийство!

Конечно, я слышал о том, что власти не жалуют проповедников новой веры, и что многие из них кончают жизнь в руках палача. Меня это не пугало. Со свойственным юности упрямством, я не верил в то, что со мной может произойти что-то плохое. Поэтому я, что называется, закусил удила:

— Прости, родная, но я принял решение и не отступлюсь от него. Так, что не плачь, я же не навсегда ухожу, а всего на пару месяцев.

Веда покачала головой:

— У меня такое чувство… — она тяжело вздохнула, — Впрочем, как знаешь, мужчина сам должен решать, что ему делать, а что нет.

Родители мои, не ведая всей подоплёки дела, недолго сопротивлялись. Отец, пожав плечами, сказал:

— Ну, что ж, рано или поздно птенцам приходится покидать родительское гнездо в поисках своего пути. Иди, сын, и да хранят тебя боги.

Матушка, с трудом сдерживая слёзы, собрала меня в дорогу.

Проходя мимо поместья Веды, я не мог не заглянуть к ней. Как ни странно, она была спокойна, и даже весела. Поцеловав меня в щёку, она сказала:

— Знаешь, лучший способ сделать так, чтобы тебе было не скучно в дороге, а мне спокойней, возьми себе спутника. — Она показала рукой на мужчину, стоявшего немного поодаль. — Его зовут Селестий, он был рабом в моём доме, но сейчас я даю ему свободу, чтобы он сопроводил тебя до Рима и обратно. Помог тебе в дороге, защитил от злых людей. Селестий — бывший гладиатор, поэтому военное искусство ему знакомо.

Мужчина подошёл к нам, приложил руку к сердцу и поклонился:

— Моя госпожа, я очень многим тебе обязан, поэтому не сомневайся, я сделаю всё так, как мне велят моя совесть и мой долг.

Я растерялся. С одной стороны мне так не хотелось делить свои лавры с кем-либо, а с другой…. Отказаться от помощи умелого слуги было бы неразумно.

— Хорошо, милая, я сделаю всё, как ты скажешь.

Селестий, крепкий мужчина, лет тридцати пяти, с совершенно невыразительным лицом. Такое увидишь в толпе и через миг забудешь. Что его выделяло — это шрам над правой бровью в форме цифры пять. Я усмехнулся:

— У тебя на арене был свой собственный номер?

Тот как-то странно посмотрел на меня:

— Трудно в моей профессии остаться красавцем, таким как ты, — он снова поклонился, как показалось, с лёгкой иронией. Мне это не очень понравилось, нужно будет поставить бывшего раба на место.

Впрочем, я тут же забыл об этом маленьком недоразумении, поскольку утро было свежим, воздух чистым, дали манящими, а будущее рисовалось самым радужным. Очень немного времени понадобилось, чтобы понять, что расстояние в несколько стадий сильно отличается от расстояния во много-много лиг. Уже к полудню я почувствовал, что дальше идти, сил уже нет. Селестий перехватил мой заплечный мешок:

— Давай, я понесу. Ты пока привыкнешь к долгому пути, пройдёт какое-то время. А мне труда не составит нести два мешка.