Под осенней звездой - Гамсун Кнут. Страница 9

XVII

Шли дни.

– Если она сегодня вечером опять выйдет к нам, я спою песню про мак, – сказал Фалькенберг, когда мы работали в лесу. – Совсем позабыл про эту песню.

– А про Эмму ты тоже позабыл? – спросил я.

– Про Эмму? Ты, скажу я тебе, нисколько не по умнел.

– Да неужто?

– Я тебя давно раскусил. Ты, конечно, стал бы уви ваться вокруг Эммы на глазах у хозяйки, а я вот на та кое не способен.

– Ну и врешь, – сказал я со злостью. – Никогда я не стану любезничать со служанкой.

– Я тоже не стану больше гулять по ночам. Как думаешь, выйдет она сегодня вечером? Я совсем забыл спеть ей эту песню про мак. Вот послушай.

И Фалькенберг запел.

– Напрасно ты радуешься, что вспомнил песню, – сказал я. – Ничего у нас не получится: ни у тебя, ни у меня.

– Не получится, не получится! Вот заладил!

– Будь я молод, и богат, и красив, тогда дело друг ое, – сказал я.

– Еще бы. Так-то проще простого. Капитан ведь сумел.

– Да, и ты. И я. И она. И все на свете. И вообще хватит трепать языком и сплетничать о ней, – сказал я, сердясь на самого себя за нелепую болтовню. – На что это похоже, два бывалых лесоруба мелют невесть что!

Оба мы осунулись, побледнели. Фалькенберг совсем извелся, лицо у него было в глубоких морщинах; к тому же мы потеряли аппетит.

Мы старались скрыть друг от друга свои чувства, я весело насвистывал, а Фалькенберг хвастался, что ест до отвала, еле ходит и едва не лопается от обжорства.

– Вы совсем ничего не едите, – говорила хозяйка, когда мы приносили домой припасы, к которым едва притрагивались. – Какие же вы лесорубы!

– Это Фалькенберг виноват, – говорил я.

– Нет, это все он, – возражал Фалькенберг. – Хочет уморить себя голодом.

Иногда хозяйка просила о какой-нибудь мелкой услуге, и мы наперебой старались ей угодить; в конце концов вскоре мы по своей охоте стали таскать воду на кухню и следили, чтобы чулан всегда был полон дров. А однажды Фалькенберг ухитрился принести из лесу ореховую палку для выбивания ковров, которую хозяйка просила принести именно меня, и никого другого.

А по вечерам Фалькенберг пел.

Тогда я замыслил возбудить у хозяйки ревность.

Эх ты, дурак несчастный, да она этого и не заметит, даже взглядом тебя не удостоит!

А все-таки я заставлю ее ревновать.

Из трех служанок только Эмма годилась для этой цели, и я принялся с ней любезничать.

– Послушай, Эмма, один человек сохнет по тебе.

– А ты откуда узнал?

– По звездам.

– Уж лучше узнал бы от кого-нибудь на земле.

– Узнал и на земле. Он сам мне сказал.

– Это он о себе, – вставил Фалькенберг, боясь, как бы она не подумала на него.

– Что ж, может быть, и о себе. Ра ratum cor meum*.

Но Эмма бесцеремонно отвернулась и не стала со мной разговаривать, хоти я умел вести беседу лучше Фалькенб e рга. Как?.. Неужели даже Эмма не хочет меня знать? С тех пор я гордо замкнулся в себе, сторо нился людей, все свободное время делал чертежи для своей машины и мастерил небольшие модели. По вечерам, когда Фалькенберг пел, а хозяйка его слушала, я уходил во флигель, где была людская, и оставался там. Благодаря этому я не уронил своего достоинства. Но, на мою беду, Петтер заболел, и я не мог тесать доски и бить молотком; поэтому всякий раз, как нужно было стучать, приходилось идти в сарай.

* Сердце мое готово (лат.).

Но иногда мне приходило в голову, что хозяйка огор чена, не видя меня на кухне. По крайней мере, так мне казалось. Однажды вечером, во время ужина, она ска зала:

– Я слышала от работников, что вы делаете какую– то машину?

– Да, он мастерит переносную пилу, – сказал Фаль кенберг. – Но она будет слишком тяжелой.

Я ничего на это не возразил, у меня хватило хит рости и дальновидности промолчать. Всех великих изо бретателей поначалу не признавали. Ну погодите, придет мое время. Между тем я не устоял перед искушением и сказал служанкам, что я сын благородных родителей, но меня погубила несчастная любовь; и вот теперь я ищу забвения в вине. Что делать, человек пред полагает, а бог располагает… Видимо, эти россказни дошли до хозяйки.

– Пожалуй, я тоже стану ходить по вечерам во фли гель, – сказал Фалькенберг.

Я сразу сообразил, в чем тут дело: теперь его все реже просили спеть, и это было неспроста.

ХVIII

Приехал капитан.

Однажды к нам в лес пришел высокий человек с окладистой бородой и сказал:

– Я капитан Фалькенберг. Как идут дела, ребята?

Мы почтительно приветствовали его и сказали, что, мол, спасибо, дела идут хорошо.

Он расспросил, сколько деревьев срублено и сколько еще остается, похвалил нас за то, что мы оставляем невысокие, аккуратные пни. Потом он подсчитал, сколько деревьев приходится на день, и сказал, что не больше обычного.

– Но капитан забыл вычесть воскресные дни, – за метил я.

– Ваша правда, – согласился он. – Стало быть, вы ходит больше обычного. А как инструмент? Пилы не ломаются?

– Нет.

– Никто не поранился?

– Нет.

Пауза.

– Вообще-то вам положено жить на своих харчах, – сказал он. – Но раз уж вы предпочли столоваться у меня, мы учтем это при окончательном расчете.

– Как будет угодно капитану, мы согласны.

– Да, мы согласны, – подтвердил Фалькенберг.

Капитан быстро обошел участок и вернулся.

– А с погодой вам очень повезло, – сказал он. – Не приходится разгребать снег.

– Да, снега нет. Вот если бы еще подморозило…

– Это зачем? Разве вам жарко?

– Бывает и жарко. Но главное, мерзлое дерево лег че пилить.

– Вы давно занимаетесь этой работой?

– Давно.

– И поете тоже вы?

– К сожалению, нет. Поет он.

– Стало быть, вы? Мы с вами, кажется, однофа мильцы?

– Да, в некотором роде, – ответил Фалькенберг, слегка смутившись. – Меня зовут Лар c Фалькенберг, мо жете поглядеть в свидетельстве.

– А откуда вы родом?

– Из Трённелага.

Капитан ушел. Держался он дружелюбно, но был немногословен и серьезен, ни улыбки, ни шутки. Лицо у него было приятное, хоть и ничем не примечательное.

С этого дня Фалькенберг стал петь только во флигеле или в лесу, на кухне он уже не пел из-за капитана. Он приуныл, стал нести мрачные разговоры о том, что жизнь отвратительна, черт бы ее побрал, впору хоть по в e ситься. Н o он недолго предавался отчаянью. Как-то в воскресенье он побывал на тех двух хуторах, где на страивал пианино, и попросил рекомендации. Вернув шись, он показал мне бумаги и сказал:

– В трудную минуту мы с этим не пропадем.

– Значит, ты раздумал вешаться?

– У тебя для этого больше причин, – ответил Фаль кенберг.

Но и я уже не был так подавлен. Капитан узнал про мою машину и пожелал вникнуть во все подроб ности. Едва взглянув на чертежи, он сказал, что они никуда не годятся, потому что я набросал их на клочках бумаги кое-как, даже без циркуля; он дал мне готоваль ню и научил делать необходимые расчеты. Кроме того, он заметил, что пила будет слишком громоздка.

– Но это не беда, вы сделайте все по правилам, – сказал он. – Строго соблюдайте масштаб, а там по смотрим.

Я прекрасно понимал, что тщательно сделанная модель дает наглядное представление о моей машине, и, закончив чертежи, принялся мастерить модель из дере ва. Токарного станка у меня не было, пришлось выре зать вручную оба вала, колеса и винты. Все воскресенье я был занят этим делом и так увлекся, что даже не слы шал, как прозвонил колокол к обеду.

Пришел капитан и крикнул:

– Пора обедать!

Увидев, чем я занят, он предложил на другой же день съездить к кузнецу и заказать все необходимые части.

– Дайте мне только размеры, – сказал он. – И по том, не нужны ли вам какие-нибудь инструменты? Ага, ножовка. Разные сверла. Шурупы. Тонкое долото. Боль ше ничего?