Соmеdiе dе Frаnсе (СИ) - "Нэйса Соот'. Страница 2

* Фавор — подарок в знак благосклонности, который прикалывался на одежду. В зависимости от желания (принимающей стороны) носился на груди у сердца, на поясе или на волосах у виска.

ГЛАВА 2. В гостях у барона

Кадан дремал на соломенном тюфяке в подсобке, когда за дверью послышался шум.

Он было решил, что это снова сборщик налогов пришел требовать свое — театр отбивался от него уже добрых несколько недель, потому что выручки едва хватало на еду, а король установил новый налог на роскошь, в соответствии с которым многие сценические костюмы простолюдинам носить было запрещено.

Он повернулся на другой бок и, укрывшись старым клетчатым пледом, который оставил ему отец, попытался уснуть — но сделать это ему не удалось.

Теперь уже забарабанили в его собственную дверь и, не дожидаясь, когда Кадан откроет ее, распахнули с другой стороны.

— Кенина, у тебя новый ухажер? — насмешливо поинтересовался Сезар, другой молодой актер, игравший по большей части крестьян и бедняков. Сезар, хотя и был порядком крупноват, гонору имел как наследственный аристократ. Кадан же, не имевший, насколько знали в труппе, и тени благородных корней, без конца раздражал его своей утонченностью, к которой вовсе и не стремился. Изящество жестов, казалось, прорастало из него без особых к тому причин. А иногда — в особенности в ответ на насмешки Сезара и кого-то из подобных ему — Кадан умел сделать такое лицо, что ни дать ни взять походил на принца, которому к завтраку подали не то вино.

Впрочем, здесь, в театре, на который ходила смотреть по большей части простонародная публика, такие гримасы не пользовались спросом — напротив, скорее настраивали против него. Кадан, который обычно бывал замкнут и молчалив, многим казался высокомерным. А кое-кто даже распускал слухи о том, что он в самом деле опальный бастард какого-то герцога — что было довольно глупо, потому что старшие актеры прекрасно знали его отца, ухаживавшего за Жаклен много лет. Ни у кого больше из ее поклонников не было таких рыжих волос.

Увидев Сезара, Кадан не стал спешить вставать — только приподнялся на локте и какое-то время разглядывал тучную фигуру собрата по цеху.

— Ты перебрал сидра, Сезар? — очень вежливо поинтересовался он.

— Вот, смотри, что он тебе принес.

Кадан хмыкнул и, взяв из его рук футляр, осмотрел со всех сторон. Узкую коробочку обтягивал бархат, и на ней красовался вензель — Р. Л.

Осторожно приподняв крышку, Кадан увидел внутри цепочку драгоценных камней, нанизанных на нить. Украшение было в меру дорогим — слишком дорогим для Кадана, но определенно не таким уж дорогим для герцога и короля — но сложено было с особенным изяществом. Камни подобраны наметанным глазом, аккуратнейшим образом обточены и подогнаны друг к другу. По большей части здесь были аметисты и топаз.

— Кто это поднес? — спросил Кадан, вновь поднимая взгляд.

— Мальчишка в сером плаще, но по виду — паж.

Кадану стало неспокойно. Он снова вспомнил голубые глаза, смотревшие на него. Они пугали его, как пугает отблеск направленной на тебя стрелы. В этом взгляде ему чудилась неизбежная смерть — он только не знал, для кого.

— Не нравится — отдай мне. Я Жоржетте подарю, — Сезар выхватил украшение из его рук.

— Бери, — равнодушно сказал Кадан, который в самом деле не хотел даже держать этот предмет в руках. — Хотя нет, постой.

Он поспешно вскочил с вороха соломы и, перехватив коробочку, снова отобрал ее у Сезара.

— Я отдам Бертену. Пусть продаст и заплатит налог.

— Вот дурак, — фыркнул Сезар и проследил, как Кадан, минуя его, протискивается к двери и выходит в коридор.

Кадан не стал спрашивать почему. Ему всегда казалось, что Сезар и сам не слишком умен.

Кадан старался не думать о человеке, который приметил его, но никак не мог. То взгляд его, то загадочные буквы РЛ высвечивались у него в голове, терзая сознание тревогой.

Он надеялся, что если займет себя репетициями, это пройдет, и, отдав ожерелье Бертену, спустился в зал — тот располагался на первом этаже, в то время как комнаты старших актеров — на втором. Свои комнаты были не у всех, только у тех, кто прожил в театре много лет. И уж точно не у него.

Зал тоже был невелик и больше походил на салон таверны, где вместо прилавка располагался помост для представлений. Не было ни скамей, ни тем более кресел, публика смотрела спектакли стоя.

Кадан отыскал среди бумаг текст новой пьесы — ее предложил Бертен. Свою роль он осознал уже достаточно хорошо, это была роль горничной — как всегда. Ему нравились в этой пьесе все роли, кроме нее. Но, к своему стыду, больше всего он любил повторять реплики прекрасной Бернес, влюбившейся в благородного разбойника и похищенной им. Он знал, что именно ее играла бы мать.

— Мне страшно подумать, что случится, когда я вернусь домой, — негромко, но с чувством произнес он вслух, — там меня теперь не примет никто.

— Оставайся со мной, — прозвучал из глубины зала звучный голос, от которого по всему телу Кадана пробежала дрожь. Он слышал этот голос… Когда-то давно. Кадан сам не мог поверить в это, но он точно знал. — Тебе не место среди жалких напыщенных вельмож, — продолжал голос тем временем, — ты моя, Бернес. Я люблю тебя. Я подарю тебе леса и птиц, каких не увидишь в зверинцах у господ.

Кадан молчал. Текст пьесы лежал у него в руках, и еще мгновение назад он готов был прочитать продолжение, но от одного звука этого голоса горло сдавил спазм.

Медленно-медленно, надеясь, что за эти несколько секунд наваждение развеется, он повернулся на звук.

Все тот же человек в маске с пронзительными голубыми глазами стоял напротив него.

— Кто вы? — спросил Кадан наконец, когда справился с собой. Он не хотел показывать страх и потому говорил спокойно, насколько мог.

Незнакомец не отвечал. Он замер в полумраке, скрестив руки на груди и опершись о край дверного проема плечом.

— Вам понравился мой подарок? — произнес он вместо ответа.

Кадан сглотнул.

— Он очень изящно сработан.

— Чего не скажешь о вашей пьесе. Редкостная чушь.

Кадан молчал. Ему пьеса нравилась, хотя он и подправил бы в ней кое-что.

— Как ваше имя? — спросил тем временем мужчина.

— Кадан, — ответил тот.

— Ка-дан, — по слогам повторил незнакомец, — в этом имени куда больше, чем может вместить этот театр. В нем чарующая магия древних легенд и пронзительная тоска старинных баллад.

Кадан вздрогнул и прищурился.

— Нетрудно догадаться, что раз я актер и отчасти шотландец, то люблю петь. В особенности баллады древних времен.

— Вас так разозлило мое предположение… Интересно, с чего?

Кадан покачал головой.

— Вовсе нет. Меня раздражает то, как вы говорите со мной.

— Вот как? Вы предпочитаете деревенскую грубость, может быть?

— Я предпочитаю, когда из меня не делают дурака.

— Вы и сами весьма грубы.

— Потому что не ставлю целью вас очаровать.

— У вас хватает поклонников и без меня?

— Может быть.

— Поверьте, другого такого, как я, у вас нет.

— Потому, — Кадан демонстративно усмехнулся, — что в вас течет благородная кровь?

— А в вас разве нет?

— Не тешьте себя. Я просто актер.

— Тем более странно, что вы осмеливаетесь меня отвергать.

— Вы не симпатичны мне.

— Что с того? Зато я могу облагодетельствовать вас.

Кадан расхохотался, запрокинув голову назад, и взгляд незнакомца скользнул по его белому горлу, вызывавшему желание то ли укусить, то ли поцеловать.

Затем, мгновенно выпрямившись, он снова стал серьезен, и взгляд шотландца теперь колол не хуже, чем лед. У него были голубые, как зимнее небо, глаза, плохо сочетавшиеся с персиковой кожей лица, покрытой легкой сеточкой веснушек. Длинные неуложенные волосы разметались по плечам и блестели в тусклом свете масляных ламп, как красная медь.

— Я не продаюсь, — сухо отрезал Кадан, — ищите подстилку на одну ночь за углом — там находится трактир. А я актер.