Отшельник (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 33

Я не помню, как он отнес меня в спальню, бросил поперек кровати и снова набросился в диком исступлении. Словно оголодавший настолько, что все отступило на второй план.

И он кричит со мной сегодня, стонет и кричит... Не стиснув зубы и сдавленным рычанием, как всегда, а криками и громкими стонами, давая ощутить свой голод и удовольствие, выплескиваясь внутри меня и закатывая глаза, запрокинув голову. Он кончает. А мне кажется, что я его наслаждение чувствую каждой порой, меня трясет вместе с ним от восхищения этой порочной красотой и безумной любви к нему.

***

После мы оба молчали, тяжело дыша, я боялась открыть глаза, а он не шевелился, так и лежал на мне. Когда приподнялся на локтях, я в панике вцепилась в его плечи.

- Я не спала почти неделю. Не уходи. Пожалуйста… не уходи, Максим.

И он не ушел. Лег на спину, позволяя лечь себе на грудь. Я забылась каким-то тяжелым сном, без единого сновидения. Провалилась в него, судорожно цепляясь за шею Максима и вдыхая его запах… Он так и не обнял меня.

Проснулась уже под утро от того, что поднялся с кровати и пошел в душ. Дальше просить о чем-то бесполезно. Снова отдаляется, выстраивает между нами стены, сомневается. Когда вернулся, принялся одеваться. Я смотрела на его заострившийся профиль, пока он натягивал брюки, застегивал ширинку, рубашку. Смотрела на эту глубокую небритость. На ввалившиеся скулы. На взъерошенные моими руками волосы, и внутри все зашлось от понимания, насколько же все было скоротечно. Уйдет, и как будто не произошло ничего.

Ни слова не сказал больше. Так же молча пошел к двери.

- Максим!

Не обернулся, только остановился, рука у самой ручки двери застыла.

- Я умоляю тебя. Ради нас. Отдай эту пленку кому-то. Пусть ее проверят. Дай нам шанс. Один единственный.

Он вдруг вернулся ко мне и склонился надо мной, глядя мне в глаза. То в один то в другой, а у меня все внутри сжалось, скрутило в узел – в его глазах столько отчаянной тоски, что мне кажется, я физически чувствую ее, и грудь стягивает стальными обручами.

- Проверю. Проверю, несмотря на то, что видел своими глазами…

- Они тебя обманули, - голос сорвался, и я схватила его за руку, сплетая наши пальцы, касаясь раной его раны на ладони, – что ты чувствуешь внутри? Что у тебя там?

Положила другую руку ладонью ему на грудь и под ней его сердце колотится сильно, быстро.

- Там хаос, малыш. Там прошелся торнадо, и там полный хаос.

- Ты не веришь мне даже чуть-чуть? Хоть немножко? Ни одного сомнения?

- Я хочу верить… меня ломает, маленькая. Я глаза себе выдрать готов и поверить… и я ненавижу тебя за это.

- Я не предавала тебя. Это специально... я не могу так больше, Макс. Я просто так не могу. Проверь и вернись ко мне, если узнаешь, что я не виновата… Я все еще готова простить тебя… Я все еще люблю тебя… дышу тобой.

- Я вернусь в любом случае.

Прозвучало, как угроза или приговор. Высвободил руку, и когда за ним захлопнулась дверь, я закрыла глаза и почувствовала, как по щекам снова слезы катятся. Мне может помочь только чудо, и пусть оно случится. Пожалуйста. Одно единственное чудо.

ГЛАВА 15

Успех острого слова зависит более от уха слушающего,

чем от языка говорящего.

© Уильям Шекспир

Он это сделал специально. Бросил мне информацию и хлопнул дверью, чтобы я мучилась в неизвестности, чтобы ломала себя сама. И я ломала, пока терлась мочалкой и до боли намыливала оскверненные им волосы, дергая их и растирая с остервенением. А в ушах этот дьявольский голос про операцию Мити. И ни слова больше. Нарочно. Чтоб я извелась, чтобы представила себе самые страшные варианты исхода хирургического вмешательства, чтобы думала о маме, которая там сходит с ума одна. Без моей поддержки, не зная, где я. Проклятый манипулятор нашел мое слабое место и теперь будет туда бить, колоть, резать именно туда и там, и мне придется уступать, мне придется делать все, что он захочет, лишь бы узнать о брате и о маме. А если сделать вид, что я покоряюсь, что я готова быть послушной? Он сам уступит? Даст мне поговорить с мамой? Я и этого не знала. Однажды я подчинилась, но он так и не дал мне сотовый. Передумал. Ублюдок, какой же он все-таки ублюдок.

     Я все больше чувствовала себя куклой. Особенно сейчас, когда одна из горничных помогала мне одеться. Потом они будут меняться, наверное, чтоб я ни с кем не сговорилась о побеге, или не знаю зачем. Этот человек был за гранью моего понимания. Я таких никогда не встречала и вряд ли бы встретила. У меня была спокойная жизнь. В ней не появился бы такой, как Огинский. Я смотрела на себя в зеркало, пока девушка в темно-бордовой униформе с белоснежным фартуком поправляла лямки моего платья (даже они как с обложки журналов), тянула сзади змейку, разглаживала узкий низ. Сегодня он одел меня в белое. Во все белое. Даже нижнее белье и чулки. Пытаться понять почему – бесполезно. Но мне вот это белое казалось грязнее черного, словно на меня накинули вонючую тряпку. Робу рабыни. Все что на мне надето пусть и было баснословно дорогими эксклюзивными вещами от знаменитых брендов, все равно казалось мне грязными робами, а еще я почему-то думала, что в это одевали не только меня. Иначе, где он брал всю эту одежду? Чокнутый маньяк закупал вещи одинакового размера и заводил себе одинаковых кукол. О, как я ошибалась. Все было гораздо хуже – он заводил себе совершенно разных кукол и для каждой покупал одежду на свой вкус. Я даже потом представляла себе, как он ее выбирает в своем кресле в кабинете, выписывает, составляет табличку размеров. Это ненормально, и в то же время было в этом что-то будоражащее воображение. Его безупречный вкус, его понимание в женском белье, прическах, парфюмах. Хотя со мной у него особых пожеланий не возникло. Он всегда хотел видеть мои волосы распущенными. Я вспомнила, как отмывала их после него, и по телу прошла дрожь. Отвращение и что-то еще… едва уловимое, странное. Оно мне не понравилось. Было в этом ощущении что-то противоестественное. Словно части меня понравилось его безумие, его дикий голодный взгляд, его хаотичные прикосновения к моим волосам. Той части вдруг подумалось о том, что, наверное, он редко на кого так смотрит. И тут же ледяной волной – ты просто отличаешься от его других кукол. На тебе бирка из магазина, и твою обертку не вскрыл еще даже он. Просто вертит в руках. Рассматривает, давит, крутит твоими руками и ногами, словно они на шарнирах, но все еще не пробовал ломать. Взломает. Это вопрос времени. И меня больше пугало не то, что он это сделает, а то, что он будет добиваться, чтобы я захотела, чтобы он это сделал.

Едва горничная вышла, я поискала взглядом косметику и парфюм – их не было. И черт с ними. Мне совершенно не «улыбалось» себя для него украшать… а внутренний голос подсказал, что он эти украшения и не любит. Захотелось что-то сделать назло, и я заплела волосы в косу, которая не подходила к платью из белой тончайшей шерсти, к ожерелью из янтаря и коричневым туфлям без каблука. Я злорадно усмехнулась – комплексует из-за невысокого роста и не хочет, чтоб я была выше. Тут же вспомнились туфли на шпильках, которые заставил обуть в наш с ним первый завтрак, и улыбка исчезла. Ни черта он не комплексует. Этот самодовольный ублюдок всецело обожает свою внешность, каждую родинку на себе и каждую волосинку. От него за версту прет самодовольством. И он нравится женщинам. Такое понимаешь сразу на уровне подсознания. Для этого не нужен опыт. Просто видно по этому взгляду, походке, улыбке, продуманной до мелочей небрежности, где каждая расстегнутая пуговица на рубашке часть его охоты на жертву. Но в таком случае зачем он покупает себе девочек по вызову. И что-то подсказывало – затем, что с ними он может делать все что угодно. Как и с тобой. В дверь тихонько постучали.