Золотая месть - Гандольфи Саймон. Страница 54

Какой-то старик тянул его за рукав. Густой смог поредел и превратился в пыльную взвесь. Трент больше не видел следов оползня – значит, они уже миновали его. У него подгибались ноги, и приходилось придерживать их руками.

Старик показывал на какой-то неряшливый сверток, лежавший возле ручной тележки с отвалившимся колесом. Трент увидел, что из свертка выглядывает лицо старой женщины. Она, должно быть, давно наблюдала, как он ковыляет по дороге, и не удивилась, когда они подошли к ней. Трент хотел извиниться, что не заметил ее раньше, но язык у него не ворочался, и он улыбнулся, лишь потом вспомнив о повязке, закрывающей лицо.

Старик перепугался, что Трент уйдет. Он крепко ухватил его за руки, без конца повторяя одну и ту же фразу, – что-то насчет тележки.

Трент согнул колени, и старик помог ему спустить девушку на землю. Сняв повязку с ее лица, Трент смочил ей губы водой из фляги. Джей очнулась и, глотая воду, взглянула на него. Он отряхнул повязку от пыли, смочил ее и протянул флягу старухе, но ее взял старик и сам поднес к губам женщины – видно, она была слишком слаба, а может быть – частично парализована.

Старик хотел было вернуть флягу, но Трент показал знаками, чтобы тот сначала напился сам, и только после этого взял флягу. Там осталось уже совсем немного, а Трент не знал, сколько им еще идти. Он завинтил крышку и повесил флягу на ремень.

Старик показал ему железный шкворень, которым колесо закрепляется на оси. Шкворень выпал, колесо соскочило, и тележка опрокинулась. Старик сам не мог починить ее. Трент подставил здоровое плечо, приподнял тележку и перевернул набок. Затем насадил колесо на ось и, взяв у старика шкворень, забил его камнем, а затем снова поставил тележку на колеса.

Днище повозки было сколочено из бамбуковых жердей длиной 2,5 метра, ширина ее составляла примерно метр. Оглобли были отполированы руками до блеска. Старик установил подставки, чтобы тележка не падала, и они вдвоем уложили старуху на дно. Она весила не больше мешка с мукой и занимала очень мало места. Старая женщина улыбалась Тренту и кивала, показывая, что одобряет его, что он хороший человек.

Потом Трент уложил на тележку девушку так, чтобы ей было удобно и чтобы она не опиралась на больное плечо. Старик прикрыл ей ноги тряпьем. Он увидел цепь на ее щиколотке, но это, казалось, нисколько его не удивило. Трент взялся за оглобли, а старик убрал подставки, привязав их к оглоблям рыболовной леской.

Джей наблюдала за Трентом, но он избегал ее взглядов. Ему не хотелось сейчас слишком много думать о ней. Он мог себе представить, как много зла причинили ей люди и как она должна была их ненавидеть, но мысли о девушке слишком тревожили, а ему необходимо сохранить тот небольшой запас сил, который у него еще оставался.

Дорога представляла собой настоящую свалку брошенного имущества – жалкого имущества людей, постоянно живущих на грани нищеты: глиняные горшки, старые консервные банки с отогнутыми краями, дырявые одеяла, матрасы, зеркало без рамы с ободранной амальгамой, корзины, грубо сколоченный самодельный стул. Но самое ужасное, что здесь же валялись орудия труда, без которых невозможно было самое существование этих людей: лопаты, мотыги, кирки.

Посреди всего этого хлама сидела беременная женщина, а за ее спиной жались двое крошечных ребятишек с испуганными глазами. Старик остановил тележку, и Трент усадил туда женщину с детьми.

Выше, в полутора километрах впереди, оползень соединился со старым холмом, образовав плотину около километра длиной, преградившую путь двум последним потокам лавы. Ручейки лавы начинали постепенно просачиваться через край плотины. А внизу, на дороге, скопилась толпа оставшихся в живых беженцев.

Напуганные извержением, люди вначале пытались бежать через поля вдоль скалы, но солдаты гнали их обратно. Теперь они молча брели вперед по дороге между двумя смертельными угрозами: с одной стороны – плотина, через которую текла раскаленная лава, с другой – солдатские винтовки. Слышалась какая-то скорбная печаль в шуршании ног, идущих по вулканической пемзе, устилавшей дорогу. Вулкан снова кашлянул и забормотал. Где-то наверху раздался одиночный выстрел.

Оглянувшись, Трент увидел на фоне светящейся лавы, пониже ущелья, редкую цепь силуэтов – это были гнавшиеся за ними солдаты Ортеги.

Ортега вернулся из Минданао на остров. Пилот посадил самолет на берегу в двух с половиной километрах к северу от вулкана. Отсюда командор трясся на своем джипе по скверной дороге через болота, а затем по вулканической пустоши, с востока и с запада огражденной скалами, опоясывающими весь остров и оставляющими выходы к морю только в двух местах. Его лейтенант оцепил конец коридора своими людьми, расположив их на склоне горы и в полях.

Жар, исходящий от лавы, мгновенно осушил пот на лице командора. Поднимаясь к плотине, он видел кругом валяющиеся на земле трупы.

Лейтенант отдал честь и пояснял:

– Мы не могли остановить их, командор. Они пытались прорвать оцепление. Такая же картина и в полях, но там нам пришлось повозиться подольше.

Судя по рельефу, иного и нельзя было ожидать. Ортеге не нужно было дожидаться рассвета: от скопившейся у плотины и разлившейся везде раскаленной лавы было достаточно светло. Он не раз видел толпы беженцев в кино и на картинах. Все это было одинаково на любой войне. Но ведь здесь не было войны. Он прикидывал – выдержит ли плотина давление лавы. В любом случае у него есть оправдание – его люди разыскивали главаря пиратов и его не менее опасную любовницу. На контрольных постах расклеили фотороботы беглецов, а также раздали их фотографии.

Взглянув на вершину горы, Ортега спросил, давно ли было последнее извержение.

– Полтора часа назад, командор.

– Черт бы его побрал…

Это не был вопрос, но лейтенант ответил:

– Да, сэр.

Ортега спустился к шлагбауму у контрольного поста, где несколько солдат под командованием капрала направляли беженцев к трем установленным на козлах столам. За каждым столом сидел сержант и проверял документы. На столах стояли керосиновые лампы – у одной из них было разбито стекло. Лампы бросали резкий белый свет на лица сержантов. Документы были грязные и потрепанные.

Боясь выдать кипящую в них ненависть, беженцы стояли с каменными лицами. Ортега протолкался через толпу, стараясь показать, что он не боится ни этих людей, ни лавы.

Но люди, все как один, смотрели мимо него. От них пахло потом и страхом, он ощущал в их дыхании запах чеснока и вяленой рыбы. Он вспомнил сэра Филипа Ли и подумал, что тот, наверное, уже улегся спать.

Беженцы толпились возле старого грузовичка, застрявшего на обочине дороги. Капот у него был поднят, и оттуда торчал зад шофера. Сзади, в кузове грузовика, была привязана пара бочек из-под горючего. Ортега снова взглянул на плотину с ее оплавленным верхним краем. Он слышал, как пехотинцы отряда преследования врезались в хвост колонны беженцев – они опасались, что награду перехватят солдаты на контрольных постах, и ругались, избивая беженцев прикладами винтовок.

Старик первым увидел солдат на горе. Он взглянул на Трента и стал что-то шептать своему соседу-туземцу. В толпе тотчас же открылся проход для тележки. Теперь они были уже близко к голове колонны. Трент видел впереди крышу кабины грузовика.

На тележке, по обе стороны от матери, молча сидели дети – они не плакали. Тренту вспомнился день смерти отца: как он спрятался в яслях в конюшне и сидел там, скорчившись и обхватив колени руками. Его мать и опекун думали, что он бесчувственный, потому что он не плакал. А он знал, что должен держать себя в руках, потому что иначе неминуемо пойдет вразнос. А он так этого боялся – как будто стоял на краю бездны…

Солдаты не интересовались ни стариком, ни старухой, ни женщиной с детьми, и вообще никем из беженцев. Трент взглянул наверх, где лава начинала стекать через край плотины. Он не хотел смотреть на девушку, но ему нужно было знать, как она себя чувствует. Да, действительно, у него с самого начала было мало шансов, но он сделал все, что мог…