«И снова Бард…» К 400-летию со дня смерти Шекспира - Даррелл Лоренс. Страница 46

Зато моей души таинственное зренье

торопится помочь полночной слепоте;

окрашивая ночь, твое отображенье

дрожит, как самоцвет, в могильной темноте.

Так, ни тебе, ни мне покоя не давая,

днем тело трудится, а ночью — мысль живая.

1930

С. Маршак (1887–1964)

Трудами изнурен, хочу уснуть,

Блаженный отдых обрести в постели.

Но только лягу, вновь пускаюсь в путь —

В своих мечтах — к одной и той же цели.

Мои мечты и чувства в сотый раз

Идут к тебе дорогой пилигрима,

И, не смыкая утомленных глаз,

Я вижу тьму, что и слепому зрима.

Усердным взором сердца и ума

Во тьме тебя ищу, лишенный зренья.

И кажется великолепной тьма,

Когда в нее ты входишь светлой тенью.

         Мне от любви покоя не найти.

         И днем и ночью — я всегда в пути.

1948

И. Ковалева (1961–2007)

Когда дневная расточится тьма

И члены просят, утомясь, покоя

От странствий — настает черед ума:

Ему пуститься в странствие ночное.

К тебе мой дух, как добрый пилигрим,

Спешит и будит сомкнутые веки,

И ночи мрак ужасней перед ним,

Чем ночь, слепца объявшая навеки.

Но вот, наперекор бессилью глаз,

Твой образ светит мысленному зренью;

Старуху-ночь сверкающий алмаз

Дарит красой и юности цветеньем.

         Так тело днем, а ночью дух в труде,

         И нет покоя нам с тобой нигде.

конец 90-х

С. Степанов

В пути устав и чтоб избыть заботу,

В постели я вкусить желаю сна,

Но мысли тут берутся за работу,

Когда работа тела свершена.

И ревностным паломником далеко

В края твои к тебе они спешат.

Во тьму слепца мое взирает око,

И веки закрываться не хотят.

И тут виденьем, зренью неподвластным,

Встает пред взором мысленным моим

Твой образ, блещущий алмазом ясным, —

И ночи лик мне мнится молодым.

         Вот так днем — тело, мысли — по ночам,

         Влюбленным, не дают покоя нам.

1999

В. Куллэ

Путь одолев, в постель себя швырну,

надеясь хоть немного отдохнуть.

Но стоит плоти отойти ко сну —

сознание стремится в новый путь.

Издалека я мыслями опять

спешу к тебе, как пылкий пилигрим.

Всё тяжелее веки разлеплять,

чтоб видеть тьму, что внятна лишь слепым.

Но взору любящей души открыт

незримый для людского взгляда путь:

твой драгоценный свет меня манит,

прекрасной делая ночную жуть.

         Страшусь утратой оплатить покой,

         и бодрствую — во имя нас с тобой.

2015

Е. Калявина

Устав от дел, спешу в постель, уснуть,

С дороги расслабляясь, ноет тело,

Но мысленно я вновь пускаюсь в путь,

Дав членам отдых, ум взялся за дело.

Все помыслы — паломники тотчас

К тебе стремятся ревностью горячей,

Мне не дают сомкнуть бессонных глаз,

Я вижу мрак, как видит лишь незрячий,

И сердцем прозреваю призрак твой,

Он, как алмаз, невидимый воочию,

Повис во мгле и страшный лик ночной

Преобразил — ночь стала юной ночью.

         Так разум мой — в ночи, а тело — днем

         В заботах ради нас с тобой вдвоем.

2015

Энтони Бёрджесс^[243]

Шекспир как поэт

Эссе

© Перевод А. Нестеров

Мы знаем, что подвигло Шекспира сочинить «Венеру и Адониса» и «Обесчещенную Лукрецию». Нет, не потребность выразить голос сердца, как у Китса или Шелли, а стремление укрепить свое социальное и финансовое положение. Это может показаться циничным, но в конце XVI века юноша из провинциального городка, желающий пробиться в Лондоне, должен был прагматично смотреть на жизнь — и говорить, что такой взгляд недостоин художника, может лишь совсем иная эпоха, насквозь пропитанная сентиментальностью. Обе поэмы Шекспир посвятил юному графу Саутгемптону. Посвящения эти предельно льстивы, если не сказать — раболепны: автор надеялся, что сей преисполненный изящества дворянин, водивший тесную дружбу с блистательным графом Эссексом и обласканный королевой, снизойдет до того, чтобы стать его патроном. Лишает ли это поэмы их художественных достоинств? Да нет, это всего лишь напоминает нам, что и писателю нужно на что-то жить.

Напоминает это и о другом: Шекспира не устраивали способы заработка, доступные ему в тот момент, его не устраивало положение актера, члена труппы «Слуги лорда-камергера», и того, кто перелицовывал для своего театра старые пьесы и кроил новые. Актеры в ту пору почитались за людей низшего сорта, призванных забавлять почтенную публику, и в сонетах Шекспир без обиняков говорит, почем в елизаветинской Англии котировалось искусство сцены: «Увы, все так, я жил шутом пустым. / Колпак везде таская за собою…»^[244]. Он хотел известности в качестве поэта, хотел — очень на то похоже — доказать свое превосходство над Кристофером Марло, чья мифологическая поэма «Геро и Леандр» заставила обмирать от восторга щеголей из лондонских юридических корпораций, имевших виды на придворную карьеру. Что ж, поэма «Венера и Адонис» стала бестселлером, даже по меркам успешных поэтов нашего времени.