«И снова Бард…» К 400-летию со дня смерти Шекспира - Даррелл Лоренс. Страница 75

В окне появляется Джульетта.

Но тсс! Что за сиянье там в окне?

В данном случае легко догадаться, что третья строка, пусть и набранная по недосмотру тем же шрифтом, что и остальные, все же является ремаркой, а никак не словами заглавного героя.

А вот диалог из шестой сцены второго акта «Антония и Клеопатры» (в том виде, в каком он напечатан) может и дезориентировать читателя.

Помпей

                Руку дай пожать.

Ты мне всегда приятен был. Я видел

Тебя в бою — ты зависть вызывал

Своим бесстрашием.

Энобарб

                    А ты мне был

Малоприятен. Но и мне случалось

Тебя хватать, когда твои дела

Ту похвалу раз в десять превышали.

А ведь ответ старого воина Энобарба не столь интимен — у переводчика, в абсолютном соответствии с подлинником: «хвалить», а не «хватать».

Я не случайно выбрал в качестве примера именно издание переводов О. Сороки — в нашем Собрании, первые тома которого должны выйти в текущем году, мы опубликуем все десять переводов шекспировских пьес, выполненных этим виртуозным мастером.

Искусственную задачу тотального обновления русского шекспировского канона мы перед собой не ставим, в издание войдут также и классические, общепризнанные переводы других шекспировских пьес. Уместно здесь заметить, что российские театры оказались прозорливее издательств, первыми оценив по достоинству поэтическую силу и богатство словотворческой лексики переводов О. Сороки. Поставленные по ним известные спектакли С. Женовача, Р. Козака, Ю. Бутусова, Д. Доннеллана, И. Поповски, С. Пуркарете доказали незаурядную проницательность переводчика в отношении не только языка, но и сценической природы шекспировского текста.

Трудно оспорить тезис, что именно искусству театра Шекспир обязан своим бессмертием. Разделяя эту точку зрения, мы сформулировали единый принцип оформления Собрания — фотографиями замечательных спектаклей различных эпох. Мы думаем, что портрет А. Фрейндлих — Джульетты или зафиксированная камерой мизансцена «Отелло» Э. Някрошюса вернее обогатят представление современного читателя о мире Шекспира, чем, например, иллюстрации прерафаэлитов.

Пользуясь случаем, мы выражаем глубокую признательность российским театрам и фотографам, помогающим нам в создании этого архива изображений.

Знаменитая едкая реплика Л. Н. Толстого о «неосуществленном намерении» удерживает нас от рассказа о второй по значению, после собственно текста произведений, части Собрания — об аппарате. Пусть читатели журнала простят нам эту суеверную скрытность! Надеемся, что подготовим добротные и оригинальные примечания, а также вступительные статьи, в которых Шекспир явится если и не «несметноликим», как пророчески и восхищенно назвал его Сэмюэл Тейлор Колридж, то и не унылым путником, следующим по протоптанному маршруту от бунта к смирению или от смятения — к гармонии.

В завершение о том, что мы считаем своим безусловным достижением на настоящий день, — это новые переводы, созданные по заказу Университетского издательского консорциума.

Полина Барскова перевела для нас стихотворение «Shall I die?», из всех шекспировских dubia вызвавшее едва ли не самую ожесточенную полемику.

«Иностранная литература» в 2012 году опубликовала сцены из «Комедии ошибок» в новом переводе Марины Бородицкой. Теперь мы предлагаем вашему вниманию фрагмент перевода «Двух благородных родичей», подготовленного для нас Светланой Лихачевой.

Уильям Шекспир, Джон Флетчер

Два благородных родича^[350]

© Перевод и вступление С. Лихачева

От переводчика

Как следует из регистрационных записей Гильдии книгопечатников и издателей, а также данных титульного листа первого издания пьесы в 1634 году, трагикомедия «Два благородных родича» была написана «достославными знаменитостями своего времени, мистером Джоном Флетчером и мистером Уильямом Шекспиром, джент.». Дату ее создания определяют 1613–1614 годами, и, таким образом, «Два благородных родича» вместе с «Генрихом VIII», также сочиненным в соавторстве с Д. Флетчером, оказываются последними шекспировскими произведениями. Собственно, в соавторстве нет ничего поразительного, если вспомнить о многих подобных опытах драматургов елизаветинской поры, как и о том, что именно Джон Флетчер после ухода Уильяма Шекспира из жизни стал главным драматургом труппы «Слуги короля».

Однако спор о точной принадлежности сцен и актов в последней (или одной из двух последних дошедших до нас шекспировских драм) остается весьма актуальным для современных филологов и историков театра.

В самом ли деле, в соответствии с господствующей точкой зрения, Шекспиру принадлежит экспозиция пьесы — торжественное явление трех овдовевших цариц, пришедших к Тезею, герцогу Афинскому, с требовательной мольбой о начале новой войны с той единственной целью, чтобы похоронить тела мужей, павших при осаде Фив? Или подчеркнутая физиологичность описания мертвых тел, оставленных на поругание, в этой сцене вкупе с аффектированной речью героинь характерны все же не для позднего Шекспира, а для его соавтора?

И действительно ли, как принято считать, те сцены, где дочь тюремщика, до беспамятства безнадежно влюбившаяся в высокородного узника, принимает неуклюжие ухаживания ровни себе — доброго и бестолкового жениха-простака, принадлежат перу Джона Флетчера? Быть может, в их забавных диалогах читатель уловит как раз шекспировскую интонацию.

Справедливо упомянуть в данном контексте и радикальную позицию Пола Бертрама^[351], атрибутирующего пьесу как полностью шекспировскую.

Едва ли необходимо принимать ту или иную сторону в дискуссии об авторстве, но не могу не назвать сейчас славное имя Джеффри Чосера — «утренней звезды английской поэзии». Шекспир и Флетчер словно пригласили в «соавторы» создателя «Кентерберийских рассказов», взяв «Рассказ Рыцаря», открывающий знаменитый цикл, за сюжетную основу своей трагикомедии.

Герои Чосера, афинский герцог Тезей и его невеста, царица амазонок Ипполита, появляются в ранней комедии «Сон в летнюю ночь» (1595), которая завершается брачными торжествами. В начале же последней шекспировской пьесы Тезей с Ипполитой все еще жених и невеста в преддверии свадьбы — и она на сей раз откладывается из-за военного похода на тирана Креона, царя Фивского.

Взяв верх, Тезей захватывает в плен двух героических фиванцев — двоюродных братьев Паламона и Арсита, поразивших даже врагов своей доблестью и силой.

Оказавшись в заключении, молодые люди, не только родственники, но и самые преданные друзья, пытаются найти утешение в рассуждении о тюремной стене как о единственном спасении от пороков мира, вселенского зла и несправедливости. Сначала кажется, что «утешение философией» им вполне удается, но сквозь решетку темницы они вдруг замечают гуляющую по саду прекрасную Эмилию — младшую сестру Тезеевой невесты Ипполиты, и вспыхнувшая любовь делает лучших друзей непримиримыми врагами.

Именно эту поворотную сцену, определяющую все дальнейшие события пьесы, мы и предлагаем сейчас вашему вниманию.

Акт II

Сцена 2

Паламон

Как ты, достойный брат мой?