Моя светлая балерина (СИ) - Константинова Марина. Страница 7

— Я буду защищать тебя от кошмаров, — костистые грубоватые пальцы переплелись с тонкими пальцами балерины. — От горестей и от бед. От всего, что сделает тебе плохо. Только не исчезай больше.

— Не исчезну. — Тоня сглотнула и крепче сжала чужую ладонь.

Алевтина выдохнула шумно и влажно в теплоту открытой шеи, и Тоня вздрогнула, закидывая голову. Со стены сползали смолистые черные капли, а в них отражался белый овал лица, черные впадины глаз и блеск золотых серег. Девушка вскрикнула и поторопилась зажмуриться.

Алевтина целовала, проводя губами вдоль шейной жилки, оттягивая кожу и оставляя теплый, едва влажный след. Колючая ткань рубашки остро задевала грудь Тони, царапала, распаляя, и девушка ерзала, всхлипывая, водя свободной рукой по лопаткам следовательницы. «Тошенька, Тошенька». Теплотой в филигрань небольшого ушка, мочку которого уже прикусывали, оттягивали, сминали губами. «Тошенька». Столь отлично от «гимназисточки», «детки» и как еще ее только не звали. В глазах стало влажно и тепло, мутное серебро поползло по щекам, под зацеловывающие губы Алевтины.

Ладони крепко смяли талию, повели вверх, по явному рельефу ребер. Легли на маленькие острые груди, сжали, и костяшки сомкнулись на комочках сморщенной кожи. Тоня выгнулась, жмурясь и всхлипывая, сильнее вытягивая руки назад. Ей было холодно, хотелось, чтобы теплое тело Алевтины было ближе, плотнее, надежнее. А женщина на миг отстранилась — и Тоня снова вскрикнула, вслепую тяня к ней руки.

Ладони легли на обнажившуюся полную грудь. Тяжелую и мягкую, не вместившуюся в Тонины ладони. Девушка сглотнула, проводя большим пальцем по неровной поверхности ореолов. Алевтина молчала. Потом отвела чужие руки обратно, на подушки, и вжалась мягкостью груди в остро очерченные ребра, накрыла теплотой своего тела, целуя, влажно толкаясь языком в смежность Тониных губ.

Тоня не была против, когда ладонь Алевтины легла на упругий кучерявый волос в низу живота. Она только дышала шумно и царапала жесткую сюртучную материю, прислушиваясь к новым, вкрадчивым касаниям. Запоминала, какого это, когда шершавые подушечки расправляют шелковые завитки, в первый раз касаются раскрытой кожи. Приминают самый чувственный комочек, пока еще сухо, но уже достаточно, чтобы сердце заполошно пропустило удар, чтобы внизу стало жарко и тянуще. Как спускаются вниз, мягко толкаются в сухие складочки, не проникая, но добираясь до горячей влаги — как распространяют ее по всей коже, по каждому уголку. Тоня зарычала сквозь зубы, шире раскидывая бедра под чужим телом, позволяя слипшейся от смазки коже раскрыться.

Проникновение не вызвало боли. Тоня притихла, настороженно вслушиваясь в реакцию своего тела, в гулкую тяжесть над лобковой костью. Разомкнула влажные губы в стоне, когда палец вошел глубже, растягивая эластичные стенки, когда подушечка прошлась по верхней стороне, до самой глубины, откликающейся остро и сильно. Плечи Алевтины ушли из-под рук Тони, спустились вниз. Тоня на пробу уложила колени на них. От движения инородное присутствие в теле ощущалось сильнее. Тоня застонала, а потом, когда губы Алевтины накрыли ее промежность, вскрикнула. И еще раз — когда палец внутри выгнулся крючком и потянул, вжимаясь в самое трепетное, самое чувственное.

Кажется, она снова расплакалась. Уже не от страха, не от обиды, Тоня бы сама не сказала от чего. Но Алевтинины губы, мокрые, с характерным пресным привкусом, собирали эти слезы, не давали сорваться с ресниц, и Тоня успокоилась, толкаясь бедрами на ласкающиеся пальцы, выгибаясь звонким мостиком и вбирая ладонями голую грудь Алевтины.

— Светлая, нежная… — Алевтина устало упала рядом, целуя в лоб, щеки, брови — и вытягивая из-под себя одеяло, чтобы накрыть обеих. — Не больно? Я не думала, что ты…

— Не больно… стыдно, Аля, так скверно обо мне думать, — Тоня фыркнула, прижимаясь к чужой груди, грозно хмурясь и щипая мягкий бок новоявленной любовницы. Но ей было хорошо. Черный призрак Смерти растворился в горячем свете свечей, головная боль отступила, сменившись звонкой пустотой, и ей было спокойно. — Спасибо тебе. Не выгонишь?..

— Ни за что на свете, — ласково фыркнула Алевтина. — Только свечу…

— Пусть горит.

Тоня не отважилась поднять головы от чужого плеча. Она слышала. Слышала, как одна за другой падают с чешуйчатого хвоста смоляные капли.

Часть 4

— Зачем ты ушла? — Тоня сидела на кровати, обхватив колени руками и пусто глядя в комнату перед собой. Алевтина замерла в дверях, растерянно разводя руками. — Я в окно хотела броситься.

— У меня были дела… — Тоня думала, что женщина сейчас подойдет к ней. И готова была простить ее за отлучку. Но вместо этого Алевтина прошла к столу, выкладывая на него ворох предметов, затем повернула к умывальнику. — Птичка на крылышке принесла…

«А чего ты хотела, Тонечка? — девушка молчаливо глядела в спину отмывающейся Алевтины. — С чего бы ей относиться к тебе по-другому? Смазливое личико, длинные ножки — вот и вся ты. Не более. Зачем такую любить, о такой заботиться?.. Радуйся, что хоть не гонят».

Тоня вытянулась на кровати, уткнувшись лицом в подушки. Ей захотелось расплакаться. Или затянуться. Тогда бы все стало проще, она бы посмеялась над своей глупостью, решила бы все проблемы — легко, на авось. И хоть на пару минут, а все стало бы идеально.

— Ну что ты, Тошенька?.. — кровать скрипнула под весом Алевтины, и руки женщины стали мягко поглаживать голые Тонины лопатки. — Вот так вот, чистыми руками… иначе ведь нельзя, правда? Ну, что с тобой?

Тоня повернулась и, вцепившись в чужие сюртучные плечи, — а ведь под всей одеждой Алевтина была мягкой и теплой, только прятала это от всех, — тоненько расплакалась. Что она могла сказать? Что ее собственная тень пугает ее, что она боится остаться в одиночестве, страшном и глухом, непролазном, что она не верит в собственные силы и чувствует себя истрепанной, выпитой до дна? Наверное, Алевтина понимала это и так. Потому что могла успокоить этот чудовищный хор тревог и сомнений.

— Тошенька?.. — Алевтина гладила ее по плечам, целовала в щеку, ухо, висок. — Ты снова видишь?..

— Нет. Просто грустно, — Тоня перевела дух. — Не уходи, хорошо?

— Не уйду. Тоша? Я не собираюсь винить тебя, хотя мне бы следовало, — Тоня съежилась под чужим взглядом, зная, что сейчас будут говорить правду — обидную и жестокую. Но Алевтину она готова была выслушать. Даже с такой правдой. — То… те проблемы, которые с тобой сейчас происходят, исключительно последствие твоих дурных привычек.

«Дурные привычки». Тоня прикрыла глаза. Будто она была котенком, подобранным с улицы. Отмыть от грязи, вычистить от блох. Избавить от дурных привычек. Ну что же, она в самом деле такой котенок — теперь надо бы мурчать нежнее и не гадить на паркет в хозяйкиной прихожей. Иначе — снова улица, пинки прохожих… и вредные привычки.

— Если человек много пьет — приходит белая горячка, — тихо проговорила Алевтина. — Если много употребляет — то же самое.

— Но я не употребляла много! — Тоня сама не заметила, как голос поднялся до визга, а ладони сжались в дрожащие кулаки. — Если люди вокруг меня втягивали две дорожки — я всегда одну, если пили по два стакана — я один, и…

— Люди уходили из кабаре после второго стакана, — голос Алевтины был глух и спокоен. — Через месяц бросали привычку вовсе. Как давно ты обиваешь местные пороги?

Тоня глотнула воздуха и замолчала. Простая правда — а как больно, как подло бьет по самому больному. Она закрыла лицо руками.

— Это лечат, — тихо продолжала Алевтина. — В домах с желтыми стенами. Но я не верю таким врачам, и тебя туда отдать не позволю. Видела, знаю. А ты — ты сильная и справишься, если тебе немного помогут.

— Аля? — Тоня подняла мокрые глаза и внимательно посмотрела в чужое, немного сонное и абсолютно спокойное лицо. — Ты бывала в таких местах? Сама?

— Это было еще до нашего с тобой знакомства. Не волнуйся.

Тоня по голосу поняла: волноваться было о чем. Но она не стала расспрашивать: только собрала в ладони чужие пальцы и поцеловала, прикрывая глаза. Она не знала, что гложет Алевтину, зато с первого дня встречи чувствовала, что что-то ожесточает ее, ломает исподволь, делая только крепче. «Вдвоем с тобой калеки». Тоня грустно улыбнулась. Она сама, как молью плащ, изъеденная кокаином, и Аля — только черт поймет, что с ней не так. Хороши девицы.