Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка (Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна. Страница 100

Вполне сносная жизнь с Агне в продолжение нескольких лет объяснялась именно тем, что после окончания института они поселились в просторной квартире, оставшейся от ее родителей.

Оскар вздохнул. Это воспоминание было сейчас совершенно неуместным.

Он сосредоточился и стал думать о положительных качествах своего характера. Он знал, что от этих мыслей лицо его в ответственный момент обретет необходимую одухотворенность, а глаза начнут излучать тепло.

Оскар в упор смотрел на Ирис. Она немного отодвинулась, на щеках выступили пятна. Вероятно, она догадывалась, какой решительный разговор намерен повести Оскар.

— Мы уже столько времени знакомы, — пробормотал он.

Начало получилось отнюдь не торжественное. Оскар сделал паузу. Что-то, оказавшееся в поле его зрения, отвлекло внимание. Ему было жаль отвести от Ирис свой одухотворенный взгляд, но не сделать этого он тоже не мог. Оскар протер очки и оглянулся. Нет, вероятно, ему померещилось.

Он был бы поражен значительно меньше, увидев на пальме раскачивающихся обезьян.

Но, к сожалению, никакой ошибки не было — под одним из дальних тропических деревьев сидел Пярт Тийвель с Керту.

Оскар от волнения облизнул губы и закрыл глаза, чтобы прийти в себя.

Выражение его лица изменилось. Он весь напрягся, и его состояние передалось Ирис. Она тоже обратила внимание на пару, приковавшую взгляд Оскара.

— Гляди-ка, ему стало скучно. И где только он разыскал такую милую невинную птичку?

Несмотря на сердцебиение, Оскар попытался трезво оценить обстановку. Птичка, то есть его дочь Керту, без сомнения выглядела прелестно. Белая блузка подчеркивала цвет лица, свои длинные волосы Керту уложила в какое-то фантастическое многоэтажное сооружение.

Чей это мог быть маневр?

Агне?

Неужели она действительно была способна на такое свинство? Но ведь она ничего не могла знать об Ирис, еще меньше о ее муже.

Пярт Тийвель?

Кто же еще! Значит, он с самого начала следил за ними и ловко все вынюхивал. Как это ему удалось? Впрочем, ничего удивительного. Ведь они с Ирис появлялись всюду совершенно открыто. Более того, они поднимались по лестницам кафе, будто шли на коронацию.

— Не разглядывай их так, Пярту станет неловко.

В этот момент Оскар почувствовал к Ирис неприязнь, чтобы не сказать больше. Она будто бросила тень на Керту. Хотя и непреднамеренно, так как не могла знать, что с Пяртом сидит дочь Оскара. И все же слова Ирис больно задели его.

Зачем было Тийвелю разыгрывать этот фарс? Оскар не понимал. Сам он, например, после единственного романа Агне никогда не интересовался, куда ходит жена. Или он попросту думал, что ни на что особенное Агне не способна, что у нее отсутствует необходимая фантазия? К тому же у женщин часто бывает довольно сильно развит инстинкт сохранения семьи, какая бы плохая она ни была.

Но почему Керту пришла с Тийвелем? Что заставило ее сделать это?

18

Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка<br />(Романы) - i_065.jpg
скар решил серьезно поговорить с Керту. А подходящего случая все не было. Подкарауливая удобный момент, Оскар вечерами торчал дома, но тут же постоянно вертелась Агне.

В конце концов ему стало невмоготу без Ирис, и они встретились. В дальнем углу кафе снова сидела Керту в обществе Пярта Тийвеля. На сей раз Оскар наблюдал за этой чертовой парочкой лишь уголком глаза. К счастью, Ирис их не заметила. Оскар подумал, что, назови она Керту еще раз птичкой, он не совладает со своим гневом и обязательно швырнет об пол чашку или какой-нибудь другой бьющийся предмет.

Хотя Ирис держалась в тот вечер на редкость скромно и в глубине ее глаз мерцал чарующий и манящий огонек, Оскар был не способен насладиться исходившим от нее покоем. В прошлый раз, когда они с Ирис заметили Пярта Тийвеля и Керту, в голове у Оскара словно прозвучал удар гонга, надолго выведя его из равновесия. Это ощущение не проходило. Оскар до сих пор не сказал Ирис самого главного. Но сейчас у него не было для этого соответствующего настроения и душевного подъема.

В те мгновения, когда Пярт Тийвель и Керту не попадали в поле зрения Оскара, он со злорадством думал, что Ирис осталась совершенно равнодушной, увидев своего мужа в обществе незнакомой девушки. Оскар истолковывал эту, пожалуй, даже противоестественную инертность Ирис лишь в одном плане: выходит, он, Оскар, значит для нее гораздо больше, чем Пярт. Лицо Ирис ни разу не исказила гримаса ревности.

Сам он когда-то относился гораздо ревнивее к мимолетному роману Агне. Оскар усмехнулся — гляди-ка, он до сих пор внушает себе, что у Агне был именно мимолетный роман. Будто кто-то может стоять рядом и предельно точным аппаратом измерять глубину чувств и отношений.

Вообще-то такая машина для измерения чувств вполне пригодилась бы. Она могла бы стоять во всех бюро ЗАГС. Служащие прикрепляют к телу жениха и невесты соответствующие датчики и измеряют накал чувств. Не было бы потом мучительных разводов, детей с искалеченной душой, без отца и матери.

Если такой аппарат еще нигде — насколько было известно Оскару — не изобретен, то сигнализационная система, работающая быстро и точно, уж наверняка имеется. Нельзя считать случайностью то, что Керту и Тийвель снова находились в том же кафе, где сейчас сидели они с Ирис. Черт его знает, каким образом в наши дни удается организовать такую слежку.

Оскару стало жутковато, его бил озноб.

Подумать только, что на людей, как только это понадобится, направляют какой-то радарный луч высокой селективности, и он из общей массы выбирает одного или парочку желаемых индивидуумов. Дежурные операторы наблюдают за ними по цветному экрану, а расставленные повсюду микрофоны улавливают каждое сказанное ими слово. Оскар представил себе, как эти дежурные операторы издеваются, какими перебрасываются шуточками, как их скрючивает от смеха, когда в сокровенную минуту они с Ирис говорят друг другу нежные слова. Ведь слова, предназначенные для выражения чувств, звучат чертовски старомодно и кажутся современному цинику такими же смешными, как и немые фильмы начала века с их прыгающими кадрами.

Оскар с подозрением стал разглядывать шурупы с никелированной головкой, которыми была закреплена столешница. Он почти верил, что в эти головки вмонтированы сверхчувствительные фотоаппараты, микроскопичность которых может быть выражена величиной, приближающейся к нулю.

Внезапно Оскар почувствовал, что у него нет сил разговаривать с Ирис, отвечать на ее взгляды, фиксировать многозначительные движения рук и улавливать шепотом произнесенные фразы. Он ощутил себя духовным импотентом, его мозг, казалось, вот-вот впадет в сумеречное состояние, он с опаской ждал каких-то злобных подкалываний и омерзительных намеков. Он бы не удивился, начни люди, сидящие в кафе, издеваться над ним и Ирис.

Вид Пярта Тийвеля и Керту снова выбил Оскара из колеи.

Не существовало места, где можно было бы побыть вдвоем, зная наверняка, что никто и ничто не следит за тобой и не преследует тебя. Не было места, где он мог бы избавиться от неприятного зрелища — Керту в объятиях Пярта Тийвеля.

В тот вечер Оскару хотелось поскорее расстаться с Ирис. Она ухватилась за рукав его пиджака, видимо, ей передалось возбуждение Оскара, и она боялась отпустить его в таком состоянии. Если бы днем, разглядывая в своем кабинете зеленого карамельного петуха, Оскар мог предположить, что Ирис так привязана к нему, его хватил бы от счастья легкий удар. Теперь же он отчаянно искал предлога, чтобы поскорее уйти. Он решил подкараулить Керту у дверей дома и заставить ее признаться во всем. Оскар хотел, используя свои отцовские права, выпытать у дочери всю правду.

Он должен был любой ценой оторвать Керту от Пярта Тийвеля. Он не мог дольше выносить эту чудовищную ситуацию. Необходимо было решительно вмешаться.

Домой Оскар поехал на такси. Он попросил шофера остановиться метрах в ста от дома, чтобы Агне не услышала, как хлопнет дверца машины. Крадясь вдоль забора, он дошел до калитки, но из предосторожности не воспользовался ею, а побрел по глубокому снегу за дом и там пролез через дыру в ограде. Тихонько обойдя дом, Оскар, стараясь не производить шума, дюйм за дюймом стал отворять дверь. Войдя в темный подъезд, он прильнул к стеклу и стал обозревать улицу. Как солдат, стоял он на сторожевом посту, и ничто не могло остаться для него незамеченным.