Трилогия о Мирьям (Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети) - Бээкман Эмэ Артуровна. Страница 25

А может, это просто солнышко заглядывало в окошко и нагревало металл?

Когда деловой мужчина задумал было увезти все инструменты, сверхлюбезная до этого бабушка вдруг стала замкнутой и задумчивой.

— Нет, — твердо остановила его она, — часть инструментов понадобится моим сыновьям. В хозяйстве пригодится.

Мирьям понимала, что бабушка обманывает и себя и покупателя, — до инструментов ли непоседливому дяде Рууди или ее отцу, заведующему магазином, который вечно занят своими бумагами? Просто бабушке стало жалко умершего дедушку, и тут Мирьям за это прониклась благодарностью к бабушке.

Бабушка закрыла мастерскую на замок и приставила лестницу обратно к двери. Мирьям осталась довольна.

На другой день, уже отрешившись от грустных воспоминаний, бабушка ринулась в город — черный ридикюль с деньгами крепко зажат под мышкой.

Назад она вернулась только в полдень: полы у черного шелкового плаща нараспашку, лицо раскрасневшееся и потное, космы седоватых волос, выбившихся из-под узла на затылке, прилипли ко лбу. В руках бабушка держала довольно объемистый пакет. Немедля велела внучке позвать маму.

Когда явилась невестка с неотлучной Мирьям в хвосте, бабушка все еще сидела на стуле с высокой спинкой, не снимая плаща, ворот платья расстегнут, глаза впились в стол, где в ворохе мягкой обертки красовался великолепный кофейный сервиз.

Невестка с любопытством рассматривала чашечки, разрисованные розами, и даже осторожно, будто цыпленочка, взяла одну чашечку в ладони.

— Фарфор от Ланге, — определила мама.

— Ясно, лангевский, — покровительственно кивнула бабушка — в этот момент невестка казалась ей вполне достойной.

Великодушная бабушка протянула чашечку и нерешительной внучке, чтобы та сама удостоверилась, — Мирьям по складам прочла написанную малюсенькими буквами на донышке фамилию «Ланге».

Немного передохнув в прохладной комнате, бабушка решительным движением застегнула ворот платья и сказала, что у нее еще есть кое-какие дела в городе.

А перед самым вечером за высокими дворовыми воротами под островерхой крышей раздались требовательные гудки.

Мирьям и Пээтер вдвоем оттащили тяжелые створки и держали их настежь, пока во двор не вкатилось гордо такси — явление в этих краях довольно редкое. Рядом с шофером восседала бабушка — подбородок вздернут, левая рука небрежно покоится на спинке сиденья. Детишки, бросившиеся вслед за машиной, таращили глаза, наблюдая за необычайным событием.

Первым из машины вылез шофер в форменной фуражке, он с почтением распахнул перед пассажиркой дверцу.

Бабушка ступила на пыльную землю, поправила ридикюль, висевший на руке, и стала дожидаться, пока шофер откроет задние дверцы. И хотя бабушка не считала нужным обернуться, Мирьям заметила, что она все же почему-то исподволь косилась на окна.

Разумеется, такой шикарный въезд не остался незамеченным. Бабы тайком уже поглядывали из-за занавесок, а кто посмелее — с треском распахивали окно и без стеснения смотрели на происходящее. Мирьям и то чувствовала, как она сама становится значительней: ведь это ее бабушка ведет себя, как знатная дама, она почти совсем как та английская миссис, что была женой покойного Таавета и которая тоже ездила на такси.

Шофер и бабушка осторожно вытащили из машины вместительную бельевую корзину и отнесли ее в квартиру к бабушке.

Извозчиха перегнулась через подоконник и крикнула стоявшей на каменной приступке самогонщице:

— Не знаю, чего это наша хозяйка хлопочет да покупает? — В ее голосе помимо обычного любопытства звучало и что-то заискивающее — бабушка была недалеко, она стояла на парадном крыльце и рассчитывалась с таксистом.

Машина фыркнула синим выхлопом в лицо любопытным женщинам и укатила. Бабушка решила еще немного постоять на крыльце, чтобы самодовольно оглядеть появившихся в окнах женщин, и лишь после этого скрылась за дверью.

Самогонщица Курри, до сих пор не сводившая с хозяйки глаз, посмотрела вверх, чтобы ответить извозчихе, но той и след простыл. Зато из окошка во двор потянуло запахом подгорелого молока. И самогонщица злорадно захихикала.

Возбужденная Мирьям с матерью вошли в комнату, бабушка уже кончила распаковывать содержимое корзины. Дорогой кофейный сервиз, как вещь второстепенная, был отодвинут к краю стола, а на видном месте красовался столовый сервиз — с золотыми каемочками.

— От Ланге? — подступая ближе, спросила мама.

— От него, — заверила бабушка и добавила: — Неужто я буду дрянь покупать!

Ночью Мирьям видела во сне вертящиеся тарелки. Они кружились в опасной близости у ее ног, и девочке стало страшно. Ей казалось, что окаймленные золотом края тарелок вот-вот вопьются ей в ноги. Она увертывалась и старалась выскочить из этого страшного круга. Наконец, тарелки все же исчезли. Остался только ослепляющий свет, который резал глаза. Солнышко светило в щелку между занавесками прямо ей в глаза.

С этого утра начинался сентябрь — первый школьный месяц. Мирьям знала это совершенно точно, хотя саму ее, к сожалению, в школу все еще не пускали. А вот Пээтер пошел сюда же, в пригород, в начальную школу, которая была совсем рядом, надел форменную фуражку с полоской, знай себе насвистывает, задается.

Здешняя школа не привлекала Мирьям. То ли дело лицей в центре города, где училась сестра Лоори. Место более подходящее для дочки заведующего магазином, думала Мирьям и в душе сочувствовала Пээтеру, которому приходилось мириться с обычной школой.

После обеда отправились встречать Лоори. Мирьям стояла рядом с матерью, серьезная-пресерьезная, и терпеливо ожидала того возвышенного момента, когда распахнутся стеклянные двери лицея и на улицу высыпят дети хороших, обеспеченных семей, и среди них, как свой человек, сестра Лоори. На головах у всех форменные шапочки с красными помпонами. И у Лоори тоже.

С пересохшим от восхищения ртом Мирьям попросила у сестры разрешения понести ее портфель. Лоори протянула его — великодушие всегда украшало людей.

А когда Мирьям через некоторое время попросила у сестры еще и форменную шапочку — на немного, ну совсем на немножечко, мама строго сказала:

— Не рядись в чужие перья!

— Никогда не рядись в чужие перья! — вслед за матерью наставительно повторила и Лоори, которая чувствовала себя рядом с малышкой Мирьям уже совершенно взрослым человеком.

Обиженная Мирьям вернула сестре портфель.

Потом Мирьям увидела такси. Их было несколько, они стояли в тени под деревьями, с краю площади, и дожидались пассажиров.

Мама, с дочками слева и справа, направилась в сторону автомобилей, и Мирьям поверила, что вот сейчас, сейчас, ну совсем-совсем скоро она впервые в жизни поедет на машине. Ведь мама говорила до этого, что они еще зайдут к папе, и Мирьям уже представила себе, как они втроем важно подъезжают к магазину, которым заведует папа. Девочка невольно остановилась, когда мама хотела было равнодушно пройти мимо стоянки такси.

— Мы разве не поедем? — искренне удивилась она.

— Нет, мы не поедем, — сердито ответила мама и взяла заупрямившуюся дочку за руку.

— Но ведь бабушка ездит? — спросила Мирьям, уверенная, что мама, ставшая теперь женой господина заведующего магазином, занимает положение, по крайней мере, равное бабушкиному.

— Так то бабушка, — коротко ответила мама и не стала вдаваться в объяснения.

— У нас нет столько денег, сколько у бабушки, — разъяснила Лоори.

Мирьям нехотя плелась рядом с мамой, волоча ноги, и с тоской оглядывалась через плечо на машины, за ветровыми стеклами которых виднелись жестяные флажочки, где черным по белому было выведено столь призывное слово: «Свободно».

Мирьям прибегла к последней уловке.

— Я устала, — захныкала она в надежде, что, может, мама все же сдастся.

— Придется взять тебя на руки, — съязвила мама.

Лоори ликующе захихикала.