Трилогия о Мирьям (Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети) - Бээкман Эмэ Артуровна. Страница 26

— Не хочу! — сердито выкрикнула Мирьям и громко засопела, чтобы хоть так выразить свое недовольство и протест.

В тесную папину контору в старинном каменном доме с толстыми стенами вела узкая и скрипучая лестница, идти по ней приходилось гуськом.

Не было ни роскошных витрин, ни людской толчеи, внизу в полутемной лавке только один покупатель, он что-то выпытывает у продавца, тот украдкой позевывает.

Сам заведующий деловито сидел за угловатым, источенным жучком столом и составлял какую-то официальную бумагу. Оторвавшись на мгновение от работы, он указал рукой на потертый деревянный диван у противоположной стены, приглашая жену и дочек присесть.

Изящные пальцы его крепко охватили черную ручку, перо быстро скользит по бумаге, одет в черный праздничный костюм, правда, тесноватый в плечах, энергичный подбородок упирается в накрахмаленный воротничок — таким увидела Мирьям своего отца, занимавшего столь высокий пост заведующего магазином.

В маленькой комнатке с некрашеными полами господствовало прилежание наполовину с бедностью.

Кончив писать, отец поспешил по крутой, скрипучей лестнице вниз, на ходу помахивая листком, чтобы просохли чернила, и вернулся через некоторое время назад, держа под мышкой запыленную папку.

И снова отец уселся за стол. Тут он вспомнил о гостях, поднял взгляд и виновато улыбнулся, — жена и дети, словно притаившиеся мыши, присмирели на деревянном диванчике.

Мама нежно посмотрела на отца и кивнула ему, постепенно уголки ее губ тронула улыбка.

Но Мирьям была не в состоянии изобразить на лице радостное выражение.

Она грустно подумала: если Лоори ходит в школу вместе с детьми из хороших семей, это ведь тоже означает рядиться в чужие перья.

Над полом, там, где кончались оборванные обои, чернела нагоняющая страх мышиная нора.

Бабушка решила стать самой выдающейся дамой в округе. Она захотела сравняться внешним лоском с хозяйками каменных домов, расположенных в городском центре; о них, этих хозяйках, она, правда, частенько говорила с презрением, но в глубине души они пробуждали в ней зависть.

Теперь все должно было измениться.

Бабушка уже больше не унижала свое достоинство сидением в винном погребе и не тянула при свечке вино прямо из шланга. Теперь она шла через двор с хрустальным графином, держа его за серебряное горлышко, и приносила вино в комнату, где, сидя за столом, любила предаваться размышлениям.

Азарт новой жизни, начавшийся с покупки сервиза, все нарастал.

Выгоревшие на солнце тюлевые занавески были заменены новыми. Окна обрамляли темно-красные гардины — чьи-то искусные руки вышили на них зеленые лозины и желтые чайные розы.

Затем настала очередь буфета. Из обыкновенного предмета домашнего обихода столяр за какие-нибудь четыре дня сделал вещь лет на пятьдесят старее. Верхнюю часть со стеклянными дверцами поднял на резные ножки, за ними в заднюю стенку врезал овальное зеркало, а на верхний край буфета прикрепил темную дубовую дощечку с изображением увесистых виноградных гроздей. Бабушка осталась довольна: именно такие буфеты стояли в господских домах, в которых она служила в молодые годы.

Мирьям радовалась, что бабушка столько хлопотала и столь рьяно действовала, — было хоть на что смотреть, а то друзья сидели за уроками, у них свои заботы, и девочка оставалась во дворе совсем одна.

Бабушка расхаживала по комнатам, словно полководец. Мирьям семенила за ней по пятам, и ей казалось, что все вокруг совершенно. На кровати отсвечивало новехонькое пикейное покрывало, на овальном столе возле софы светилась шелковым кружевом свежая скатерть, все оранжевые ракушки — те, что с морским прибоем и что лежали на черной полочке рядом с Библией, — бабушка недавно сама до единой вымыла, все обитые гобеленовым материалом стулья с гнутыми ножками стояли на равном расстоянии друг от друга и составляли вполне правильный круг.

Но бабушка осталась недовольна.

В тот же день к вечеру она привезла из города ковер. Венок из роз на красном плюшевом ковре великолепно повторял овал стола.

Потом бабушка принялась за себя. Корсет придал фигуре красоту и стройность, черное платье и туфли на высоких каблуках, со своей стороны, помогали подчеркнуть моложавость.

Мирьям было дано распоряжение позвать маму.

Представители трех поколений гуськом прошлись по комнатам. Бабушка сохраняла молчание и позволяла вещам самим говорить за себя. Мама удивлялась да нахваливала.

Когда все было осмотрено, бабушка подбоченилась и многозначительно сказала:

— Уж теперь-то я этим хамам покажу, как подобает жить настоящей хозяйке!

Маме ничего другого не оставалось, как молча кивать, хотя она, по всей видимости, вряд ли точно знала, кого это бабка подразумевает под хамами.

На следующее утро бабушка потребовала, чтобы Мирьям оделась во что-нибудь получше.

Мама, недовольная бабушкиным беспрекословный приказанием, спросила у дочки:

— А ты сама-то хочешь пойти с бабушкой?

— Очень хочу! — ответила Мирьям, не представляя себе, куда же бабушка собирается идти.

Мирьям шла рядом с бабушкой, одетой во все черное, и старалась слегка сутулиться, чтобы прикрыть под неожиданно севшим выходным ситцевым платьицем исцарапанные коленки.

— Чего это ты ходишь так — плечи опустила, нос повесила! — сердилась бабушка. — Настоящий человек должен ступать широким шагом, чтобы у него и живот не топырился и чтобы грудь козырилась, дышать надо глубоко и нос в меру высоко держать. Не то люди подумают, что ты несчастный человек, а на кой ляд им доставлять такое удовольствие?

Мирьям поступила по-бабушкиному — задрала нос и начала полной грудью хватать воздух. Но идти с втянутым животом оказалось не так просто — как ни старалась она, однако аппетит-то у нее был хороший, и выпученный животик то и дело топырился.

«Когда задираешь нос — и в этом бывает худое», — подумала Мирьям, больно ушибив палец на ноге, но сказать об этом бабушке не посмела.

На углу улицы стоял мужчина, и живот у него выпирал еще куда страшнее, чем у Мирьям. Бабушка остановилась возле незнакомого господина, и Мирьям удивилась про себя. Неужто она начнет сейчас поучать его, чтобы он и живот не топырил и грудь чтобы козырил.

Однако вместо этого бабушка поздоровалась с чужим дяденькой и назвала его приветливо господином Ватикером. Мирьям в послушном ожидании остановилась рядом с бабушкой.

Забавы ради Мирьям сверлила глазами пузо господина Ватикера и думала: интересно, а что произойдет, если у него вдруг отскочат на жилете все пуговицы, тогда этого пузана уже никакая сила не удержит — весь расползется по частям.

Тут рука господина Ватикера небрежно скользнула в карман жилета. Короткие пухлые пальцы нащупали цепочку часов, и вот уже в ладонь шлепнулась увесистая золотая луковица. Незаметное движение — крышка часов отскочила и осталась на некоторое время открытой.

Мирьям видела, как господин пузан медленно наклоняет голову, чтобы посмотреть на часы. При этом губы у него по-ослиному вытянулись и обвисли, веки настолько опустились, что Мирьям показалось: Ватикер засыпает.

— В субботу вечером жду вас к себе, — приветливым голосом повторила бабушка свое приглашение.

Ватикер поднял глаза, неожиданно резко кивнул — так, что затряслись щеки, и сунул свою золотую луковицу обратно в отвислый кармашек жилетки.

Бабушка схватила Мирьям за руку, и обе они — осанистая бабушка и старавшаяся выдержать осанку внучка — зашагали дальше по улице Ренибелла, в гору, где маячил ограждавший железную дорогу темно-красный забор.

Остановились они перед белой дверью на втором этаже деревянного дома. Бабушка нажала на белую кнопку. Ждать пришлось довольно долго. За оградой, скрывавшей железную дорогу, раздалось пыхтенье паровоза, и оконные стекла в коридоре враз задребезжали в такт колесам, затем донесся пронзительный гудок, и паровоз удалился.